— Я с места, — буркнул Валька, вытянулся в струну, побледнел и… поглупел.

Никто не умеет так правдоподобно глупеть, как он. Скошенный в переносицу взгляд, приподнятые брови и лицо… Нет, не лицо это, а карнавальная маска: кто-то яйцом нарядился.

«Боже, какой ужас», — поражается Анна Владимировна.

— То в окно глядит, спит с открытыми глазами, а то выкинет такое, до чего и взрослому не додуматься, — жаловалась она, приходя после уроков в учительскую. — Дефективный какой-то.

Учителя пожимали плечами, однако, встречая Вальку, приглядывались к нему. «Мальчик средний, правда, есть в нем что-то такое…»

Валька поглупел, и в классе что-то произошло. Задвигались и нехорошо, как перед дракой, притихли мальчишки, девчонки за косы ухватились — заплетать… Анна Владимировна встревожилась, хотела крикнуть: «Сорокин, выйди из класса!»

Валька опередил. Он сделал шаг в сторону, вышел из-за парты и, крестя перед собой воздух, скороговоркой высыпал:

— Эни-бени, лики-пики. Бакс! — И вытаращил глаза.

Боже!.. Содом и Гоморра!.. Замяукали, запрыгали, затопали, засвистели, кто-то выстрелил из хлопушки… Девчонки взвизгнули, повскакали с мест.

Валька прикрыл ладонью зевок и подергал плечиком.

Анна Владимировна побледнела: это он ее передразнивает.

«Средний мальчик! Да он обыкновенный хулиган! О, сколько крови он испортил мне за полгода! Эни-бени… Лучше бы закончить медицинский. Была бы врачом, прописывала «средним мальчикам» слабительное. Эни-бени… Бежать! Хулиган! Это он ее передразнивал. Бежать, бежать…»

Анна Владимировна присела к столу. «Боже, какая отвратительная слабость. Эни-бени… Бакс, бакс… Встряска ему нужна. Сильная встряска!»

— Сорокин! Собери портфель… Молчи! Я не давала тебе слова! Собирай книги и — марш домой! Потрудись больше в школе не появляться без матери. Довольно! — Анна Владимировна хлопнула журналом.

Класс вздрогнул. Девчонки выпрямились, положили руки на парты, мальчишки переглянулись… Отяжелевшая ветка стучала в окно шоколадными почками.

Валька медленно собрал книги, сунул их в портфель, застегнул. Медленно, не глядя ни на кого, пошел через класс. В коридоре он остановился и, прислонившись к стене, задумался. Двери, двери, двери… Закрытые двери. Окна. На подоконниках цветы. На горшочках таблички. «Гортензия. Ответственная за полив Исмаилова Галя. 5-й «В» класс». «Бегония. Ответственный за полив Коробков Саша. 4-й класс «А». «Фикус…» Фикус макус.

В открытые форточки тек сладкий запах весенней земли и солнца. Шаркая шлепанцами, шла по коридору техничка — звонить на перемену. Остановилась:

— Али прогнали? — вздохнула. — Такой у тебя отец хороший, а ты вот озорник. В кого пошел?

Валька с трудом отлепился от стены, постоял, потом, волоча ноги, пошел на улицу. Смачно чавкнула парадная дверь.

Вспомнилось Вальке, как писали сочинение «Самый памятный день в моей жизни».

— Не надо ничего придумывать, — предупредила Анна Владимировна, — и пишите покороче. Пишите то, что было, что произошло на самом деле и какое впечатление это оставило. Лучшие сочинения будут зачитаны сначала на районной, а потом областной конференциях учителей.

Писали старательно. Каждый о своем. Валькин сосед по парте начал свое сочинение так: «Я, Сидоршин Г. Г. (Геннадий Григорьевич), родился зимой в роддоме. Из роддома меня привезли на такси…»

Валька докосился к нему в тетрадку, толкнул его в бок:

— Слышь, Г. Г., сколько взяли?.. За такси, спрашиваю, сколько взяли?

— Не помню, — прошептал Генка. — Отец платил, я не помню.

Валька написал про свою соседку. Хорошая такая старуха, только маленько помешанная. Она покупает хлеб и сушит сухари. Сухари она носит в белом мешочке и раздает на улице детям. Подойдет, даст сухарик, погладит по головке и идет дальше. Когда сухари кончаются, бабка плачет. Просто так: стоит и плачет. Мальчишки звали ее Бабка Дай Сухарик. К Бабке Дай Сухарик часто приезжают разные люди. А недавно приезжал один военный — майор и рассказал про бабку историю. Оказывается, бабка — вовсе не бабка. Оказывается, она всю войну прожила в Ленинграде. Она, оказывается, спасала детей. Ходила по подъездам и собирала детей. Детей было много, а хлеба мало, и она помешалась. Теперь она покупает хлеб и раздает сухари детям.

Валька так и назвал свое сочинение «Бабка Дай Сухарик».

«И майора, — приписал он в конце, — тоже спасла. Майор — хороший дядька, он нам пистолет показывал. А бабку он зовет Мать».

Оценок ждали с нетерпением.

Через два дня Анна Владимировна принесла тетрадки, сложила их стопочками: пятерки, четверки, тройки…

И двойки. По классу пролетел вздох тревоги — две двойки.

— Хочу познакомить вас с тремя сочинениями. — Анна Владимировна взяла тетрадку из первой стопки. — Как образец короткого и глубокого рассказа прочитаю сочинение Тамары Семеновой. Тамара назвала свое сочинение «Самый памятный день моей жизни». — Учительница открыла тетрадку, подобрела, потеплела голосом. — Послушайте… «Летом я отдыхала в пионерском лагере. Там было хорошо. Мы ходили в лес и на реку. Наша пионервожатая Зинаида Васильевна рассказывала нам много интересного и читала «Монгольские сказки». Директор Борис Егорович два раза выступал с докладами. Мы собирали гербарий. За лето мы загорели и я поправилась на два кило. В последний день у нас была линейка и мы говорили речи. Этот день я не забуду никогда».

Тамара Семенова, порозовев от волнения и гордости, сидела прямо, глядела в одну точку перед собой.

Вальке сочинение не понравилось.

— Чего же в нем хорошего? Подумаешь: поправилась на два кило!

В классе зашумели.

— Ти-хо!.. Я никому не давала слова. О тебе, Сорокин, разговор впереди. А пока, пока послушайте… — Анна Владимировна открыла другую тетрадку, встала и заходила по классу. — Послушайте сочинение Горяевой. «Это было давно. Я тогда была маленькой. Мама собрала вещи в мешок и вышла из дома на улицу и пошла по дороге. Я кричала, но мама не слышала, она уже далеко ушла, и я осталась с бабушкой…» Сочинение Горяевой называется «Как мы потеряли маму». Встань, Горяева!

Во втором ряду встала девочка. Она сидела впереди Вальки. Он разглядывал, будто в первый раз видел, подштопанное в локтях платье, белый воротничок и розовые, как недозревшие вишни, мочки ушей. Все глядели на Горяеву.

— Грязно. Чрезвычайно грязно. — Учительница вертела тетрадку. — Пятна, кляксы. Ты под дождем писала, Горяева? И тему можно было другую придумать. Ты была в пионерлагерях, Горяева?

— Была она! — выкрикнул Генка Сидоршин. — Ей бесплатно путевку давали! Как остронуждающейся!

Горяева еще ниже опустила голову, мочки ушей «дозрели», стали густо-вишневыми.

— Вот видишь! — В голосе учительницы послышалась укоризна. — Были, наверное, интересные встречи, беседы. Был, наверное, пионерский костер. Костер был у вас, Горяева?

— Был, — едва слышно прошептала Горяева.

— Вот видишь! Можно было про костер написать. А ты?.. — Анна Владимировна покачала головой: — «У меня была кукла Машенька, и когда меня повели в детдом, я схватила одной рукой бабушку за подол, а двумя руками вцепилась в Машеньку…» У тебя сколько рук, Горяева?

— Две…

— Непохоже. Одной рукой ты держала бабушку, а двумя Машеньку. Один и два сколько будет, Горяева?

На Горяеву было больно смотреть. Валька стал глядеть в парту, а видел побелевшую над белым воротничком шею Горяевой, завитки волос и мочки ушей, как восковые сережки, как крупные слезы. Валька глядел в парту.

Анна Владимировна строго посмотрела на Горяеву и, не услышав ответа, открыла следующую тетрадь. Валька сразу узнал свою, с чернильным пятнышком на обложке.

— Я вижу, что многие из вас неправильно поняли тему сочинения «Самый памятный день в моей жизни». Значит, все должны были написать о чем-то радостном, приятном. А вот Сорокин написал о своей соседке, которая сошла с ума. — Анна Владимировна постучала костяшками по столу, чтобы прекратили смеяться. — Разве тебе не о чем больше было написать? Написал бы, как вы с мамой ходили в кино или в театр. Описал бы, что ты там увидел. Ты ведь ходишь в кино с мамой?