На протяжении многих веков непарный статус шишковидной железы в мозге привлекал к себе внимание философов. Так, Рене Декарт [106] заметил, что части мозга — органы парные: две миндалины мозжечка, два гиппокампа (или аммоновых рога) и т. д. Он полагал, что именно непарным статусом эпифиза мозга можно объяснить нашу способность обдумывать только одну мысль в определенный момент времени. Несмотря на некоторые весьма умозрительные, по общему признанию, рассуждения, Декарт предположил, что непарный статус шишковидной железы служит подтверждением связи между Божественным (источником нашего интеллекта) и мозгом, с помощью которого мы можем обдумывать одну мысль в определенный момент времени[107].

Шишковидная железа функционирует как «третий глаз» у амфибий и некоторых рептилий благодаря своему расположению на поверхности верхней части черепа, а также наличию хрусталика, роговицы и сетчатки. Она получает информацию о свете, благодаря чему происходит регулирование цвета кожного покрова и температуры тела. У млекопитающих шишковидное тело переместилось глубже в мозг, но опосредованно, с помощью глаз, оно продолжает получать информацию о внешних световых условиях. Наиболее изученным продуктом эпифиза мозга у млекопитающих является мелатонин, который играет существенную роль в размножении, самосохранении и терморегуляции.

Когда в наших исследованиях мелатонин не оказал особенного психоактивного воздействия на физиологию психически здоровых добровольцев[108], я обратил внимание на способность шишковидной железы синтезировать ДМТ. Хотя это не было доказано, мы обнаружили, что необходимые условия и энзимы для синтеза ДМТ имеются в эпифизе в высоких концентрациях. Кроме того, эпифиз расположен поблизости от важных сенсорных ретрансляционных [109] станций в мозге, поэтому если действительно шишковидная железа секретирует ДМТ в определенные промежутки времени, ее соседство с этими мозговыми центрами может объяснить зрительную и слуховую природу многих мистических и других эндогенных психоделических опытов.

Стимулировать образование мелатонина шишковидной железой необычайно трудно. Расположенные рядом с эпифизом и наполненные жидкостью полости образуют практически непреодолимый барьер для стимуляции нейротрансмиттерами, которые обычно регулируют выработку мелатонина. Психологическое и биологическое воздействие мелатонина является скорее незаметным и требует относительно длительного периода для проявления эффекта. Именно поэтому можно только удивляться, что другие продукты шишковидной железы требуют такой жесткой регуляции. Факт образования ДМТ шишковидной железой мог бы помочь объяснить потребность в защите эпифиза, поскольку значительные колебания уровня ДМТ не способствуют выживанию индивидуума. И не имеет значения, что все биологические параметры, которые мы измеряли, существенно возросли в ответ на высокую дозу ДМТ, а единственным исключением оказался мелатонин[110]! В таком случае связь между шишковидной железой и ДМТ следует считать умозрительной. К тому же существует немало других органов, которые вырабатывают ДМТ (включая мозг, клетки крови и легкие), и его эндогенность остается фактом, который еще нужно доказать. Все это вызывает очевидный и интригующий вопрос: для чего ДМТ присутствует в человеческом организме?

ИССЛЕДОВАНИЕ ДМТ В УНИВЕРСИТЕТЕ НЬЮ-МЕКСИКО

Существовало несколько причин, по которым я принял решение начать исследование психоделических свойств именно ДМТ, а не таких более известных препаратов, как ЛСД, мескалин и псилоцибин.

1. Краткий срок действия ДМТ. Я осознавал, что мое окружение в центре клинических исследований, где я вынужден был начать исследования, скорее всего, будет некомфортным. Такая обстановка потенциально способствовала возникновению негативных измененных состояний сознания или панических реакций. Я также прекрасно понимал, что у меня нет опыта введения психоделических препаратов человеку. Таким образом, я не чувствовал себя достаточно уверенным в том, сумею справиться с отрицательными реакциями, которые могли проявиться в ходе исследования.

Я полагал, что краткий срок действия ДМТ окажется преимуществом в обоих смыслах. Отрицательные реакции, которые могут проявиться, вероятно, тоже будут скоротечными. При этом уменьшается риск ошибок при вмешательстве с целью помочь добровольцам, так как время воздействия будет ограниченно. Я мог полагаться в большей степени на внутренние восстановительные ресурсы испытуемых, чем на то, что мне удастся повлиять на негативные реакции в течение сеанса.

2. ДМТ сравнительно малоизвестен. Я полагал, что общество и средства массовой информации проявят огромный интерес к возобновлению психоделических исследований в США после столь длительного перерыва. Я также считал, что любопытство, а возможно, и враждебное отношение общественности приобретут сенсационный масштаб, если объектом исследования станут препараты, обладавшие скандальной популярностью в 1960-е. Исследования с ЛСД (acid, кислота), псилоцибином (магические грибы) или мескалином (peyote buttons, дисковидные высушенные верхушки кактуса пейот) могли спровоцировать более тщательные проверки и, возможно, даже противодействие со стороны властей, в отличие от исследования сравнительно малоизвестного препарата.

3. Эндогенность ДМТ. На мой взгляд, это качество имело двойное положительное значение: благодаря ему появлялся еще один аргумент в пользу изучения ДМТ, с одной стороны, в рамках традиционной психиатрической исследовательской парадигмы, с другой — в соответствии с моим собственным, менее четко сформулированным планом научной работы. С точки зрения психиатрического исследования, я был убежден в том, что ДМТ остается самым подходящим кандидатом на роль эндогенного психотомиметического соединения. Понимание его эффектов и механизмов действия, благодаря которым он вызывает эти эффекты, могло пролить свет на этиологию эндогенных психозов, таких как мания или шизофрения. Кроме того, если допустить, что эндогенный ДМТ способствует возникновению эндогенных психозов, то препараты, эффективно блокирующие воздействие экзогенного ДМТ, на практике могли оказаться лечебными, так как уменьшали бы психотические симптомы, связанные с эндогенным ДМТ.

Если говорить о глубинных причинах, по которым я приступил к исследованию ДМТ, то меня интересовали биологические основы естественно возникающих психоделических опытов, таких как мистические и околосмертные состояния. Если бы экзогенный ДМТ с большой долей вероятности воспроизводил все или часть подобных явлений, это могло бы послужить доказательством моей теории о том, что эндогенный ДМТ играет важную роль в их возникновении. До некоторой степени более и менее очевидным поводом для моей работы с ДМТ было рассмотрение терапевтических свойств ДМТ в частности и психоделиков в целом. Я хотел своими глазами увидеть результаты воздействия ДМТ как представителя психоделического семейства препаратов и некоторые другие процессы, важные для психотерапии. Например, я хотел провести научные наблюдения за воздействием ДМТ на невербальное поведение, чувства и мысли индивидуума, находящегося под воздействием препарата, по отношению к внешнему миру (включая и меня самого), а также за отображением психологических конфликтов и их превращением в такие символические явления, как видения.

Я также хотел приобрести опыт взаимодействия с людьми, введенными в крайне измененное психоделическое состояние. Делая это, я надеялся развить и отточить мои собственные навыки сопереживания и поддержки, чтобы понимать и, когда это потребуется, направлять в нужное русло сложные и запутанные психические состояния, вызванные приемом препарата. Эти факторы могли оказаться весьма действенными при составлении плана дальнейших исследований или разработке психотерапевтического подхода, в котором бы применялись глубокие психоделические состояния.