VIII

Ройские приехали в Одессу только перед рождеством — пани Эвелина, тетя Михася, Оля и Юзек. Пан Ройский давно оставил Сквиру, решив пробраться в Киев, где его ждали какие-то дела, но с тех пор от него не было ни слуху, ни духу. Приехавшие ввалились к Шиллерам — женщины в полушубках, в платках, Юзек в обтрепанной шинели. Дом Шиллеров был так велик, что всем нашлось место. За столовой тянулся длинный коридор, заставленный шкафами, сюда выходило несколько комнат для гостей. В них и разместились женщины. Юзека поселили вместе с Янушем.

— Но Януша сейчас нет, — с грустью сказала пани Шиллер. — Он редко теперь бывает у нас, даже ночует в городе…

Ройская удивилась.

— Чем же он занят?

— Не знаю.

— А Валерек, Валерек? — допытывалась Ройская.

— Тоже не знаю. У нас он не бывает.

Но как только распространилась весть о приезде Ройских, в тот же вечер явился Януш, а за ним тотчас и Валерек. Все собрались в комнате Эдгара, и начались рассказы о пережитом за последние недели. Больше всех говорили пани Ройская и Валерек, Януш был молчалив, а Оля вовсе не подавала голоса. С Ройскими приехал также и Карл.

Ганс из Сквиры уехал в Киев за фальшивым паспортом. Адольф куда-то исчез.

Карл подавал собравшимся чай, пани Шиллер вытащила трехлетней давности варенье.

Оля молчала, сидела серьезная, вся какая-то настороженная. На лице ее пылали красные пятна.

Януш не смотрел никому в глаза, как бы демонстративно не присоединяясь к общему хору осуждающих революцию. Много говорили о формировании на севере воинских частей Довбор-Мусницкого^{16}. Одесса пока была отделена кордоном от тех мест, новости доходили сюда неточные, в искаженном виде.

— Если бы здесь создавалась такая армия, я тотчас записался бы, — сказал Юзек. — А ты, Януш?

Януш промолчал. Пани Ройская ответила с усмешкой вместо него:

— Януш не большой охотник до военной службы.

Эдгар взял его под защиту.

— Мы, интеллектуалисты, как-то не думаем о войне.

Юзек вспылил:

— Ты, значит, причисляешь Януша к своей касте? И поэтому освобождаешь его от выполнения долга?

Эдгар взглянул на него с удивлением.

Имя Спыхалы не было упомянуто ни разу. Только когда все довольно рано разошлись отдохнуть, Юзек заговорил о нем с Янушем. Тот отвечал с явной неохотой. Юзек никак не мог понять, что произошло.

— Знаешь, — говорил Юзек, — с Олей он поступил по-свински. Собирался приехать в Сквиру, а вместо этого прислал дурацкую записку…

— О чем?

— Откуда я знаю? Она об этом не говорит.

— Но ведь зачем-то он пробирался сюда из-за кордона. Ведь не ради красивых глаз Оли.

— Может, и это было одной из причин.

— Да, но есть дела и поважнее. Он здесь как бы на военной службе.

Юзек так и загорелся.

— Что ты говоришь? А как ты думаешь, я тоже мог бы?

В комнате было холодно, но Юзек сидел на кровати обнаженный. Януш смотрел на него и, удивляясь самому себе, думал о том, как он красив сейчас. Именно вот такой — без рубашки, с красивой линией округлых мускулистых плеч. Раньше он не замечал этого, а теперь видел, потому что познал тело. Он сравнивал себя с Юзеком и почувствовал укол зависти. Ариадна, конечно бы, предпочла это тело греческого эфеба, чем его, Януша, худые плечи и грудь с выступающими ребрами. Всякое обнаженное тело теперь вызывало у него мысли об Ариадне. Ни о чем другом он не мог думать.

В дверь постучали, вошел Эдгар с бутылкой в руке.

— Знаете, мальчики, я раскопал в кладовке бутылку старого меда. Подумал, что не худо бы нам распить его втроем.

Юзек, не стесняясь своей наготы, прыгнул на середину комнаты.

— Давай, давай, — он вырвал бутылку из рук Эдгара, — сейчас же и напьемся. Только где взять стаканы?

Нашлись и стаканы. Юзек надел теплую пижаму Эдгара, и они уселись за маленький столик. После первой рюмки Юзек отважился спросить об Эльжуне. Последнее время она выступала в Петрограде, сообщил Эдгар, сейчас вестей от нее нет.

— Не понимаю, как можно ходить в театр, когда повсюду такое творится. Я уже больше не мог выдержать в Сквире.

— Верю тебе, — сказал Эдгар, — но и в Одессе не лучше. Я как-то дал два благотворительных концерта.

— Что ты играл? — спросил Юзек.

— Сонату. А точнее — анданте из нее.

— Знаешь, ту, что отец проигрывал на пианоле, — заметил Януш.

— Вот-вот, — сказал Юзек, — концерты, театры… А сейчас война.

В эту минуту издалека, с железнодорожных путей, донесся протяжный свисток паровоза. Януш не мог спокойно слышать этот звук. Вот точно так же свистел паровоз в тот вечер, когда он впервые был у Ариадны. И так же свистел, когда он еще мальчиком ездил к Билинским; поезд останавливался на их станции ночью, и потом уже в километре или в двух от станции снова издавал этот протяжный, ни с чем не сравнимый вопль. Януш любил этот звук, переносивший его в далекое детство, к тем мгновениям, когда, не умея еще объяснить свои душевные порывы, он только чувствовал, как душа его, как весь он слитно с ней падал куда-то в самую глубину бытия. Эти протяжные свистки вызывали в нем ощущение собственного рождения и умирания.

— Почему Marie так давно не была у нас? — спросил Эдгар.

— Не знаю, — ответил Януш, — я теперь редко их вижу.

Юзек насторожил уши, услышав это «их». А Януш почувствовал вдруг, что Эдгар только для того и пришел сюда и принес эту бутылку меда, чтобы поговорить о Марии. И, конечно, это «их», которое невольно сорвалось у Януша, было ответом Эдгару. Оно означало: «Не старайся зря, там уже есть Спыхала». Да и сам Януш в эту минуту впервые понял, какое место занял Спыхала в жизни его сестры. До сих пор он не думал об этом, а сейчас ему вдруг вспомнилось, как в ту ночь в Маньковке, когда ждали нападения, он заснул, а когда проснулся, Спыхалы в комнате не оказалось. Ясно, он был тогда у Марии. Янушу стало обидно за Эдгара.

— Ты ведь знаешь, я очень ценю ее интеллигентность, — сказал Эдгар, — к тому же она умеет слушать музыку.

Януш молчал, опустив глаза, Юзек, хорошо знавший Билинскую, не хотел верить своим ушам.

— Ну и что? — удивленно спросил он Эдгара.

Эдгар не понял и с недоумением взглянул на Юзека, но тут Януш начал что-то рассказывать о музыкальности сестры, унаследованной ею от отца.

— А вот я, знаешь, не очень музыкален, люблю только скрипку, вообще камерную музыку. Послушай, Эдгар, написал бы ты квартет.

— Именно об этом я подумаю, — сказал Эдгар, — у меня даже есть уже наброски.

— Посвяти его Марысе, — сказал Юзек, — это будет хорошо звучать, как посвящение Шопена: «А Madame la princesse Marie Bilinska»[10].

Эдгар слабо улыбнулся.

— Ну, покойной ночи, мальчики, — сказал он, — мне пора.

— Куда ты, Эдгар, зачем? Даже меда не выпил.

— Вы и без меня справитесь, — сказал Эдгар и медленно, словно задумавшись, вышел из комнаты.

— Послушай, — Юзек повернулся к Янушу, — что все это значит? Вы что-то от меня скрываете.

Януш молча разделся и лег в постель, подтянув к самой шее одеяло и полушубки.

— Холод собачий, — сказал он только, — ты уж погаси свет.

Он услышал, как Юзек задул свечу на столе, потянул еще меду из стаканчика, а затем направился не к своей кровати, а к Янушу.

— Подвинься, — сказал он, — я лягу рядом.

— Иди, иди, — буркнул Януш, — у тебя есть своя постель…

— Но ведь так лучше разговаривать! — настаивал Юзек. — Мы в нашей военной школе всегда так спали.

— Ничего себе нравы.

— Ну что ты, — возразил Юзек, забираясь уже под одеяло. — Нравы тут ни при чем. Говори, что все это значит!

— Эдгар любит мою сестру.

— Марию? С ума спятил. А Спыхала?

— Именно над этим я раздумываю. Спыхала, наверно, еще больше.

— Что же будет с Олей?

— Черт его знает! Какое мне дело до этого!