Ян ехал, как всегда, впереди. За ним — Боржек, сразу созревший и возмужавший. Последним — Куба, голова которого была полна забот о них обоих. Он понимал, что их детству пришел конец. Он размышлял о пане Боржецком. Чего только тот не придумывал, как в последние годы трудился, сколько денег истратил на воспитание сына! А теперь лежит там, убит стрелой какого-то неизвестного рожмберкского слуги, отдав богу душу. И так вот по всей нашей чешской земле, в которой никто не управляет, никто не повинуется и все между собой в ссоре.

Всадники заехали сперва в Врбице. Пошли в замок. Вид разбитых ворот, сожженной башни, уничтоженной риги, развороченного двора и пробитых крыш разрывал сердце. Но ни Ян, ни Боржек не заплакали. Только Матоуш Куба отер слезу, когда они остановились в нетопленной часовне святой Людмилы, над свежеопущенной в землю плитой, где еще не было обозначено, что под ней похоронен пан Олдржих Боржецкий из Врбиц…

Боржек опустился на колени и стал молиться. Ян только тихо и почти без мыслей глядел на белый четырехугольник, на Боржека, который вдруг перестал быть подростком и вот стоит на коленях, как рыцарь после битвы, на деревянную алтарную статую святой Людмилы и большую золотую звезду на потолке, из середины которой свешивалась неугасимая лампада… Но огня в этой неугасимой лампаде не было. Ян велел Матоушу засветить ее.

Потом они встали.

— Теперь что? — промолвил Ян.

— Теперь поедем в Страж! — ответил Боржек.

Только тут Ян заметил, что Боржек уже усатый, что у него бороздки над глазами и глубокие морщины — такие же, как были у отца.

Приехав в Страж, они с удивлением обнаружили, что там все идет своим порядком. Будто ничего не произошло. По двору важно шагал индийский павлин, бегало множество жирных кур с могучим петухом, в хлевах мычала скотина, а на откосе перед замком Ян увидел отару овец, которой прежде не было.

У пани Кунгуты глаза не были заплаканы. Она только была очень серьезна, озабочена и внимательна. Посадила обоих юношей за стол и, кормя их обедом, все время называла того и другого своими сыновьями. Называла одинаково и обращалась одинаково ласково… Потом пришла Бланчи и подставила Боржеку губы для поцелуя, а Яну только протянула руку. Ян ничего ей не сказал.

После того как убрали со стола, пани Кунгута начала так:

— Смерть ходит и косит нас, стариков. Молодые этого не понимают, но мы уже привыкли. И готовы к ней. Всем нам предстоит так или иначе прочь отсюда. Нынче я, завтра ты, послезавтра он. У смерти свои весьма странные прихоти. Толстого она выморит голодом, худого раздует водянкой, здоровому посадит гнилой волдырь на лицо, чистотелого поразит проказой, а грешникам дарует долголетие, чтоб успели побольше наразвратинчать… Будем радоваться, мальчики, что отец ваш отошел как настоящий рыцарь. Стрела вошла ему в глаз и проникла в его драгоценный, одаренный господом богом мозг. Ушел хозяин, укрепив с самого фундамента два замка и их поместья, поднявший ценность каждого куска луга и наполнивший подвалы изобилием. Но мне не следовало быть с ним. А этом была его ошибка. Я приношу своим мужьям несчастье. Твой отец, Ян, во все долгие годы войны не трогался из замка, читал свои книги и попивал вино. Потом на него вдруг наехало, и он с головой ушел в общественные дела. Я всегда приписывала это тому, что была беременна, у меня не хватало для него времени, и что, кроме того, он хотел как-то позаботиться о наследнике… Славно постарался бедный, добрый христианин Ян Палечек. Но что пришло в голову пану Олдржиху, этого я просто понять не могу. Может быть, то, что я позволила ему поехать в Прагу, а перед тем мало с ним разговаривала, занятая управлением обоими поместьями, которые так процветали. Он погиб из-за своей собственной неосмотрительности. Он был хороший хозяин, но не был приспособлен к участию в столкновениях и спорах. Бог простил его, послав ему мученическую смерть.

Ян ни разу еще не слышал, чтобы его мать говорила так долго и так прекрасно. Только тут он отдал себе отчет, какая она умная — и какая старая: у нее была серебряно-белая голова.

— Но теперь, милые дети, — продолжала пани Кунгута, — надо подумать о вашем дальнейшем пути. Смерть пана Олдржиха воздвигла на этом пути великие препятствия. Пан Боржецкий из Врбиц враждовал с паном Рожмберкским. И это опасно для нас всех. Пан Олдржих мертв, но осталась его вдова, то есть я, и его дети — Боржек, Ян и Бланчи. Был тут на похоронах сын пана Алеша из Рижмберка[63] — Богуслав. Ему лет тридцать. Это человек опытный. Он изъявил готовность выступить посредником между Боржецкими и паном из Рожмберка и одолжить тебе, Боржек, сколько нужно для восстановления врбицкого замка и хозяйства. А пока ты, Боржек, будешь жить здесь, в Страже, и отсюда руководить стройкой. Единственное его условие…

Ян насторожился и поглядел на Бланчи. Девушка сидела, сжав руки и глядя в стол.

— …единственное его условие, чтобы Бланчи вышла за него замуж… Это великое счастье для Бланчи, так как пан Богуслав берет ее без приданого. Ее приданое сгорело в Врбицах.

— А Бланчи что на это скажет? — спросил Ян.

Пани Кунгута нахмурилась.

— Твоя сестра согласна! — бросила она небрежно.

Тут Ян вскочил и, ни на кого не глядя, выбежал из залы.

Вечером он вошел в комнату к матери.

— На Бланке Боржецкой хотел жениться я! — без всяких предисловий объявил он.

— Ты хотел жениться на своей сестре? Не знаю, согласилась бы она? Ведь пан Богуслав приезжал сюда еще в прошлом году, и она нисколько не противилась его почтительному ухаживанью.

— Этого она мне не говорила!

— Вот видишь… — так же небрежно промолвила пани Кунгута.

И Ян опять ушел.

Ночью между Бланкой и Яном произошло объяснение. Ян был суров и резок, Бланчи тиха и покорна. Она все время твердила, что Ян мил и близок ей, что она ничего другого в жизни не желает, как быть его женой, но что воля божья — другая, что надо сохранить род Боржецких и что Богуслав — щедрый человек.

Как только она заговорила о Богуславе, Ян схватил и стиснул ее руку так, что девушка вскрикнула; тут он ударил ее кулаком в грудь. Бланчи зарыдала и поглядела на измученного Яна глазами, полными слез. При виде ее сладких очей Ян упал перед ней на колени и стал целовать ее одежду. Покрыв поцелуями ее юбку от подола до бедер, он так и остался коленопреклоненным перед ней, уткнув голову ей в колени. Бланка перебирала руками его волосы и, плача, шептала, что любит его, но жизнь так печальна и несправедлива.

Яна стала искать. Боржек хотел поговорить с ним. Ян, вдруг возненавидевший Боржека, бросил ему в лицо упрек, что тот хочет обновить свой замок ценой сестриного тела. Боржек только улыбнулся и ответил в прежнем духе, по-прахатицки, что Ян просто ревнует к Богуславу и теперь ищет возвышенных и благородных оснований для того, чтобы противиться браку Бланчи с другим. В эту минуту Ян заколол бы Боржека, будь у него в руках оружие. Он пошел прочь, не глядя на него. Всю ночь до утра проблуждал вокруг замка, беседуя с воронами, слетающимися на свалку падали у леса.

С этого дня Ян не выходил ни к обеду, ни к ужину, не говорил ни с матерью, ни с Боржеком, ни с Бланчи, а сидел в старой зале пана Яна за книгами, пил вино и читал. Пани Кунгуте, подходившей на цыпочках поглядеть, что он делает, часто казалось, что там сидит покойный первый муж ее, отец Яна, что мир еще прекрасен и справедлив, а она — молодая.

Пан Богуслав приезжал в Страж, но с Яном ни разу не встретился. Если он спрашивал о Бланчином сводном брате, пани Кунгута отвечала, что Ян после смерти пана Боржецкого занят необычайными размышлениями и разговаривает только со зверями да птицами небесными.

— Новый святой Франциск Ассизский, — насмешливо промолвил пан Богуслав Рижмберкский, человек образованный, и погладил свою светлую бородку.

Так прошла зима. Весной в Врбицах начали строиться. Новые кровли, новые ворота; новая башня, каменная, выше прежней, с бойницами; стены из цельных отесанных глыб. Боржек переехал в Врбице, чтобы взять под свое управление и старую и новую челядь. Пан Богуслав добился обмена мирными посланиями между паном Олдржихом из Рожмберка и паном Боржеком Боржецким. В Врбицах и в Страже шили приданое панне Бланчи. Свадьба была назначена на первую субботу апреля месяца, так как в конце апреля пану Богуславу нужно было ехать на заседания сейма и вместе с ним должна была поехать полюбоваться Прагой его жена.