— Госпожа Хамура, отойдите, пожалуйста, — мягко сказал Канагаи. — Всякое волнение для вашего мужа сейчас очень вредно.

— А, доктор! — воскликнул Хамура, переводя на него взгляд. — Что же это вы, милый доктор!.. Люди болеют, а вы и носа не кажете!

— Извините, но так уж вышло, — спокойно отвечал Канагаи. — Я был на встрече однокашников по университету и хватил лишнего.

Госпожа Хамура, всхлипывая, отошла от мужа. Сатико взяла её за руку и увела в дом.

— А что с вами случилось, Хамура-сан? — спросил Канагаи.

— Ничего не случилось, — отвечал Хамура. — Вот эти господа почему-то решили, что я сошёл с ума.

— Неужели? Как нехорошо! Нехорошо! — поддакнул Канагаи.

— Ошибочные диагнозы! Всё дело в ошибочных диагнозах! С доктором Убукатой было то же самое! И у барышни, вероятно, совсем не чума.

Хамура попал, что называется, в точку. Такая проницательность удивляла. Впрочем, это свойство вообще характерно для людей, целиком ушедших в свой внутренний мир.

— Что ж, возможно, так оно и есть, Хамура-сан, — согласился Канагаи. — Но вам следует позаботиться прежде всего о себе. Давайте-ка оденемся, а то вы можете простудиться и умереть.

— Я хорошо знаю, что сейчас всюду грипп. Но меня, доктор, это не пугает. Ведь у меня же чума!

— Это ещё неизвестно…

— Сомневаетесь? Но ведь поэтому я и занимаюсь усиленной гимнастикой: бегаю, прыгаю…

— Это что же, новый лечебный метод?

— А вы не знали? Стыдитесь! Об этом уже много написано. У одного англичанина образовались опухоли в паху и под мышками. Не выдержав страшной боли, он вырвался из дому, прибежал к Темзе и прыгнул в воду. Все думали, что он погиб, а он, переплыв речку туда и обратно, бегом пустился домой и сразу забрался в постель. И представьте, избавился от болезни. Опухоли лопнули, дрянь вся вышла, от пребывания в воде жар спал, и он быстро пошёл на поправку.

— Похоже, что у него была бубонная чума, но ваш рассказ не внушает мне доверия.

— Опять сомневаетесь? Вы, видно, только и можете, что держать больных взаперти. Но у каждого человека свои особенности, и методы лечения тоже должны быть индивидуальными.

— Вот тут я согласен с вами. Давайте вместе подумаем, как мы будем лечиться. Но прежде всего вернёмся в дом, здесь слишком холодно.

— Ну, раз вы со мной согласны, то я подчиняюсь. Пошли!

Все окружили Хамуру и толпой проводили до квартиры, а часа через два за ним прислали санитарную машину из университетской клиники, и его увезли. Так как до истечения срока карантина его нельзя было поместить в психоневрологическое отделение, решено было пока содержал, его в отдельной палате в инфекционном отделении.

Доктор Канагаи поехал вместе с ним. Госпожа Хамура больше не плакала. Бледная, с отрешённым взглядом, она лишь посмотрела вслед санитарной машине, которая исчезала за воротами…

Вернувшись в гостиную, Кохияма достал блокнот и сделан такую запись: «На четвёртый день карантина господина Хамуру забрали в больницу по поводу психического расстройства. А так как на третий день здесь появилась Сатико Ноборикава, число обитателей изолятора, в общем, не уменьшилось».

Число людей в изоляторе не уменьшилось, но после отъезда Хамуры все ощущали какую-то пустоту.

ФАКТОР R У УСТОЙЧИВЫХ БАКТЕРИЙ

1

На пятый день с утра температура у Эммы стала быстро падать и к вечеру снизилась почти до нормальной. Результата анализа на гриппозный вирус В не были получены, но лекарство, прописанное Канагаи, по-видимому, оказало своё действие.

Безумного Хамуру, который так удручающе действовал на всех, увезли. Эмма явно выздоравливала, и в «загородной вилле» воцарилось наконец спокойствие. Но это было обманчивое спокойствие, словно затишье перед бурей.

Тэрада со второго этажа больше не спускался вниз. Катасэ и Муракоси заперлись в другой квартире и, кажется, весь день работали над каким-то документом. Судя по всему, они составляли свой собственный доклад о результатах исследований Убукаты по тем материалам, которые им удалось заполучить.

Госпожа Хамура была у себя, супруги Нисидзака тоже сидели в своей квартире. Правда, на утреннюю прогулку сегодня вышли и они; может быть, потому что со времени установления карантина это был первый спокойный день, сегодня и старенькая жена профессора вышла немного погреться на осеннем солнышке.

Она молча прогуливалась по двору рядом с мужем. Её миниатюрная фигурка в кимоно, со старомодной причёской казалась сошедшей со старинной гравюры. Она, по-видимому, страдала ревматизмом и шла очень медленно, с трудом переставляя ноги. Но лицо сопровождавшего её старого профессора сияло от удовольствия, и он выглядел сейчас особенно молодцеватым.

Сатико, которая всё время ухаживала за Эммой, наконец сморил сон, и теперь она крепко спала в маленькой гардеробной, расположенной рядом с прихожей. Сменивший её Кохияма сидел в комнате Эммы и листал медицинский журнал.

Эмма пошевелилась и открыла глаза.

— Кохияма-сан, подойдите ко мне, — сказала она. Он подошёл к её кровати.

— Обнимите меня!

«Знала ли она уже мужские объятия? — мысленно спросил себя Кохияма. — Наверное, знала». Тем не менее, слова её прозвучали просто и целомудренно, словно в устах ребёнка.

Он обнял тёплые, мягкие плечи. Он почувствовал её упругие груди, и у него перехватило дыхание.

Белое, с чуть поблёкшей гладкой кожей, лицо Эммы было совсем рядом Глаза её с чёрными зрачками и голубоватыми белками теперь казались почти синими. Она уже не выглядела грустной и одинокой, как в первые дни. За время болезни она как-то повзрослела и теперь казалась зрелой женщиной.

— Пойдёмте погуляем, — сказала Эмма.

— Не выдумывайте, лежите, — ответил Кохияма.

— Но я уже здорова. Пойдёмте!

— Температура может снова подскочить. Кроме того, отсюда в парк попасть нельзя.

— Нет, можно. В задней стене забора есть тайный лаз. Когда я была ребёнком, я часто им пользовалась. Иногда я видела в парке женщин, которые вот так же обнимались с мужчинами. Став старше, я всё равно продолжала тут бегать.

— Не надо меня мучить, — сказал Кохияма.

— О, я, наверное, вам уже надоела!

Глаза Эммы вопросительно смотрели на него.

— Да нет, я совсем не о том, — сказал Кохияма.

— Так пойдёмте?

— Сейчас — нет. Но мы с вами обязательно побываем там.

«Лаз в заборе ещё пригодится, когда нужно будет связаться с редакцией», — подумал Кохияма.

— Вы о чём-то задумались? — спросила Эмма. — В такие минуты нельзя думать ни о чём постороннем, это нечестно!

— Да я ни о чём и не думаю.

— Вы, наверное, хотите убежать один? А это нечестно вдвойне!

— Я этого не хочу.

— Но вы как-то неуверенно это говорите…

— Почему? Я ведь ясно сказал, что не хочу.

— Тогда хорошо, — сказала Эмма. — Во всяком случае, этот лаз принадлежит только мне…

Судя по её отрывочным рассказам, Убуката был человеком своенравным и строгим. На протяжении двадцати с лишним послевоенных лет он оставался неженат и вёл одинокую жизнь. Эмму воспитывала старуха служанка. Когда она умерла, девочка была во втором классе колледжа. С тех пор они жили с отцом вдвоём.

Убуката, как это свойственно большинству учёных, очень мало интересовался домашними делами, но придирчиво вмешивался во всё, что касалось Эммы, начиная с того, как она держит ложку, и кончая тем, что она думает и чувствует. Это была грубая, мелочная, ревнивая опека, превратившаяся в манию. Подобно матери, которая боится, что дочь, ослушавшись её, может пойти по дурной дорожке, он решил целиком подчинить Эмму своей воле. Он дал бы сто очков вперёд любому из тех, кто денно и нощно печётся о целомудрии своих дочерей. Так они жили, отец с дочерью, любя и ненавидя друг друга.

Странно, но Кохияма совсем забыл о том, что Эмма метиска. Может, так и должно быть? «Национальные черты, — думал он, — вряд ли определяются расовым происхождением, дело, скорее, в общности языка и психического склада. Взять, например, американцев японского происхождения во втором и особенно третьем поколении, они часто кажутся нам иностранцами в большей степени, чем настоящие американцы. Похожие на японцев типом лица, разрезом глаз, цветом кожи, но не умеющие говорить по-японски, они воспринимаются как люди другой национальности».