Распространение гегельянства в России было первоначально связано с деятельностью кружка Н.В.Станкевича, связанного с Московским университетом. Вскоре оно привлекло интерес самых разных людей и вызвало исключительно сильный общественный резонанс, продолжая тем самым череду таких двуединых, московско-петербургских феноменов, сложившихся в русской культуре под сильным влиянием немецкой мысли, как новиковское просвещение, а позже – шеллингианство любомудров. Приступая к углубленной проработке томов Гегеля, Николай Владимирович Станкевич писал в середине тридцатых годов XIX века, что он предпринимает этот труд в надежде усвоить себе целостное, непротиворечивое мировоззрение и достигнуть нравственного совершенства. Смысл обращения к гегелевскому учению и сводился с тех пор для российских интеллигентов к тому, чтобы переустроить свою личность, утвердив ее на прочном метафизическом фундаменте «абсолютной идеи».

Повествуя в «Анне Карениной» о поисках смысла жизни, предпринимаемых одним из героев, Л.Толстой гораздо уже позже (роман, как известно, описывает события начала 1870-х годов) писал, что Левин «перечитал и вновь прочел и Платона, и Спинозу, и Канта, и Шеллинга, и Гегеля, и Шопенгауера – тех философов, которые не материалистически объясняли жизнь» (материалисты уже были читаны до того и отброшены). Весь смысл этой цепочки великих имен – в том, чтобы восстановить типичный ход духовных поисков интеллигентного человека «петербургского периода». В более практическом смысле, философские кружки тридцатых – сороковых годов XIX столетия стали той защищенной от внешних влияний средой, в которой под видом споров на отвлеченные темы сформировались все основные общественно-политические движения дореформенной России. Прежде всего, произошло размежевание западников и славянофилов. В специальной литературе уже показано, каким образом простая замена понятий в немецкой классической философии позволяла превратить систему объективного идеализма в философию национальной самобытности, отвечавшую всем требованиям «старших славянофилов». Иная расстановка акцентов – к примеру, придание гегелевскому «принципу необходимости» обязательного субстрата в виде народа – позволила одному из первых наших последовательных западников, Тимофею Николаевичу Грановскому, сформулировать свою историческую и социологическую теорию.

Далее, в рамках лагеря западников произошло выделение революционно-демократического крыла, в первую очередь обязанного деятельности В.Г.Белинского. Как известно, сдвиг к политическому радикализму произошел у нашего замечательного литературного критика и общественного деятеля под влиянием отделения от гегелевской школы крыла так называемых «левых гегельянцев», в лице А.Руге, Л.Фейербаха и самого К.Маркса. Кстати, заразив русских «левым гегельянством», Германия очень скоро получила свой вирус обратно, в усиленной форме. Когда в 1849 году в Дрездене вспыхнули политические беспорядки, а за ними и восстание рабочих, во главе его встал наш известный гегельянец, Михаил Александрович Бакунин. В свою очередь, в лагере сторонников закрепления нашего национального своеобразия в пятидесятых годах сформировалась группа сторонников «русского социализма», призывавших к самым радикальным действиям, однако же при условии сохранения традиционной общины. Честь разработки этой доктрины принадлежала А.И.Герцену – ну, а он называл философию Гегеля «алгеброй революции». В «Былом и думах» у него есть, кстати, замечательный рассказ о том, как он, утомленный спором о Гегеле, оставил своих собеседников (то были Бакунин с Прудоном) и пошел спать. Когда наутро Герцен вернулся в гостиную, он нашел там, у потухшего камина, обоих спорщиков, усталых, но, как говорится, довольных. Они завершали свой спор о Гегеле… Как видим, действительно все наши важнейшие общественно-политические движения – и, шире, культурно-политические ориентации – того времени в конечном счете оформились благодаря знакомству российских мыслителей и деятелей культуры с немецкими философскими системами.

Нужно сказать, что современный российский интеллигент в общем обычно не до конца сознает, до какой степени немецкое философствование вошло в саму ткань его мыслей и чувств. Возьмем хотя бы слова, введенные в ту эпоху в русский язык как кальки с немецких философских терминов. По свидетельству историка русского языка В.В.Виноградова, это – «образование» (Bildung) и «мировоззрение» (Weltanschauung), «призвание» (Beruf) и «саморазвитие» (Selbstentwick(e)lung), а с ним целый пласт слов, начинающихся на «само» (таких, как «самоопределение»). Примеры прилагательных: «односторонний» (einseitig), «целесообразный» (zweckmässig), «очевидный» (augenscheinlich); глаголов: «состоять» (bestehen), «предполагать» (voraussetzen), и так далее. Между тем, современные лингвисты установили, что в словаре каждого языка заключена своеобразная «картина мира», незаметно, однако достаточно жестко определяющая, что мы заметим и назовем сразу одним словом, что определим во вторую очередь и многословно, а потому менее четко, и что вообще ускользнет от нашего внимания. Включив в свой лексикон целый слой терминов, заимствованных из словаря немецкой классической философии, мы как надели на нос немецкие очки, так их до сих пор и носим – во всяком случае, глядим через них вполглаза.

Фейербах и Маркс

Духовный лидер революционной демократии шестидесятых годов XIX века Н.Г.Чернышевский ознакомился в юности с учением Людвига Фейербаха, сначала на лекциях профессоров Никитенко и Фишера, позже путем самостоятельного изучения – и стал его твердым приверженцем. Пиша за год до смерти, в 1888 году, предисловие к третьему изданию своих «Эстетических отношений искусства к действительности», Николай Гаврилович признался, что ему не встретилось в жизни «системы понятий более точных и полных, чем те, которые изложены Фейербахом». Более всего его заинтересовал так называемый «антропологический принцип», в котором он справедливо усмотрел путь к строго материалистическому объяснению истории. Содержание этого принципа было достаточно полно раскрыто в работе немецкого философа «Сущность христианства», опубликованной в 1841 году. Он требовал устранения из теоретической мысли любых метафизических сущностей – от традиционного Бога до гегелевского абсолютного духа – и объяснения проявлений как индивидуального, так и общественного сознания на правах частных случаев всеобщих законов природы. Далее оставалось признать классовую борьбу неотъемлемой принадлежностью классового общества, революцию – закономерным ее результатом, и призвать к отмене устаревшего и к установлению нового, более справедливого, главное же научно обоснованного строя, что Чернышевский и сделал. В его работах различаются более ранняя стадия такового, определенная как социализм, и заключительная, названная коммунизмом. Различие между ними сводилось, по мнению Чернышевского, к тому, что социализм будет ограничен обобществлением земли и средств производства, при коммунизме же к ним добавится и распределение – так, что каждый труждающийся в итоге получит «по потребностям», что и породит идеальную общественную гармонию.

Изложенная в стройной и достаточно убедительной форме, доктрина Фейербаха оказала в свое время исключительное влияние на европейскую интеллигенцию антибуржуазного направления. Молодой Маркс писал, что отныне «нет для вас иного пути к истине и свободе, как только через огненный поток. Фейербах – это чистилище нашего времени». Для правильного понимания этих слов нужно принять во внимание, что фамилия «Фейербах» дословно означает по-немецки «огненный (Feuer) поток – или, скорее, ручей (Bach)». Как видим, Маркс не только отметил антихристианский пафос Фейербаха, но даже и обыграл его, показав, что вовсе не опасался адского пламени… Молодой Энгельс призывал честных людей стать «рыцарями этого граля, опоясать для него наши чресла мечом и радостно отдать нашу жизнь в последней священной войне, за которой должно последовать тысячелетнее царство свободы».