— Конечно, одной строгостью не возьмешь — народ разбежится, — вещал Сергей Палыч. — Людям нужен интерес. Тогда с человека можно спросить. У меня поставлено просто. Раз в квартал каждый человек в секции может толкнуть гарнитур. Своим, кому надо, или на сторону. Но тихо. Человек знает — это его дело и его ответственность, я тут ни при чем. А раз человек свой интерес имеет, он держится, старается. И вот полгода назад прошел слушок, что меня по итогам пятилетки к ордену собираются представить. “Знак Почета”. В нашей отрасли это крайне редкое дело, и все бы проскочило, если бы не эти двое. Смольский — тот у нас новый, полтора года только и работает, кто-то его засунул к нам, а кто — не могу понять. А Танеев — старый кадр. Сколько я ему добра сделал! Недаром говорят: ни одно доброе дело не остается безнаказанным…

Игорь подумал, что эту фразу надо бы запомнить — пригодится.

— Как они сговорились, я так и не понял, но пришли к начальству, говорят: если Малыхина представите — во все инстанции писать будем. Там, конечно, заволновались — кому охота под комиссию лезть? Передали мне: так и так, мы бы всей душой, но вот такое дело… А еще шумок по секциям прошел… Что делать? Добиваться? Смешно. Хоть и обидно очень, но орден уже так и так мимо пролетел. Надо вариант искать. И поехал я прямо к управляющему. Тот меня принял сразу же, без слова. А я ему напрямую: Анатолий Евтихиевич, спасибо вам большое, знаю ваше отношение, буду и дальше стараться, как только могу. А от этой идеи, говорю, давайте откажемся. Не за ордена работаем. Вот тан и сказал. Самому жутко обидно, но держусь, веду речь дальше. Конечно, правительственная награда — огромное дело, каждому лестно, особенно в нашей профессии. Такая моральная оценка. Но только эти два склочника — они ведь не одно мое доброе имя, они ведь весь коллектив замарают. Не знаю, чем они руководствуются, а для меня главное — интересы дела. Вот в интересах дела, говорю, давайте откажемся от этой идеи, и спасибо вам огромное еще раз.

Он все молчал, ни разу не перебил меня. Потом сказал одну только фразу: “Еще раз ценю вашу деликатность и скромность”.

И все. И понял я, что выиграл. Обидно было до слез. В нашем деле орден — бесценная штука, а я его из-за тех двоих лишился, просмотрел мерзавцев. Но рассказали мне на следующий день: только я ушел, он завкадрами к себе, замов обоих к себе, личные дела Тапеева и Смольского — на стол. И был у них разговор часа полтора. Так что этим двоим он уже не ордена будет давать — эт точно! Да и сам я не мальчик, найду случай — сосчитаемся…

Дядя Сережа улыбнулся покойно и грозно. Игорь слушал его внимательно, одновременно думая о своем. Степа, конечно, стал проблемой. Проблемой, нечего тут дурочку валять, само по себе ничего не образуется, надо смотреть трезво. И Аркадий мог слышать, наверное, слышал все. Если не понял — хорошо, а если что-то понял? С Аркадием, конечно, особенных вопросов нет, он на хорошем крючке сидит. А вот сумасшедший Степа — другое дело. Степа, вот кто представлял теперь единственную опасность. А рассказ Сергея Палыча Игорь понял правильно — такое чужим не говорят, об этом рассказывают только самым близким, своим, родным. Без утайки, в надежде на полное понимание. Вот так и надо ценить отношение.

Понемногу стали собираться. Тетя Агата звала ночевать, но Марина отказалась, а дядя Сережа еще и шуточку подпустил.

Тетя Агата зарумянилась — все еще была пьяненькая:

— Да ну тебя, дочку бы постеснялся.

— Ничего, она уже знает, что ее не в капусте нашли. — Сергей Палыч притянул к себе Машку, обнял:

— А что это за Толик такой? Откуда взялся? Где твой Вадим?

— Ну, пап, — недовольно поморщилась Машка. — Толик с третьего курса. А Вадим как Вадим.

— Вот это уже ясно, — засмеялся отец. — Толя с третьего курса. Это много о нем говорит. А родители кто?

— Не знаю. — Машка вывернулась из-под руки и ушла с веранды.

Тетя Агата вручила Марине и Игорю две огромные сумки — собрала то, что осталось от пиршества. Много было всего. Игорь хотел было возмутиться, но Сергей Палыч урезонил его в один момент:

— На бедность нам хочешь подкинуть? А то ведь погибнем с голоду! Ты б лучше подумал — куда вот сейчас с таким грузом? Надо машину покупать.

И Марина точно вошла в разговор:

— Дядь Сережа, мы как раз хотели…

— Сколько? — остановил ее вопросом Сергей Палыч.

— Штуки две, — солидно ответил Игорь. — На пару месяцев.

— Нет разговора. Отдашь когда сможешь. Две-то хватит?

— Должно.

Хотя Игорь и не ждал отказа, все равно было приятно, что дядя Сережа отозвался на просьбу так сердечно. А знал бы он, что Игорь и сам может одолжить — и не две—три тысячи… А может, и знал? Все ведь сечет мужик…

И, словно подтверждая мысли Игоря, дядя Сережа с понимающей улыбкой хлопнул его по ладони, одновременно и прощаясь и давая понять: заметано дело, все в порядке — есть, было и будет.

— Звякнешь мне на работу, как понадобятся. Я буду держать наготове.

Сумки и впрямь оказались тяжеленными, а такси на этот раз не было долго. Игорь с Мариной минут двадцать стояли на пустой поздней дачной улице. Усталая Марина привалилась к плечу мужа, и он с удовольствием ощущал податливое, родное тепло.

— Степа меня сильно тревожит, — сказал Игорь.

— Потом, Гошенька… На трезвую голову, — остановила его жена.

3

Воскресенье Валерий Чумаков заранее объявил днем радости. Наивному человеку показалось бы, что в день радости не нужно делать ничего неприятного, и, конечно же, он бы ошибся. В день радости можно делать все, только относиться к своим занятиям надо просто и весело. Так научил Чу макова доктор Леви, который написал целую книжку об аутотренинге. Книжку эту подарила Валерию Танечка, и вот уже второй месяц Чумаков пытался воспитывать себя по правилам науки.

В воскресенье доктору Леви предстояло тяжкое испытание. Больше всего на свете Чумаков не любил ходить на базар. Но мать давно уже просила купить смородину и вишню для варенья на зиму. По книжке Леви — чем неприятнее занятие, тем убедительнее должна быть установка на радость от него. Аргументы Чумаков сыскал для себя железные. Он был сладкоежкой и на базар отправился под лозунгом: как хорошо пить чай с вареньем в долгие зимние вечера! С этим лозунгом целый час таскался по раскаленному базару, пробуя смородину и сминая пальцами вишню — следовало покупать спелую, но твердую.

На обратном пути пришлось труднее — то ли Чумаков недостаточно усвоил формулу радости, то ли доктор все же преувеличивал ее значение, то ли книжка Леви была рассчитана на среднеевропейскую температуру, только измаялся Валерий здорово и с облегчением сдал ношу матери, которая тут же и принялась хлопотать с вареньем.

Теперь Чумакова ждали дела просто или очень приятные: душ, обед, футбол по телевизору, в шесть — свиданье с Танечкой и поход к Фоминым, куда на вечер пригласили местного экстрасенса.

— Вставай, лежебока, уже пять, я тебе воду для бритья приготовила.

Чумаков брился опасной бритвой в роду, мужчин Чумаковых это было традицией. Вообще в доме было множество традиций. Валерий смеясь называл их языческими обрядами, но следовал обрядам с видимым удовольствием. Одним из них была торжественная подготовка к выходу из дому. Пока был жив отец ежевечерне мать чистила, гладила отпаривала пятна, чтобы утром мужчины вышли в полном великолепии. Отец Валерия был инженером, заведовал отделом в проектном институте и умер от инфаркта в сорок пять лет, когда сын учился на третьем курсе юрфака. С тех пор Валерий жил вдвоем с матерью расходовавшей на него весь запас заботы. В управлении милиции Чумаков считался пижоном, хотя никаких особо модных вещей не носил, просто всегда был отчищен и отглажен, форму мама ушивала так, чтобы на ней не было ни морщиночки.

И теперь пока Чумаков с наслаждением брился, его уже ждали наглаженные брюки, свежая рубашка, накрахмаленный носовой платок.