Анализируя переписку Сазонова с Извольским, опубликованную в Москве в 1922 г., а затем переведённую на французский и немецкий языки и ставшую сенсацией, историк Фридрих Штиве сделал вывод: «Наблюдая тщательное, камень за камнем выкладывание стены вокруг Центральных держав, невольно задаёшься вопросом: какова была конечная цель этого? Была ли это просто ловкая дипломатическая игра, направленная на разгром и подчинение противоположного блока? Углублённый анализ документов показывает, что дело не в этом. Каждый политический шаг предпринимался, исходя исключительно из военной точки зрения, а его конечной целью было не соревнование в дипломатической ловкости, а война». «Фатальное единство взглядов между Пуанкаре и Извольским», как выразился Штиве, должно было принести России Константинополь и проливы, Франции — Эльзас и Лотарингию, а всей Европе — войну.

Трогательным примером сотрудничества Извольского с Пуанкаре стало совместное распределение денег, полученных из Петербурга для подкупа местной прессы, включая враждебную России.[15] Уже в 1908 г. посольство через премьера Рувье делало такие «вливания» для организации пророссийской пропаганды. Начиная с марокканского кризиса 1911 г. Извольский просил выделять ему побольше денег для парижской печати, которая, даже по мнению не слишком щепетильных современников, отличалась продажностью и беспринципностью. Дополнительных субсидий потребовали организованные Жоржем Луи нападки на посла, которые тот объявил подрывом престижа всей державы.

Осенью 1912 г. Извольский в письме Сазонову отметил изменение тона газет в лучшую сторону, подчеркнув роль Пуанкаре в правильном распределении субсидий и посоветовав ничего не предпринимать без его согласия и одобрения. Министр финансов Коковцов просил посла следить за тем, чтобы французы тратили деньги на пропаганду в пользу России, а не на обслуживание собственных интересов. Дело в том, что из этих же сумм была оплачена поддержка законопроекта об обязательной трёхлетней военной службе, который сторонники реванша «проталкивали» для подготовки к войне с Германией.

Сыгравшие большую роль в оркестровке грядущей войны, парижские газеты нанесли сильнейший удар самому влиятельному противнику реванша — лидеру Радикальной партии Жозефу Кайо. Его можно назвать потомственным министром финансов, хотя, в отличие от отца, он занимал эту должность целых семь раз (1899—1902, 1906-1909, 1911, 1913-1914, 1925, 1926, 1935) или в общей сложности более семи лет. Вершиной карьеры Кайо можно считать пребывание во главе кабинета министров с конца июня 1911 г. по середину января 1912 г. О его бурной жизни, в которой были обвинение в государственной измене, тюремное заключение и триумфальное возвращение в Большую Политику в качестве сенатора и министра, можно написать целую книгу (отчасти он сам сделал это в блестяще написанных мемуарах), но для нас важны лишь некоторые эпизоды.

Пуанкаре был юристом, Кайо — финансистом. Умея «считать деньги» в государственном масштабе, он выступал за прогрессивный подоходный налог (чем нажил себе немало врагов), развитие колониальной экспансии в Африке и нормализацию отношений с Германией. Кайо понимал, что торговать с Германией выгоднее, чем воевать, и что с ней при желании можно договориться даже в самой трудной ситуации. Он доказал это во время марокканского кризиса 1911 г., когда интересы Парижа и Берлина жёстко столкнулись, чуть не поставив Европу на грань войны. Уступив Германии территории в бассейне реки Конго[16], Кайо добился ухода немцев из Марокко и отказа от претензий на него, сделав Францию хозяином этого государства. «Я горжусь, что вписал своё имя в историю нашей страны, — говорил он. — Я принёс ей целый мир: Марокко».

Заключив соглашение с Германией, премьер не только отстоял интересы страны в конкретном вопросе, но и проявил независимость от партнёров по Антанте, что не прошло мимо их внимания. В следующем правительстве, которое возглавил его противник Пуанкаре, места для Кайо не нашлось, но он остался одним из вероятных кандидатов в премьеры, которые менялись по несколько раз в год. Это не устраивало Пуанкаре, который в 1913 г. стал президентом республики. Согласно тогдашней политической традиции, президент, обладавший немалыми полномочиями, почти не вмешивался в текущую политику, включая внешнюю, и выступал своего рода верховным арбитром между кабинетом министров, сенатом и палатой депутатов, которые принимали основные решения. Можно сказать, это была должность для всеми уважаемого ветерана, далёкого от партийных битв и страстей сегодняшнего дня. Пуанкаре решил изменить сложившийся порядок вещей и сосредоточить в своих руках фактическое управление политикой страны, в том числе внешней, благо ставший премьером и главой МИД в июне 1914 г. Рене Вивиани был фактически подконтролен ему.

Для атаки на Кайо противники избрали его частную жизнь. Первый брак политика оказался неудачным, и у него появилась «связь на стороне». Во Франции «интрижки» считались в порядке вещей даже для публичных персон. Однако в случае Кайо это оказалась настоящая любовь. К неудовольствию своей супруги Берты, браку с которой тоже предшествовал долгий роман, министр в марте 1911 г. развёлся с ней. Осенью того же года, будучи премьером, Кайо женился на своей возлюбленной Генриетте Рейнуар.

«Первая мадам Кайо», как называла её пресса, выкрала нежные письма мужа к Генриетте и начала шантажировать его публикацией и неизбежным скандалом: одно дело, когда о любовном романе политика шепчутся в салонах, и совсем другое, когда его подробности смакуют бульварные листки. Кайо не собирался прощаться с карьерой и договорился с бывшей женой, которая за немалую сумму сожгла письма в его присутствии. Однако предприимчивая мадам оставила себе фотографии «компромата», за который дорого заплатили враги её бывшего мужа.

Зимой 1913/1914 года, когда Кайо был министром финансов в кабинете Думерга, копии писем попали к редактору ура-патриотической газеты «Фигаро» Гастону Кальметту, который начал травить его с подачи Пуанкаре и Делькассе. 30 января Извольский сообщал Сазонову последние новости: «Пожалование Делькассе ордена св. Андрея Первозванного произвело здесь наилучшее впечатление. Мы будем иметь в нём в здешних политических кругах весьма влиятельного сторонника. Политическая роль его далеко не закончена, и я не буду удивлён, если именно он сменит Думерга и Кайо». И рядом: «Не думайте, что страстная кампания Кальметта в «Фигаро» наносит серьёзный ущерб этому последнему. Его филиппики не достигают цели и весьма мало вредят положению как самого Кайо, так и всего кабинета». Однако дальнейшего хода событий не мог предвидеть даже опытный интриган Извольский. 

13 марта 1914 г. Кальметт напечатал первое письмо Кайо, снабдив его комментарием в духе оскорблённой невинности. «Клянусь моей честью, — писал он, — что в первый раз за тридцать лет моей газетной деятельности я публикую частное письмо очень интимного характера против воли его автора. Моё достоинство страдает от этого». Репутация редактора даже в кругах прессы была, мягко говоря, неважной, так что слова о «чести» и «достоинстве» воспринимались с понимающей улыбкой, а политический смысл акции был очевиден. Живший в Париже большевик Вельтман-Павлович писал: «Кальметт — продажный журналист, ведущий во Франции шовинистическую кампанию и наживший одновременно 13 миллионов франков на тёмных сделках с бандой финансовых космополитов, злейших врагов Франции (немецкие и венгерские банкиры и промышленники. — В. М). Видя неудачу своей политической кампании против Кайо и возможность победы взглядов последнего в области реорганизации налоговой системы, он отбрасывает в сторону аргументы против прогрессивного подоходного налога и начинает травить министра, грозя опубликовать его частную переписку. Пресса не протестует против этого шантажа».