— Ладно, Рэтт, я уже смилостивился над тобой, можешь попить.

Рэтт нагнулся и поднял флягу. Она была пуста. Запрокинув голову, он вытряхнул из нее пару капель. Облизал пересохшие губы и жадно сглотнул слюну.

Мигель расхохотался.

— Только потом, Рэтт, если выживешь, никому не говори, что я тебе не давал пить, это будет неправдой.

— Скотина! — крикнул Рэтт.

— А теперь в путь, нечего здесь стоять! — Мигель Кастильо стволом револьвера показал направление.

Рэтт отбросил ненужную теперь флягу и двинулся, увязая по щиколотку в песке.

Мигель крикнул ему:

— Это все для твоего же блага. Без фляги идти будет легче, видишь, как я забочусь о тебе?

— Сволочь! — крикнул через плечо Рэтт.

Прозвучал еще один выстрел. Шляпа слетела с головы Рэтта Батлера. Он проводил ее взглядом. Та, кувыркнувшись, скрылась за камнем.

— Вперед! — скомандовал Мигель.

И Рэтт Батлер сразу же почувствовал, как нещадно печет ему в голову солнце.

Его темные волосы притягивали лучи, и Рэтт коснулся рукой своей головы. Волосы обожгли ему ладонь.

«Так я долго не протяну» — подумал Рэтт.

— Я прожил немало, — философствовал Мигель, — и заметил одну закономерность…

Рэтт Батлер, который уже смирился со своей участью и стал намного спокойнее, поинтересовался:

— Какую?

— Люди с белой кожей, вот такой как у тебя, Рэтт, всегда умирают в пустыне первыми. А вот испанцы держатся дольше. Я не знаю, с чем это связано, наверное, так придумал Бог, сделав вас слабее. Поэтому ты и подохнешь, — закончил свою речь Мигель.

Рэтт обернулся.

Мигель вытащил из дорожной сумки большой женский зонтик, раскрыл его и прикрылся от палящих лучей солнца.

— Иди, иди! — приказал Мигель.

— А куда мы идем? — догадался наконец спросить Рэтт Батлер.

— Мы идем? — рассмеялся мексиканец. — Ты лучше спроси куда я еду, а тебе придется идти, куда покажу я.

— Так куда направляешься ты? — спросил Рэтт.

— В глубину пустыни, — приподнявшись на стременах, Мигель указал рукой на горизонт. — Представь себе, Рэтт, сто миль безжизненной пустыни — ни тени, ни колодца, вообще ничего, кроме выжженной земли и раскаленных скал.

И учти, идти тебе придется пешком, а воды я тебе не дам, как ни проси. Здесь боятся ходить даже войска индейцы, в этой пустыне ты не встретишь никого.

Один я, Мигель Кастильо, не боюсь этого пекла, потому что я уже однажды прошелся по пустыне. Тогда у меня не было воды, — он похлопал рукой по флягам и те отозвались глухим звуком, — а сейчас она у меня есть, и я преспокойненько доберусь, куда мне надо, а по дороге посмотрю, как ты, Рэтт, будешь подыхать.

Батлер тяжело вздохнул.

— Хотя, — задумался Мигель, — если ты последуешь собственному совету и будешь дышать экономно, может быть, доберешься, хотя сто миль — это немного больше, чем семьдесят. Но и ты моложе меня, к тому же, на твоей шее Нет петли. Так что дыши экономнее, Рэтт, и может быть доберешься.

Батлер сделал еще несколько шагов, а Мигель крикнул:

— Если хочешь, я могу подарить тебе петлю, правда, сделаю это в середине пути. Но там ты не найдешь ни одного дерева, чтобы повеситься с горя как Иуда. Ведь ты предал меня и бросил умирать в пустыне. Так что, Рэтт, все справедливо и не нужно на меня обижаться.

Рэтт Батлер упрямо шагал по пустыне, стараясь не показывать своей усталости. Он не хотел, чтобы этот коротышка смеялся над ним и издевался.

Он хотел умереть гордо и достойно рода Батлеров.

Но Мигель явно скучал. Ему не терпелось поделиться своими мыслями и своей радостью, а то, что Рэтт Батлер не мог разделить его радости, Мигеля ничуть не смущало.

— Сто миль — это не такое уж большое расстояние, — принялся рассуждать мексиканец. — С каждым шагом оно сокращается и у тебя остается все больше и больше шансов выжить. Правда, и вода из тебя испаряется, Рэтт, с такой же скоростью. Нет, — задумался Мигель, — наверное, быстрее.

Рэтт запахнул полы плаща, уже с трудом передвигая заплетающиеся ноги по пыльной дороге.

Да и дорогой это можно было назвать лишь с трудом. Она петляла между камнями, то и дело терялась в пыли, взбиралась на вершины холмов.

А за Рэттом неотступно следовал Мигель.

Он уже даже не говорил, куда надо идти, он тоже устал.

Изредка Рэтт слышал, как хлопает пробка фляги, как журчит и стекает вода в широко раскрытый рот Мигеля Кастильо.

— Эй, Рэтт, посмотри, — кричал тогда мексиканец, — может быть, хоть вид воды принесет тебе облегчение. Ну что же ты не хочешь смотреть?

— Отвяжись, я иду по своим делам, — хрипло отвечал ему Рэтт Батлер, облизывая пересохшие губы.

— Ты еще скажи, Рэтт, что вышел прогуляться перед ужином или что идешь на свидание, — Мигель хохотал. — А вообще-то, Рэтт, ты и в самом деле, идешь на свидание со своей возлюбленной. И знаешь, Рэтт, как ее зовут? — мексиканец вновь заливался хохотом. — Ее зовут костлявая смерть. Слышишь, Батлер, твоя любовница — костлявая смерть и она ждет тебя за вершиной вон того холма. Это не так уж далеко, мили четыре, не больше, так что поспеши, Батлер.

Рэтт плюнул бы в лицо Мигелю, но не было слюны, и он вновь и вновь пытался себя обмануть, делая глотательные движения, но уже саднило от сухости в горле.

Батлеру казалось, что он весь высох, превратился в мумию.

Он уже даже не задумывался над тем, идет или нет. Тело стало существовать отдельно от него, и временами Рэтт Батлер удивлялся тому, что еще двигается. Ведь время от времени он впадал в забытье, рассудок мутнел, перед глазами проплывали цветные круги и змеились светящиеся полосы.

До холма оставалось не так уж много и почему-то Рэтт Батлер поверил в слова Мигеля Кастильо. Ему казалось, что там, за гребнем, его поджидает смерть — и теперь она казалась ему желанной. Ему хотелось, чтобы кончились мучения, чтобы перестало палить солнце.

Он ступал, увязая в пыли на полусогнутых ногах. У него даже не было сил, чтобы поднять руку и смахнуть с ресниц пыль.

Мир перед ним расплывался, но не от слез, пересыхали даже глаза. И когда Рэтт моргал, веки больно резали глазные яблоки.

Когда Батлер падал, то Мигель, абсолютно равнодушный к происходящему, останавливал коня и терпеливо ждал, когда Рэтт поднимется.

— Ну, теперь вперед! — указывая стволом револьвера направление, неизменно повторял Мигель пришедшему в себя Батлеру. — Уже осталось совсем немного. Еще потерпи, Рэтт, извини, что заставляю тебя страдать, но ты не прошел еще и сорока миль, а мне довелось пройти семьдесят.

Солнце уже обожгло лицо и руки Рэтту, он чувствовал, как потрескалась его кожа, но ничего не мог поделать, ведь закрыть голову было нечем.

Он вновь упал на колени, но упрямо полз вперед, ведь отсюда уже начинался склон холма.

Солнце стояло уже довольно низко, и этот крутой склон находился в тени.

Рэтт вздохнул свободнее и сел. Он посмотрел на приближающегося к нему Мигеля Кастильо. Тот злорадно ухмылялся.

— Ну что, Рэтт, кончились силы? Решил сделать привал? Ну что ж, посиди, это последний привал в твоей жизни.

Он вытащил из кармана часы, которые забрал у торговца оружием, открыл крышку и сказал:

— Ну что, Рэтт, солнце еще будет светить два часа. Думаешь отсидеться в тени?

— Я жалею об одной вещи, — вздохнул Рэтт Батлер.

— О чем же? — поинтересовался Мигель. — Уж не о том ли, что с тобой нет сейчас воды? — и мексиканец приложился к фляжке.

— Я жалею о том, что перестрелил тебе веревку, когда тебя вешали.

— Это все жадность, Рэтт, ведь ты хотел на мне побольше заработать. А потом тебя вновь погубила жадность, когда ты решил забрать себе все деньги.

— Ты меня никогда не поймешь, — вздохнул Рэтт, — я перестрелил веревку из благородства.

— Ой, какие мы благородные, — издеваясь, принялся кривляться Мигель, — прямо сил нет. Давай поднимайся и ползи вверх. Я-то подниматься не буду, посмотрю, как ты там сдохнешь на вершине. Вот сейчас я закурю, — Мигель достал сигару, вытащенную из кармана Батлера, — и пока она будет дымиться, ты должен добраться до вершины холма, иначе тебя придется пристрелить. Я даже не буду убивать тебя насмерть, это все-таки грех, я прострелю тебе ногу. Я тебя раню, если ты не будешь идти или ползти — короче, забирайся как можешь.