Показательно также, что двое действительных меньшевиков, в самом деле нелегально приехавших из-за границы в Россию (Ева Брауде и М. Браунштейн) не судились, хотя имя Браунштейна упоминалось в ходе процесса.[1138] Предположительно, они отказались помогать следствию. Один из обвиняемых, Базаров, необъяснимым образом не был выведен на суд.

Обвиняемым обещали, что если они возьмут на себя вину, их тайно освободят и наградят. Говорят, что историк Суханов, мемуары которого о временах революции высоко ценил Ленин, разоблачил этот трюк, рассказал другим заключенным о коварных лживых обещаниях и провел затем ряд продолжительных голодовок.[1139] После 1934 года следы его теряются; по всей вероятности, около этого времени он умер или был ликвидирован.

Одного из обвиняемых бывших меньшевиков, М. П. Якубовича, осужденного на 10 лет заключения, в 1941 году судили снова и дали ему еще 10 лет; его освободили затем в 1953 году, через два года после окончания второго срока, а реабилитирован он был — причем только от вторичного осуждения, — в 1956 году. В 1967 году в заявлении на имя Генерального прокурора Якубович объявил, что все дело меньшевиков было полностью фальсифицировано, и отметил, что Крыленко, с которым он был связан в революционном движении, в свое время признался ему в этом. В 1967 году Якубович виделся с Микояном, тоже старым своим знакомым. Микоян сказал ему, что никогда и не сомневался в его невиновности. Тем не менее, осталась в силе прежняя официальная точка зрения, согласно которой меньшевики были осуждены справедливо.[1140]

Суд послужил благоприятным поводом впутать в дело старого большевика-демократа Рязанова и исключить его из партии якобы за недозволенную связь с меньшевиками.[1141] Он был затем освобожден, чтобы в 1938 году погибнуть в пучине сталинского террора.[1142]

Судилище было задумано как удар по идее социалистической коалиции, бродившей тогда в определенных партийных кругах. В то же время это был еще и удар по умеренным в экономике. Обвиняемым, часть которых играла немаловажную роль в подготовке пятилетнего плана, приписывались попытки установить плановые задания намного ниже потенциальных возможностей страны. На самом деле официальные цифровые данные показывают, что обвиняемые плановики весьма точно предвидели действительное выполнение планов. Почти во всех случаях их оценки обнаруживают скорее склонность к незначительным ошибкам в сторону завышения. Так, например, им было предъявлено обвинение в преступном предложении довести выплавку стали в 1932 году до 5,8 миллионов тонн. План требовал 10,3 миллиона. Обвиняемые признали на суде, что было можно и нужно планировать больше. Действительная же продукция оказалась 5,9 миллионов тонн. По прокату они предполагали 7 миллионов тонн, в то время как по плану требовалось 17 миллионов. Действительная же продукция в 1932 году оказалась 6,1 миллиона тонн.[1143]

Процесс над меньшевиками не был сплошным выигрышем. Прежде всего он заставил задуматься лидеров социалистических партий во всей Европе; те не могли не следить за ходом суда и разглядели подлог.

Последний большой показательный процесс, предшествовавший большому террору, привлек особое внимание Запада, потому что из восемнадцати обвиняемых шестеро были британские граждане. Это был нашумевший процесс специалистов фирмы «Метрополитен-Виккерс» в апреле 1933 года. Задача была доказать, что британские инженеры организовали вредительскую сеть.

На суде председательствовал Ульрих, в прошлом работник органов, но уже в двадцатых годах председательствовавший на аналогичных процессах. Обвинителем выступал Вышинский. Таким образом, сложился «коллектив», которому предстояло в дальнейшем проводить подобные дела. Брауде и Коммодов, адвокаты в дальнейших процессах, вели защиту и здесь. Брауде, «защитник» британского инженера Торнтона, сказал, что «против Торнтона мы имеем то, что называется замкнутой цепью улик, и это ставит его защиту в чрезвычайно трудное положение». «И тем не менее, — продолжал он, — обвиняемый Торнтон категорически настаивает на своей невиновности». (Другие адвокаты, стремившиеся помочь своим подзащитным, больше не появились в суде. Один из них обстоятельно развил мысль о том, что «неизбежный интерес иностранца к тому, что его окружает», не обязательно означает шпионаж.) Следствие тоже нередко вели те же люди, что и в предыдущих делах. Следователь по особо важным делам Шейнин, который вел дело Макдо-нальда, вел впоследствии дело И. Н. Смирнова.[1144] Процесс был в известной степени полезной репетицией, из которой и режиссеры и артисты могли почерпнуть ряд уроков и подготовиться к будущему.

Технической особенностью этого процесса было создание чрезвычайно сложной структуры, что крайне затрудняло наблюдение. Этого было особенно легко добиться в таких сложных вопросах, как инженерные просчеты. К тому же любая мелочь, которую можно было показать с дурной стороны, инкриминировалась англичанам: так, например, случайные подарки или ссуды, дававшиеся низко оплачиваемым и полуголодным советским техникам, назывались «взятками». Тем не менее, хотя вся отчетность и все личные записи и счета за восемь-девять лет оказались в руках у следователей, из них можно было выжать очень немного.

Если, в общем и целом, процесс трудно назвать успешным, то это произошло главным образом потому, что британские инженеры не захотели помочь суду. На их стороне был ряд преимуществ. Прежде всего, их трудно было просто вывести в расход во время следствия. Иначе говоря, было затруднительно арестовать шестерых, а привести в зал суда лишь одного, готового дать более или менее удовлетворительные ответы. (Ибо ведь в других, обычных, делах организаторы процесса не останавливались перед тем, чтобы просто-напросто ликвидировать без суда тех ведущих «подпольщиков», которые не годились для дела.) Во-вторых, семьи арестованных англичан были вне досягаемости следственных органов. В-третьих, англичанам было, конечно, на что опереться, они чувствовали за собой солидарность своей страны, в то время как русские обвиняемые были лишены этого. Больше того, британское правительство оказывало в их поддержку максимально возможное экономическое и дипломатическое давление.

И все же большинство из них признало свою вину в ходе предварительного следствия, а один из них, Макдональд, бывший, по-видимому, в особенно плохом состоянии, подтвердил это признание еще раз и в конце судебного заседания, после попытки взять его назад в начале суда. Вышинский долго допрашивал Макдональда, опираясь на протоколы следствия и демонстрируя его собственноручно написанные показания, и очень обижался, когда Макдональд отвечал, что подписывал все это только «потому, что это не был открытый процесс».

Главный обвиняемый, англичанин Торнтон, заявил, что подписанные им признания были сделаны-им «под большим давлением», прибавив: «меня допрашивали очень долго». Между его арестом 11 марта и 1 апреля его допрашивали ежедневно, пропустив только один-единственный день. Из официальных протоколов известно, что после ареста его допрашивали четыре с половиной часа, а затем, после часового перерыва, еще восемь.

В конце концов, он признал свою вину в неконкретизиро-ваниых преступлениях вроде шпионажа, но не захотел признаться во вредительстве; обвинение и суд особенно раздражало то, что он не столько отказывался от этих признаний, сколько оценивал их как пустую формальность, нужную лишь для того, чтобы привести дело к открытому суду и заш, ищаться на нем.

Монкгауз заявил, что он хорошо понимает, как добываются признания, потому что его самого допрашивали восемнадцать часов сразу после ареста. Вышинскому удалось, однако, доказать, что это было преувеличение: лишенный всякой возможности измерять время, Монкгауз рассчитал его на основе перерывов между едой; фактически же Монкгауза арестовали в 3 часа 15 минут ночи, после чего допрашивали четыре часа; затем был двухчасовой перерыв с приемом пищи и снова допрос, длившийся семь часов. Вышинский придал большое значение протестам, вызванным в Англии замечанием Монкгауза о восемнадцатичасовом допросе; он, очевидно, думал, что, доказав, что на самом деле допросы были короче, он подрывает любые нападки на правильность следствия. И в самом деле, приняв настойчивое утверждение Монкгауза, согласно которому допрос продолжался и во время еды, выходит, что он длился тринадцать часов.