Чего Хейден не мог или не хотел понять, так это того, что «преступления», которым он так рьяно стремился положить конец, есть не что иное, как разновидность революции. Идеалы Франца Фанона и Жоржи Каталайо приказали долго жить. В них верят лишь упертые мастодонты вроде Мугабе. Что ж, пусть так оно и будет. Революционная ситуация в странах третьего мира — необходимость революции в странах третьего мира — никуда не исчезла.

На этот раз мы сделаем все иначе. Мы не станем даже притворяться, будто хотим играть честно. Начиная с нашей первой встречи в 1992 году и до провала в 1999 году мы с Ником Джинксом переправили через границы многих государств более десяти тысяч человек — мужчин, женщин и детей. Десять тысяч первопроходцев, миссионеров, торговцев-авантюристов. По сравнению с обширными семейными кланами и транснациональными схемами, не говоря уже о подпольных каналах самих беженцев, мы с Ником были мелкой сошкой.

Десять тысяч ртов. Значит, Запад хочет играть по рыночным правилам? Пожалуйста. Мы тоже будем играть по тем же правилам. Не важно, сколько в мире таких вот ноев хейденов, пребывающих в близорукой уверенности, что они могут диктовать свою волю всем континентам планеты. Мы сожрем Запад так же, как Запад когда-то пожирал нас.

— Что-то было не так?

Стейси дочиста выскребла баночку с йогуртом. На стоящей перед нами тарелке оставалась лишь крошка омлета. Я молча подцепил его ложкой, положил в рот, прожевал и проглотил. Вкуса я не почувствовал.

За окном гостиничного номера на ярко-голубом небе виднелись редкие лохмотья вчерашних туч. Впервые в жизни мне захотелось выговориться.

— Саул!

Я допил кофе и рассказал ей все как на духу. Сколько можно держать эти вещи в себе.

Пятница

12 марта 1999 года

Проведя в воздухе почти двадцать четыре часа, я снял номер в гостинице аэропорта Глазго. Как вдруг выясняется, что в город приехал цирк.

День Красных Носов. Неприятный казус, когда в номер без стука вошла горничная. Вечером в благотворительном спектакле на сцене появятся Джонни Депп и Дон Френч.

Без десяти двенадцать ночи мне наконец-то позвонил Ник Джинкс. По голосу я понял, что он плачет.

Он должен был позвонить вечером, то есть три-четыре часа назад, чтобы доложить, как обстоят дела с доставкой в Шотландию пятидесяти восьми мужчин, женщин и детей. Им всем нашлась бы работа на местном рынке труда — на фермах и небольших предприятиях. Вместо этого он позвонил мне откуда-то из окрестностей Карлайла и сообщил, что убил их всех.

Рассказал о том, где находится кнопка, приводящая в действие вентилятор трейлера. И где те рычаги, при помощи которых открываются отдушины.

И где сами отдушины, которые он закрыл перед въездом на таможню Портсмута и которые забыл открыть снова. И так далее, и тому подобное раз за разом.

— Открой двери!

Страх отшиб Нику мозги, сделав из него недоумка.

— Открой двери. Загляни внутрь.

— Пошел ты! — задыхаясь, ответил он. — Иди в жопу!

— Ты включил вентиляцию?

— Да я ничего, на хер, не вижу!

— Повторяю, вентиляция работает?

— Можно подумать, мне видно!

— Скажи мне, что ты включил вентиляцию.

— Пошел ты!

— Ник, включи вентиляцию! — Я подхожу к окну, прижимая к уху мобильный телефон, и смотрю на небо. — Ник, послушай меня. Они все еще могут быть живы. Ник!..

Собственно, смотреть не на что. Не было ни единой звезды, которой бы хватило силенок соперничать с резким освещением аэропорта.

Стейси взяла со стола кофейную чашку. Чашка оказалась пуста. Она перевернула ее и принялась рассматривать донце.

Вставая со стула, я боком зацепил сервировочный столик, и он, дребезжа посудой, откатился в сторону.

— Саул! — позвала меня Стейси.

— Мне пора, — сказал я и направился к двери.

— Саул!..

На лифте я спустился в подземный гараж. Я забыл, где оставил свой взятый напрокат автомобиль, но мне крупно повезло, что я сразу же свернул в нужный угол. Забрался в машину, захлопнул дверцу. Вытащил из кармана мобильник, дрожащими пальцами попытался нажимать кнопки. Руки меня не слушались. Наконец, дозвонившись, выяснил, что самый ближний лондонский рейс, на который есть места, будет в пятнадцать тридцать. Я еще успеваю. При помощи кредитной карточки оплатив билет, я бросился в отель за одеждой и паспортом.

В самолете, в соседнем с моим кресле, уже сидела Стейси Чавес. Она возилась с парой наушников.

Квартира Стейси Чавес занимала три верхних этажа в перестроенном доме у причала в Уоппинге, в десяти минутах ходьбы от лондонского Сити. Белые стены, инкрустированные красным деревом половицы. Окна со стороны дороги затянуты парусиновыми жалюзи. Задние окна выходят прямо на Темзу. Если высунуть голову и посмотреть направо, то можно увидеть Тауэрский мост. На набережной, на другой стороны реки, сейчас темно: там какой-то паб, полоска парка и ряд дешевых муниципальных домов.

Образ жизни Стейси нашел отображение на одной серии финских почтовых марок. В гостиной на столе, рядом с плазменным телевизором, аккуратными стопками лежат номера искусствоведческого журнала «Паркетт». В аптечном шкафчике в ванной — неабразивный скраб для лица. Когда я поселился у нее, она купила мне кое-что для личного пользования. Стейси так и сказала со смехом: «Я купила тебе кое-что для личного пользования». Я поставил ее покупки на полку в шкафчике, которую она освободила для меня: крем после бритья без запаха, лосьон без содержания спирта.

На верхней полке хранились лекарства. Она каждый день принимала в небольших дозах «золофт», средство от перепадов настроения.

— Я чувствую себя лучше, чем просто хорошо, — объясняла Стейси, когда день оказывался тяжелее обычного. «Лучше, чем просто хорошо». Иногда мы ложимся в постель, даже когда в квартире Джером. Он сидит этажом ниже на кухне и тюкает по клавишам ноутбука. Джером — это не тот самый писатель, это помощник Стейси. Он появляется рано утром, когда мы еще спим. У него свой ключ.

— Привет, Саул! Как дела? Как спалось?

Ему непременно нужно сообщить, что он уже пришел.

— Доброе утро, Саул, какой кофе будешь пить?

Он очень любезно дает мне знать, что я ему мешаю.

Джером учился в Оксфорде, у него диплом с отличием по двум специальностям. Когда он звонил Вере — Вере Стофски, пресс-агенту, то есть анти-пресс-агенту, — то называл ее только по имени. Он ко всем так обращался. Тогдашний руководитель Ай-си-эй Филипп Додд был для него просто Филом. Нью-йоркский дилер Стейси Джеффри Дейч — Джеффом. Все вместе мы выполняли странную, чрезвычайно сложную, расписанную по минутам работу — при помощи электронной почты, веб-сайтов и файлов в формате .pdf. К дверям дома то и дело подъезжал мотоциклист — забрать очередной DVD-диск или доставить какую-нибудь корректуру или образец обложки. В то же время — и по той причине, что большая часть этой работы осуществлялась в виртуальных пространствах Интернета, — я практически не видел реальных результатов своей деятельности, как будто искусство стало трудной для понимания разновидностью международной политики.

Порой мне приходилось изображать интерес, однако чаще я был предоставлен самому себе. В конце концов, нужно ведь как-то зарабатывать на жизнь.

Мой бизнес в Штатах даже после исчезновения Ника Джинкса продолжал существовать. Жидкий ручеек клиентов, которые проходили через мое агентство по трудоустройству, компенсировался поставками доноров в чикагскую клинику.

В Британии все обстояло иначе. После того трагического происшествия я самым радикальным образом свернул свою деятельность, сократив ее до минимума. По этой причине работа обрела удивительную простоту и динамичность: «Двух землекопов сюда!», «Трех землекопов туда!», «Быстрее залезайте в заднюю часть фургона!». Каждую неделю я встречал новую группу переселенцев, готовых вкалывать за «черный нал». Это были чернорабочие, штукатуры, каменщики. Работа находилась даже для тех, кто не обладал особыми навыками, даже для тех, для кого слово «кирпич» означало примитивные кирпичи из глины, для тех, у кого освещение ассоциировалось исключительно со светом керосиновой лампы, а еда — с поджаренной над костром на ржавых прутьях живностью, добытой на просторах саванны. Мне удавалось всем им находить не одну, так другую работу.