— Кричать будешь? Звать на помощь? — и он с интересом заглянул в глаза моложавого и крепкого батюшки, на лбу которого выступил пот. — Ну, так, зря, считаю. Мужики уже ушли со двора, а с улицы через ставни ничего не слышно. И потом, ты крикнешь — и останешься, а мы-то уйдем. Ты же знаешь, что мы всегда можем уйти. Нам есть куда уйти. Так? Кивни, если все понял.

Священник медленно, стараясь не пораниться о нож, наклонил голову.

Лекарь слегка отпустил руку, не отнимая ножа от горла сидящего к нему спиной человека, и священник с трудом произнес:

— Кричать не буду. Звать не буду. Я же только поговорить хотел.

— Какой молодец, а? Ну, давай, поговорим.

Посадив священника в самый угол, под икону, придвинув тяжелый стол так, что он не давал никакой свободы, лекарь и учитель сели напротив него, и начался неспешный спокойный разговор под горячий чай с блинами с медом.

— Как звать-то тебя?

— Отцом Серафимом.

— Ну, отцом мы тебя никак не назовем. Я своего хорошо отца помню. И вот он — достойный сын достойного отца, — показал учитель на лекаря, как раз откусывающего от свернутого конвертиком блина.

— Тогда просто Серафимом зовите, что ли…,- неуверенно промолвил батюшка.

— Слышал я, — задумчиво уставился ему в переносицу учитель, — что у вас два имени. Церковное и светское. Вот, как люди, можно сказать, не совсем верующие, хотим мы с тобой разговаривать, как со светским человеком.

— Жюль.

В наступившей паузе недоверчиво хмыкнул, переглянувшись с учителем Жанжак — имя-то не здешнее больно.

— Ну, хорошо, — снова заговорил священник. — А если так? Я патрульный — капитан Жюль.

Жанжак закивал энергично головой. Вот теперь ему стало очень многое понятно. И внешний вид священника, скорее воина, чем церковнослужителя, и то, что ночью не пострадал он, хоть враги были на его дворе, и удачное его вмешательство колокольным звоном глухой ночью, и желание поговорить с участниками событий, и интерес к хранилищу. Ну, а имена у всех патрульных были как раз такие. Вступивший в патруль получал новое имя, которое майор выбирал по какой-то старой книге.

— О! И этот, бродяга-то сегодняшний — тоже из них! — чуть не подавился он куском, обернувшись к учителю.

— Во-он что… Пятая колонна, значит…,- ухмыльнулся учитель.

— Чего это за колонна? — удивился Жанжак.

— Да было такое в истории. Ну, ты и сам видишь: четыре дороги к селу, с четырех сторон света. Вот и говорится, что нападают четыре колонны. Но, написано, есть еще и пятая, которая ударит в свое время. Изнутри ударит, понял? Всё ясно. Мне теперь, выходит, срочно нужно в хранилище бежать, говорить со Старым. Ты уж посиди с этим "капитаном", — выделил он голосом звание, — хоть до обеда, а потом развяжи, или нож, что ли, оставь, а сам тоже уходи.

— Мне-то что уходить? Я — из хранителей, это все знают. У меня и имя нездешнее, и снаряжение, и меч вот, — Жанжак потянул за рукоять и слегка выдвинул меч, с щелчком послав его снова в ножны.

— Не знаю я. Но как-то неправильно все идет. Не так, как было написано. И не так, как мы думали. Не так, как готовились.

И уже на ходу, вполоборота уже — священнику:

— Эх, и что вам только не сиделось у себя? Что вас сюда, как мух, тянет… И так все село под вами… Эх-х-х…

Он махнул рукой, приоткрыл дверь, выглянув осторожно на улицу, а потом обернулся вдруг назад, еще раз посмотрел на священника пристально, как будто вспомнил что, и бросил лекарю, выходя:

— Да, и еще одно… Ты подумай, как это он очень вовремя на колокольне ночью оказался, и как это самыми первыми свободные на помощь примчались… Из леса.

Учитель помотал головой, как будто в восхищении чьей-то мудростью, и выскользнул, прикрыв дверь снова, прошуршал под окном и ушел через задний двор, мимо пруда, окольной дорогой.

— Жанжак, отпустили бы вы меня. Все же с патрулем-то у вас мир, — заговорил священник.

— А учитель-то наш прав, — как будто и не слышал, обмакивая блин в мед, сказал лекарь. — Умный он у нас. И это хорошо. Поэтому убивать я тебя, пожалуй, не буду. Но до обеда мы тут с тобой точно посидим.

Отставив чашку, он поднялся, подошел к двери, выглянул тихонько, а потом притворил ее и громыхнул засовом.

— Вот так и будем с вами тут. Я буду перекусывать, да подремывать. Подремывать, да перекусывать… А вы, сосед, или рассказывайте потихоньку чего-нибудь интересное, или уж сидите тихо. А то ведь сейчас тряпку найду, да рот забью. Ай, умница наш учитель…

Витас

Они остановились на опушке, недалеко от последнего (караульные всегда говорили "крайнего") поста. Свободной отдали ее снаряжение, и она хмуро, не смотря ни на кого, рассовала все по широким карманам, увязала на ременных завязках оружие и всякую мелочь.

Витас с любопытством смотрел на ее сборы.

— Что уставился, женщину никогда не видел? — огрызнулась вдруг та. — Ну, чего смотришь? Хотя, у вас, "хранителей", — выделила она презрительной интонацией, — говорят, из-за нехватки женщин уже мужики любятся? А? Чего зарделся? А?

И рассмеялась пронзительно, громко, напоказ выгибаясь, никого не боясь.

А он и не зарделся нисколько, потому что даже и не понял сначала, о чем она говорит. И только через минуту вдруг его толкнуло изнутри, краска бросилась в лицо. Витас открыл было рот. И тут же закрыл. Учителя не зря говорили: "Оправдываешься, значит, виноват!". Что он ей должен был ответить? Рассказать о свадьбах в хранилище? О красивых девушках, которые учились с ним вместе? О детях, которые подрастают в теплых подземных отсеках? Зачем? Как ей, свободной и дикой, живущей в лесу, можно объяснить о жизни под землей, в хранилище, под постоянной угрозой гибели всего их маленького мира?

— Э-э-э… Как мне к тебе обращаться? — только и спросил с запинкой он.

— Зови меня…, — она на краткое мгновение задумалась, поглаживая рукой рукоять ножа. — Ну, скажем, зови меня Ким…

— Ким? Ким — мужское имя! Как ты можешь быть Ким? — он опять не сдержался, показал свое удивление. В хранилище у них был Ким во втором отряде, и был еще Ким, который учился с Витасом вместе в одной группе.

— Ты хочешь сказать, что я присваиваю себе чужое имя? — правая рука девушки метнулась к левому боку, с тихим шелестом странный слегка изогнутый меч наполовину выглянул из ножен.

— Нет-нет! Мне сказано доверять тебе, и я тебе доверяю! Ты сказала — Ким, значит, будешь Ким. Я буду называть тебя так.

— Еще бы ты был не согласен… — хмыкнула она, продолжая движение рукой, но медленно-медленно, как будто так и задумывала с самого начала, вытягивая меч и осматривая его: не погнули, мол, не затупили, не испортили?

Витас с удивлением уставился на клинок странной, слегка изогнутой формы, заостренный почему-то только по одной стороне. Его меч был, короче, но зато обоюдоострый, что в тесном ближнем бою очень помогает. Так всегда говорили учителя и бывшие в бою хранители.

Правда, тех, кто участвовал в ближнем бою грудь в грудь, оставалось в хранилище совсем мало. Вот, разве, Старый, да кое-кто из учителей помнили еще тот день, когда в открытые настежь для приемки товара ворота вдруг ворвались свободные, и страшный бой был выигран только в подземных коридорах, где хранители знали каждый поворот и каждую нишу. С тех пор каждое открытие ворот — это боевая операция, к которой привлекается как можно больше караульных. Днем, так и вообще всех свободных от службы в строй ставят. Даже молодых.

Сегодня Витас у ворот на разгрузке товара не стоял. Еще на рассвете его растолкал коридорный и отправил к Старому, который, казалось, в эту ночь не спал совсем. Старый сидел, нахохлившись, за столом над какими-то бумагами, и с места сразу сказал, чтобы Витас готовился к походу, чтобы зашел к оружейнику и показал свое оружие, чтобы попрощался с родителями, чтобы обязательно подошел к учителю, чтобы потом зашел на главный склад, где его будут уже ждать. И еще Старый сказал, что посылает именно Витаса, потому что он еще не сдал экзамен, не зачислен в хранители, и поэтому может общаться со свободными — крови между ними нет.