Хотя ФРЕЛИМО после окончания гражданской войны удалось удержать власть, несчастья сильно подточили монолитный фундамент этой организации. Под нажимом Международного банка ей пришлось отложить до лучших времен введение всеобщего бесплатного образования. Марксизм-ленинизм был забыт. Тем временем в Мапуту стараниями специального представительства ООН по помощи Мозамбику местная экономика возродилась настолько, что дочери знаменитых уличных проституток Лоренсу-Маркиша, двенадцати-пятнадцатилетние девчушки, заняли места своих матерей на главном городском променаде. Когда я наконец-то стряхнул с себя оцепенение и критическими глазами посмотрел на то, во что превратилась ставшая мне второй родиной страна, то понял, какой род деятельности мне избрать.

Из выбитого окна своей квартирки на десятом этаже я месяц за месяцем наблюдал, как один за другим мои бывшие коллеги из числа сочувствующих отказываются от мечты Каталайо о независимости страны, променяв старые привязанности на презренные должности в международных организациях. Я не был готов прогибаться перед кем-либо, однако понимал, что в системе образования ловить больше нечего. Не видел я себе места и на государственной службе.

Первыми, кого мы с Ником Джинксом переправили в Европу, были семьи, лишившиеся крыши над головой после того, как Международный банк настоял на денационализации рынка жилья.

Зашоренность Хейдена мешала ему вникнуть в суть того, чем я занимаюсь, и он не скрывал неудовольствия по поводу моей деятельности.

— И что ты мне скажешь?

— О чем ты? — ответил я, намеренно поддразнивая его.

— Ты сам знаешь.

— Извини, — улыбнулся я. — Не совсем понимаю, о чем речь.

У Хейдена было уже заготовлено «алиби», призванное объяснить нашу якобы случайную встречу, и когда прямой подход не возымел цели, он повел меня по более живописному пути.

— Британский МИД обеспокоен усилением конголезской мафии. Только не говори, будто ты не знаешь, что у них тут концессии на автобусные перевозки.

— Первый раз слышу, — пожал я плечами.

— Но ты же с ними сотрудничаешь, — улыбнулся Хейден.

Я устал слышать, что моя работа задевает лучшие чувства людей вроде Ноя Хейдена. Чем, по их мнению, я должен заниматься? Торговать наркотиками? Бриллиантами? Слоновой костью? Африканские экспортные рынки были опустошены настолько, что люди остались, пожалуй, последним товаром.

Торговля людьми? Вероятно, по мнению Хейдена я презренный предатель, перерожденец, променявший приверженность ФРЕЛИМО и былые идеалы на подозрительный источник дохода. Он отказывался понять, почему я так враждебно настроен против гуманитарной помощи, чему он, наоборот, призван всячески содействовать. Против чего я так яростно выступаю? Истина состояла в том, что я по-прежнему боролся за те вещи, которые в свое время активно отстаивал Каталайо, — освобождение от колониального ига, свободу и самоопределение страны. И плевать, что половина ФРЕЛИМО выбросила белый флаг капитуляции. Хейден даже не знал, как на это реагировать. Ведь если в душе я остался верен идеалам шестидесятых, то как это увязать с моей финансовой состоятельностью, деловыми разъездами между моим домом в Бейре, Мапуту и северной столицей, Нампулой? А вояжи в другие государства — Кению, Нигерию, Мали, нефтяные страны Ближнего Востока? Или давайте посмотрим на проблему с другой стороны: как может приверженец радикальных политических принципов сегодня поставлять пятилетних жокеев для забегов верблюдов арабским шейхам, а завтра поспешно отправлять холодильные ящики с донорскими почками на самолете в клинику для толстосумов в Ботсване? Конечно же, Хейден не понимал меня. Он считал, что преступления и политика — вещи несовместные.

Ему было приятно порисоваться передо мной. (Легко могу представить себе его дом: кубки за победы в матчах по крикету на каминной доске, почетные свидетельства в рамках на стенах ванной комнаты.) Хейдену льстило, что он, изучая скрупулезно подготовленные ЦРУ альманахи и бог знает какие еще скучные официальные источники, располагает сведениями, которые, оказывается, мне неизвестны. В свои пятьдесят с лишним Ной Хейден оставался все тем же щенком, всегда готовым лизать чьи-то пятки в надежде, что его погладят. Был ли он опасен? Разумеется: как человек, которым манипулируют другие люди; как человек, чьи действия сами по себе невинны в отличие от последствий, к которым они приводят. Такой человек непредсказуем.

Мимо нашего столика прошел официант. Хейден жестом подозвал его и вернул обратно тарелку, на которой лежал сандвич со стейком.

— Вы не могли бы забрать это? Мясо немного недожарено. Спасибо.

В этом году Конференция по развитию Южной Африки (КРЮА) — главное политическое событие в регионе — проводится в маленькой, бедной, апатичной Малави. Привычный ритм жизни нарушен. Повсюду кипит бурная деятельность. Для участников конференции выпущены специальные автомобильные номера. Во всех банках страны организованы особые окошки КРЮА, они круглые сутки открыты для желающих обменять иностранную валюту на местные дензнаки. Над улицами барражируют полицейские и армейские вертолеты, отслеживая перемещение государственных деятелей из аэропорта в город. Армейские блокпосты перекрыли все въезды и выезды на улицах главных городов. Единственную карусель Блантиры украсили рождественскими гирляндами. Люди в оранжевых робах день и ночь занимаются обустройством улиц — засыпают песком выбоины и ямы. Сотни уличных торговцев выгнали с глаз подальше на заброшенный стадион.

И вот мы сидим в ресторане и пьем джин с тоником в стране, где продолжительность жизни едва дотягивает до тридцати пяти лет, а правительство проголосовало за то, чтобы бывшего диктатора похоронить в золотом гробу. А Ной Хейден готов в любую минуту завести разговор о правах человека.

— Главная твоя беда, Саул, — произнес он, — в том, что ты политизирован лишь в той степени, какая оправдывает твой цинизм.

Я непонимающе посмотрел на него.

— Представляю, — продолжал мой собеседник, — как ты говоришь себе: «Им будет лучше там, куда они едут, чем здесь!»

— Ну, ты скажешь! — отозвался я, стараясь не показать Хейдену, что он попал в точку.

— Тогда почему? Зачем ты занимаешься этим?

Он что, и вправду думает, что такие люди, как я, не способны на рефлексию? Что нам чужды высокие идеалы?

Я ничего не ответил. У меня не было желания затевать политические дебаты. Отвечать наездом на его наезд. Да и понял бы он меня? Увидел бы мир, в котором я живу? Мир, который я пытаюсь изменить.

Каждую безлунную ночь зарегистрированные в Камбодже суда курсируют между Ливаном, Сирией и Кипром. Рыбацкие фелюги из Сомали пристают к песчаным пляжам Мокки. В миле от береговой линии Испании разного рода подонки сначала бросают в море детей, зная, что женщины сами последуют за ними, после чего поджигают корабль.

Вернулся официант с хейденовским сандвичем. На сей раз стейка в нем не было.

— Вы же сказали, что он вам не понравился, — бесхитростно объяснил официант, когда Хейден выразил свое неудовольствие.

Официант был из местных. На следующей неделе, когда открылась конференция, в отеле уволили всех официантов, поваров, коридорных и горничных, заменив их южноафриканцами.

Тогда же в северном Трансваале местные безработные на полном ходу сбрасывали с поездов шахтеров-иммигрантов из Малави. Во Франции курд из Ирака разбился насмерть, спрыгнув с двадцатиметрового моста на крышу товарного поезда. Бедняге не повезло, он оступился и упал на рельс, находившийся под током. Шестеро русских украли в Кале с пристани быстроходный катер. Они гнали его на такой бешеной скорости, что двигатель взорвался, и им пришлось на веслах плыть по самой оживленной водной магистрали мира. Литовская супружеская чета средних лет переплывала Ла-Манш на детском надувном матрасе. Когда примерно в пятистах метрах от берега графства Кент их подобрала английская береговая охрана, оказалось, что, кроме себя, мореплаватели умудрились уместить на крохотном плавсредстве чемоданы и сумки.