Затем вступили в действие ташкентские товарищи. У них было несколько косвенных доказательств того, что человек по имени Исмаил поставлял золотые монеты местному жулью. Крупный спекулянт, у которого при обыске было обнаружено золото, признался, что приобрел золото у Исмаила. Однако ничем, кроме описания внешности торговца золотом, милиция к приезду Выборного не располагала. Серьезные подозрения у милиции вызывал один человек — Исмаил Хаджиев. Удалось установить круг его знакомых, места, где он бывает. В одном из ташкентских ресторанов официант, постоянно обслуживавший Хаджиева, опознал на фотографии Жалейку и сообщил, что Жалейка бывал в их ресторане вместе с Хаджиевым.

Так же точно было установлено, что в дни, предшествовавшие гибели Жалейки, в самый этот день и еще неделю спустя Хаджиев находился в Ташкенте безотлучно. Значит, он не мог быть непосредственным участником убийства.

Выслушав рапорт Выборного, начальник управления спросил:

— Считаете возможным для себя продолжать руководство группой?

Выборный промолчал. Вместо него ответил Чернобыльский:

— Ошибка была. Чья и какая — мы пока не установили. Нашу точку зрения вы знаете, пусть Выборный работает по делу.

— Хорошо, — начальник управления кивнул. — Докладывайте каждое изменение в состоянии дела.

Вечером Выборный и Литвак снова и снова перечитывали дела Жалейки и Белова. К концу дня забрезжила еще нечеткая мысль. Ее подсказали данные лаборатории НТО, протокол осмотра места происшествия. На краю дороги и на внешней стороне мешка были обнаружены несколько пшеничных остьев. Остья были сравнительно свежие и, видимо, на дорогу просыпались, когда мешок снимали с грузовика. Лабораторный анализ и консультация со специалистами показали: пшеница “эритроспермум”, экспериментальная пшеница, не утвержденная еще селекционным институтом.

Утром следующего дня Выборный и Литвак уехали в селекционный институт, оттуда в управление сельского хозяйства. Дело осложнялось тем, что “эритроспермум” сеяли не только в хозяйствах, которым было поручено опробование экспериментального сорта, но и там, где поверили в новую пшеницу.

Затем Литвак и Выборный засели над картой, привезенной из института. Специалисты из ГАИ разбили ее на зоны притяжения к шоссейным дорогам. Рядом с названиями сел были обозначены наименования колхозов и цифры в ровных желтых квадратиках — площади посева “эритроспермума”. По просьбе милиции один из работников управления сельского хозяйства обзванивал элеваторы области, выясняя, кто, в какие сроки и на каких машинах вывозил “эритро” на элеваторы.

— Так. Сколько же у нас получается колхозов?

— В зоне притяжения трассы, на которой был найден труп Белова, таких колхозов семь, — ответил Литвак. — Но это только в нашей области. Машина могла прийти из другой.

— И с другим грузом. Факт лишь один — позавчера он уехал в сторону Сергачева. Это факт. В этих семи колхозах надо опросить всех водителей. Не только выезжавших в Приморск. Всех.

— Опасно, — возразил Литвак. — Водитель может быть сообщником

— Не верю, — Выборный хлопнул ладонью на карте. — Вот где они оставили труп. Не вывезли к морю, не зарыли на отдаленной проселочной дороге, не упрятали в лесах, а до них только семьдесят километров. Нет, они не располагали машиной Вывезли за город и бросили, веточками прикрыли. Спешили вернуться в город. А машина, судя по всему, пошла дальше.

— И все равно осторожность не помешает. — Литвак в эти два дня был особенно вежлив с Выборным. — Так что я с вашего разрешения проведу инструктаж с людьми.

Предстоящую встречу Белый отрепетировал от и до. Трижды повторил свои действия: шла крупная игра, рисковать, лезть наобум нельзя было. И так слишком много уже оставлено, следов, слишком многое поставлено на единственную карту На встречу ехали вместе. После убийства милиционера Белый старался не разлучаться со своим сообщником, видимо, боялся, что Костик может скрыться. А в такси Белый теперь не садился: кто знает, может, таксистам уже раздали их фотографии?

Белый стоял в автобусе, ловил отражение в отсвечивающих подсиненных стеклах. Он чувствовал, что силен, молод, что может внушать страх. И в этом тесном автобусе, где люди стоят плечом к плечу, Белый все равно что царь и бог. Они-то ведь боятся, что он стрелять начнет. А он не боится ничего. И в ту минуту, когда почует опасность, будет стрелять без колебаний.

Иногда Белый особенно остро чувствовал, что все против него. Каждый в отдельности и все вместе. Белый ненавидел их. Сопляков, целующихся в сиверах, где ему приходилось ночевать. Идущих с работы, несущих свою жалкую зарплату, которой Белому хватило бы на один загул.

Белый ненавидел их еще и за то, что все они за кого-то боялись. За своих детей, за свою работу, за свой дом. А ему не за кого было бояться, только за себя.

Когда-то в тюрьме была у Белого одна ночь, в которую подумалось — ну ладно, украдешь ты, допустим миллион. Что дальше? Ну смоешься, спрячешься, отсидишься, следа не найдут. А дальше? Ну опять десять лет будешь ждать, дождешься, забудут про тебя, искать перестанут, высунешь нос на свет. А что тогда? Водка? Миллион за всю жизнь пропьешь. Да ведь водка есть и без миллиона. Бабы? И без денег были у Белого бабы. Только другие, не такие каких он хотел. А к тем не подойдешь с миллионом, им какая-то другая упаковка нужна. Им еще чего еще требуется. Ну что еще? Жениться, дом купить, детей растить? Так для этого воровать и не надо.

Но это была лишь одна ночь. Единственная ночь в тюрьме, пришедшая как раз тогда, когда Белый додумал до конца, домучил свое самое главное дело: вот это. Белый гордился им, оно выросло из тихой тюремной побасенки, какие рассказывают во множестве перед отбоем. Выросло, обзавелось деталями, чтобы вырезаться теперь в дерзкий, отчаянный план. И все пока получается.

В двух кварталах от кинотеатра “Победа” Вареник остановил такси расплатился. Женя уже был на месте. Вареник передал ему чемоданчик.

— Здесь все по счету. Девятнадцать девятьсот пятьдесят. Окошко ты знаешь. Я буду там. Если что выбрасывай чемодан, сразу будешь без улик. А я прикрою.

Женя отправился к кинотеатру, а Вареник медленно пошел по другой стороне улицы. На случай, если Женю ждал подвох, Вареник подготовил жесткий план. Двор за кинотеатр проходной. Женя выбрасывает в окно чемодан. Вареник стреляет в Женю и уходит с чемоданом проходным двором в магазин “Детский мир”. Народу там полно всегда, есть два выхода. Если даже Жене не удастся выбросить чемоданчик, все равно нужно стрелять в него. Одним свидетелем меньше.

Вареник свернул во двор. Маленькое окошко туалета выходило во двор соседнего дома почти на уровне асфальта.

…К кинотеатру Костик и Женя подошли одновременно. Один — от улицы Гоголя, провожаемый внимательным взглядом Белого, другой расставшись с Вареником, — от улицы Жанны Лябурб. Костик был с стареньким школьным портфельчиком. Женя нес плоский черный чемодан. Они встретились у входа, и Женя почти неприметно кивнул: “Проходи”.

Звенел звонок, контролеры торопили опоздавших. В туалете был пусто. Женя вошел в кабинку, туда же втиснулся за ним Костик. Заперев дверь, Женя бросил взгляд на маленькое окошечко вверху.

— Все здесь, — Костик приподнял портфель. — С той будет четыреста.

Женя уселся на сиденье унитаза, устроил чемодан на коленях:

— Куда тебе?

Костик загнул полу пиджака:

— Вали сюда.

Женя бросал пачки денег, оба негромко вели счет. Каждую пачку Костик брал, большим пальцем проходился по краям купюр, проверяя, нет ли “куклы”, не заложена ли в середине нарезанная бумага.

— Порядок. Давай теперь я.

Костик открыл портфель одной рукой, другая придерживала полу пиджака.

— Таскай сам. Я считать буду.

Женя черпал из портфеля, шевеля губами.

Длинные кожаные футлярчики, в которые были упакованы монеты, Белый содрал.

Через пятнадцать минут все было закончено. Костик запихивал в портфель последние пачки, Женя закрывал чемодан, который стал дьявольски тяжел. Они оба глядели друг на друга с некоторой растерянностью, будто не веря еще, что все обошлось тихо и спокойно.