«Да, все это, конечно, верно, — размышлял молодой, атлетического сложения художник, красавец Робер Рожан, подлинный руководитель группы Сопротивления при салоне. Эту роль играл старый мэтр Франсуая Рошан из конспиративных соображений. — Но как проникнуть в дом генерала двум-трем нашим парням? Ведь у Кунгофа все время дежурит охрана. Трудная штука, черт подери!..»

Долгое время ломая над этим голову, Гожан вспомнил, что директор салона Ермаков имел в прошлом какое-то отношение к жене генерала Кунгофа, — не то она была его женой, не то любовницей. Гожан слышал, как об этом болтали художники в студии. «Но важно то, — размышлял он, — что наш директор, говорят, ненавидит ее… Надо как-то тактично потолковать с ним, может, в чем посодействует…»

Решив поговорить с Константином, Робер Гожан, конечно, не собирался открывать ему намерения организации убить генерала фон Кунгофа, а ему просто хотелось выяснить, не знает ли тот, как удобнее пробраться в дом, занятый бароном…

— Можно к вам, патрон? — открыл дверь Гожан в кабинет Константина.

— Входите, Робер, входите, — радушно пригласил его Ермаков.

Гожан вошел и сел в кресло напротив директора, пристально посмотрел ему в глаза, словно стремясь проникнуть в его душу.

— Мсье Константин, — сказал он. — Можно с вами поговорить начистоту?

— Конечно. Только так и надо говорить.

— Я пять лет работаю в вашем салоне. В вашей студии я и научился мастерству у таких больших художников, как Франсуа Рошан и другие. Пять лет я наблюдаю за вами. Вы извините, что я говорю с вами так…

— Пожалуйста. Но к чему это?

— А вот к чему, сударь. Есть важные вещи в жизни, о которых стоит поговорить по душам… Я знаю, что вы в прошлом были лютым врагом Советской России, белогвардейским генералом, повоевали против советского народа. Правду я говорю?

— Правду, — кивнул Константин. — Но прежде я хочу задать вам один вопрос: что руководит вами — простое любопытство или вы, являясь руководителем подпольной группы Сопротивления в нашей студии, хотите чего-то добиться от меня?

Робер слегка смутился.

— Почему вы думаете, что я руководитель подпольной группы?

Константин улыбнулся:

— Дорогой мой Робер, я не настолько наивен, чтобы этого не знать. Разве под силу милейшему мэтру Франсуа Рошану быть руководителем боевой организации? Я знаю и то, что вы — коммунист.

— Разве?.. А я вот не знал об этом…

— Не шутите, Робер, — серьезно сказал Константин. — Ведь вы хотели со мной поговорить начистоту, по душам… Так давайте же поговорим… Так вот, вы — коммунист, а я — в прошлом белогвардеец… Но разве мы не сможем с вами найти контакт для общего дела? Сможем, уверяю вас. Вы ненавидите немецкий фашизм, боретесь с гитлеровцами. У меня тоже есть основания их ненавидеть. Я симпатизирую вашей борьбе и готов вам помогать.

— Мерси, патрон, — растроганно сказал молодой художник. — Раз вы обещаете нам помощь, я прямо скажу о нашем замысле. Надо, чтобы два-три наших парня проникли в дом генерала Кунгофа тайно или вполне легально.

— Надолго?

— Нет, на очень короткое время, но только нужно это сделать, когда генерал будет находиться дома.

Константин задумался.

— Понятно, — сказал он. — Надо проникнуть… Меня не интересует, зачем… Да, собственно, я и предугадываю, зачем. Но меня это не касается… Я сумею вам помочь в этом отношении. Когда госпожа Сфорца была в последний раз у генеральши, та пожаловалась ей, что в гостиной потрескался потолок. Она просила прислать мастеров подновить его. Вот под видом этих мастеров и могут проникнуть в дом генерала ваши парни, Робер. Называйте имена ваших людей, я напишу записку генеральше.

— Но, патрон, вы представляете себе, чем это может грозить вам?

— Все отлично представляю, — твердо заявил Константин. — Меня вы не жалейте…

— Дело не только в том, что можете пострадать вы и ваш салон, откровенно ответил Гожан. — Но салон ваш очень удобен для всех нас. Он является прекрасной ширмой. До сих пор салон еще не навлекал на себя подозрений у гестапо.

— Это верно, — согласился Константин. — Но другого варианта я не нахожу.

— Давайте, сударь, подумаем, — сказал Гожан, — и через два дня снова побеседуем об этом.

…Но поговорить им не удалось. На следующее утро произошло происшествие, которое изменило весь ход событий.

Когда в салоне собрались художники и служители, кто-то крикнул:

— Берегись! Гестапо!..

Все взглянули в окна. На улице, у салона, остановились несколько машин, с которых торопливо соскакивали эсэсовцы с автоматами.

— Предательство! — в бешенстве гаркнул Робер Гожан. — Нас предали, товарищи! Я знаю, кто это сделал!

Выхватив из кармана пистолет, он рванулся в кабинет директора.

Константин с изумлением взглянул на перекошенное от гнева лицо Гожана.

— В чем дело, Робер? — спросил он.

— А в том, — заревел молодой художник, — что ты собака, предатель! Смерть тебе!

Он Выстрелил. Константин со стоном свалился на стол.

— За что? — простонал он и потерял сознание.

Он уже не видел, как вслед за Гожаном в кабинет вбежало несколько солдат. Отстреливаясь от них, молодой художник скрылся в коридорчике, ведущем из кабинета в складские помещения. На ходу, треща из автоматов, немцы ринулись за ним…

Гожан сделал неправильные выводы и зря поторопился. Никто ни его самого, ни его товарищей не предавал. Произошло непоправимое недоразумение.

В Латинском квартале, близ салона, эсэсовцы решили произвести внезапную облаву, какие обычно они совершали то в одном, то в другом районе Парижа.

И вот когда впечатлительный, находившийся в постоянном нервном напряжении Робер Гожан увидел в окно эсэсовцев, идущих с автоматами к салону, у него мелькнула мысль, что эта облава немцев вызвана тем, что их подпольную группу выдал Ермаков, с которым, он Гожан, так пооткровенничал вчера.

Не только немцы, но и сотрудники салона не могли объяснить причин покушения на директора. Решив, что оно произошло по каким-то личным мотивам, эсэсовцы передали это загадочное дело на расследование полиции и уехали.

XV

Лежа в спальне на широкой деревянной кровати, Константин смотрел на ярко освещенное августовским солнцем окно. Сквозь проволочную сетку, вставленную в раму от мух, слышатся веселые ликующие голоса народа, смех, пение, заглушенные ружейные выстрелы. Изредка, приглушая все эти звуки, четко, металлически стучат пулеметы.

— Люся, — шепчет Константин своей подруге, сидящей у окна. — Что ты там видишь?

— Народ радуется. Слышишь, как кричат?

— Значит, Париж освобожден? А почему стреляют?

— Видно, кое-где немцы еще сопротивляются.

— Какая радость для народа! А что теперь в России делается?

— Сегодня по радио передавали, что советские войска перешли границу Германии.

— Возьмут Берлин. Непременно возьмут.

В передней слышится звонок.

— Звонят, — говорит слабым голосом Константин.

— Я слышу, — отвечает хозяйка. Она встает и идет открыть дверь.

Константин прислушивается к ее шагам. Его желтое, как пергамент, лицо покрылось белой щетиной бороды. Нос заострился, глаза заплыли синевой… Видно, что ему осталось недолго жить.

В передней послышались голоса.

Тихо ступая, в спальню вместе с хозяйкой вошли Сазон Меркулов и Робер Гожан. Они в темно-синих беретах со звездочками, в руках у них автоматы.

Гожан повалился на колени перед кроватью Константина и заплакал.

— Сударь, простите. Я виноват перед вами… Произошла ошибка. Вот вам автомат, убейте меня.

— Зачем же вас убивать? — слабо улыбнулся Константин. — Вы еще так молоды, пригодитесь своей родине. А что до меня, мне кажется, что я виноват сам перед собой и давно уже заслужил выстрел в лоб.

Смешно было смотреть на этого огромного парня с автоматом, стоявшего на коленях перед постелью умирающего и рыдавшего, как ребенок.