– Это не тюрьма. Тогда в чем подвох? – спрашивает Иосиф, в качестве разминки воздевая руки к утреннему небу.

– А кто говорил про тюрьму? – поднимает бровь Лабберт. – Ведь было сказано, что вам просто нужно кое-где пересидеть, пока я не закончу некоторые дела.

Лотар недоверчиво косится. В утреннем свете его избитое лицо выглядит кошмарно, но сам он по этому поводу не переживает.

– Тюрьма может иметь сколь угодно приветливый вид и, тем не менее, ею оставаться, – говорит Иосиф. – Полагаю, во время пересиживания покидать пределы дома нам будет нельзя?

– Безошибочное предположение. Несколько дней вы будете находиться под постоянным контролем на территории этого загородного имения. Вас будут кормить, приносить газеты, журналы, а также вы сможете слушать радио и свободно разгуливать в пределах периметра. Простите, но гоняться за вами у меня желания больше нет.

Подозрительный Лотар и доверчивый Иосиф понимают: такой вариант лучше, чем душная камера. А главное, по пути сюда Лабберт дал обещание через несколько дней перебросить измотанных двадцатым веком обратно в свою эпоху. Даже пообещал рассчитать, чтобы они оказались дома в тот же день и в тот же час. Однако умолчал, что минувшей ночью сидел за столом с Адольфом Гитлером, и что тот приказал любым способом уничтожить «гостей из будущего». Пока Лабберт держит язык за зубами.

Но теперь ему нужно в Мюнхен. Его ждет недолгая, но утомительная работа: необходимо передать управление отделом в руки другого специалиста и подготовиться к выезду в Антарктиду.

Лабберт прощается, садится в машину и уезжает.

Лотар убегает искать умывальник, чтобы смыть с лица засохшую кровь и промыть остальные раны.

Иосиф остается на веранде в одиночестве. Одиночество ему сейчас и нужно. Самое время согнать свои мысли в кучу. Сентябрьское утреннее солнце, бархатное небо, переливистое чириканье птиц, запах древесины – все это умиротворяет, успокаивает и способствует.

«Вот и подходит к концу загадочное путешествие во времени, – закрывая глаза, думает Иосиф. – Если подразумевать домом свой век, скоро буду дома. Лабберт просил подождать два дня. Значит, в общей сложности, я пробуду в прошлом пять суток. Продолжительная экскурсия, надо сказать. Хорошо, вот я вернулся; прокатное агентство получит страховую выплату за исчезнувший «Мерседес». По-видимому, против меня инициируют судебное разбирательство. Продлится оно, конечно же, недолго: машину найти не смогут, а причастность к русской мафии опровергнут. Потом меня выдворят из страны и навеки запретят въезд. Мирный учитель немецкого станет не въездным в государство, язык которого с большой любовью преподает уже десять лет. Как мне с этим жить?»

Тропинка, уходящая за территорию, обсажена кустарником. Иосиф наблюдает как, оккупируя тонкие ветки, туда с шумом и щебетанием залетает стая мелких птиц. Птицам нет дела, какой сейчас век. Они жили тысячи лет назад, живут сейчас, и жить будут еще очень долго. Возможно, дольше, чем человек. Ведь у них нет разрушительных войн, концентрационных лагерей, газовых камер и крематориев. Нет идеологического мусора, которым постоянно обрастает человеческое общество. Конечно, птицы, как и многие другие животные в этом мире, рьяно оберегают свой вид смешения. Кто-то особо умный узрит в этом черты национализма, расизма в исконном своем воплощении. Но сравнивать естественную биологическую потребность с той грубой, извращенной, в чем-то садистской особенностью человека просто нельзя. Сохранение качества, безусловно, играет высокую роль, но в погоне за этим нельзя переходить к самоистреблению. В крайних случаях вполне может быть применим локальный расизм, когда некоторые народы объединяются в отдельные ареалы и размножаются строго внутри себя. Это знает каждый, ибо продиктовано это здравым смыслом, но почему-то на протяжении развития человечества мы прослеживаем совершенно иную картину. Льется кровь, над некоторыми народами проводят крупномасштабные акты геноцида. Это не то, к чему должен идти человек. И пока не случилось страшное, миру нужно понять это как можно быстрее. Иначе холокост двадцатого века покажется разогревом на пути к настоящему всесожжению.

По тропинке прохаживается эсесовец с винтовкой за плечом. Птицы пугаются этого ворона в человеческом обличии и улетают.

– Сколько вас здесь? – громко спрашивает Иосиф.

– Достаточно, чтобы постоянно держать в поле зрения объект наблюдения и по возможности оставаться невидимыми, – удивительно быстро отвечает солдат.

Просматривая исторические фильмы, Иосиф не заострял внимание на разнице между эсэсовцем и солдатом вермахта. И те, и другие носят форму. У тех и других каски, фуражки, кители и сапоги. У обоих в наличии полевые и парадные формы. Разумеется, СС – элита. Особенно подразделения, созданные для охраны Адольфа Гитлера и высших партийных работников. Но и вермахт в лучшие годы – пример для подражания многих армий мира.

– Если я встану и побегу, – продолжает Иосиф, – каковы ваши действия?

– У нас приказ стрелять. – Эсесовец снимает с плеча винтовку, взводит и берет на прицел воображаемую цель. – Я спускаю курок, цок – и вы на земле. Постараюсь не убить, а лишь обездвижить.

У него розовые щеки, он молод. Фронта, конечно же, не видывал.

– Значит, прямого указания стрелять на поражение нет?

– Только если не станет очевидно, что вернуть беглецов нельзя.

Лабберт возвращается в рабочий кабинет. Долго расхаживает из угла в угол. Прикасаясь ладонями к лицу, разглядывает в зеркале свое отражение. Пальцы медленно ползают по недавно образовавшимся морщинам.

Случается панический приступ. Он вновь на грани потери сознания. Стакан воды, вылитый прямо на голову, улучшает положение. Через пять минут, благодаря ровному дыханию и абстрагированию от тревожных мыслей, удается прийти в норму. Но теперь хочется спать. Рваный, полупьяный сон на крышке стола, вперемешку с короткими полудремами на борту самолета после трехсуточной бессонницы, оказывают ужаснейшее влияние на организм и сознание. Лабберт подозревает и допускает, что виной плохого самочувствия вполне может быть недостаток сна. Эти мысли приободряют, ибо они означают: никакой болезни нет.

Собрав силы для решающего акта, рука снимает трубку, и голос спешит отдать поручение. Согласно этому поручению, все кто контактировал с «гостями из будущего» исчезнут: врач, который первым зафиксировал их появление и осуществил донос, отряд СА, встретившийся лицом к лицу с Лотаром и его верным пистолетом, портные, приютившие Иосифа. Исчезнет даже бармен, который, решившись на первое в своей жизни стукачество, уже прибежал в гестапо с доносом о некоем странном посетителе. Исчезнут все. Зачастую при диктаторах законы физики нарушаются – люди пропадают бесследно…

Теперь Лабберт снимает эсесовское облачение, запирает кабинет и стелет себе прямо на полу. Законы физики в разных точках Мюнхена уже начинают нарушаться, а он проваливается в сладкое забвение. В сон, в котором, увы, нет сновидений.

Кровавый закат царствует над нацистской Германией. Где-то на востоке вермахт берет Варшаву в кольцо.

Хорст Гопп, верный адъютант, сидит за рулем служебного «Хорьха». Сумасшедший день для него закончен. В кобуре еще теплый ствол оружия. Он убивал. Ведь, помимо собирания документов, вторичным заданием начальник поручил «зачистку»: к концу дня оба поручения успешно выполнены. Документы из архива мюнхенского «Наследия предков» по всем правилам запакованы. Остались только личные вещи из дома Лабберта, но он в последний час заберет их сам. Лабберт уже решил, что сбежит от нелюбимой женщины, ничего не сказав.

Бумаги на заднем сидении представляют высокую ценность. Хорст не отходит от автомобиля ни на шаг. Он пока не знает, куда их нужно доставить: Лабберт приказал только собрать все в кучу.

«Хорьх» катится по улицам. Гопп знает: за соседним углом есть телефонная будка.