Было бы ошибкой ассоциировать Нафири только с партией, а ее брата — с матсангас. Если напуган Сэм, то и нам есть чего бояться.

И Елена, и Нафири убеждали меня, что ничего уже нельзя сделать. Однако кое-что сделать я все-таки мог. И после того как меня сменили на посту, я это сделал.

Крадучись, под покровом ночи мы с Сэмом Каланге двигались к своей цели. Люди, следовавшие за нами, представляли собой странное зрелище: отцы, ищущие своих пропавших сыновей. Тех самых сыновей, которые, видя, какой оборот приняла война, предпочли скрыться в неизвестном направлении. Опасаясь вампиров и вурдалаков, которыми якобы кишат местные кладбища, мы старались держаться поближе друг к другу; ночной пир в этом месте сродни Хэллоуину. Того и гляди нагрянет всякая нечисть.

Мы с Сэмом приготовили костер. Когда я зашел к нему и согласился на эту встречу, в наших отношениях появилось нечто новое — пусть даже взаимная трусость, не более того, но все равно это стало чем-то вроде мостика между нами, разговаривать с ним стало определенно легче. Сэм рассказал, что, когда власть над Голиатой перешла от него к Нафири и ФРЕЛИМО, он надеялся возглавить политическую оппозицию, а поскольку Родезия контролировала РЕНАМО, последняя претендовала на роль такой оппозиции. Однако сейчас, когда Йоханнесбург проводит политику «тотальной стратегии», вещи утратили всякий смысл. РЕНАМО как армии больше не существует. Она выродилась в карательные отряды, которыми командует невежественная солдатня. Это настоящий сброд: психопаты, сидящие на амфетамине, обторчавшиеся ублюдки с мускулистыми ногами спринтеров.

— Откуда к ним поступает эта наркота? — спрашиваю я. — Неужели мешки наркотиков сваливаются с неба? Или ее выдают за боевые заслуги?

У меня не было особого желания говорить о политике. Изуродованные лица детей, которых я учу, говорят мне о войне больше, чем все остальное.

Деревенские жители, сопровождавшие нас, сбились в кучку в том месте, где холм резко обрывается вниз, открывая взору тростниковый квартал Голиаты. Сэм позвал их ужинать. Они покорно подошли и сели возле костра. Наше сборище странным образом напомнило мне пиршества, устраиваемые его сестрой, однако это ощущение длилось совсем недолго. При всем сходстве место было совсем иное: могильные памятники и маленькие безымянные могилы.

Когда боевики РЕНАМО наконец-то соизволили появиться, то, скажу честно, они меня разочаровали. Трое взрослых надели себе на головы джутовые мешки, чтобы спрятать лица. Эффект скорее жалкий, нежели устрашающий. С ними пришли пять-шесть мальчишек, на вид не старше двенадцати лет. Судя по всему, из числа тех, кого насильно угнали из деревень и сделали бандитами. Они смотрели на нас с такой свирепостью и таким цинизмом, что мне стало ясно: в таких ситуациях они бывали уже не один раз.

— Где твои ученики? — рявкнула одна из фигур с мешком на голове. Я не сразу понял, что вопрос обращен ко мне. — Почему ты не привел своих учеников?

Не успел я хоть что-то ответить, второй человек с мешком на голове, стоявший слева от первого, пискнул:

— Посмотри на его ботинки! Он в ботинках! Он из ополчения!

— Это мои ботинки, — объяснил я.

— Где твои ученики? Почему твоих учеников нет здесь?

Мне, сколь абсурдным это ни покажется, тотчас вспомнилась моя мать.

Ты закончил делать задание, которое вам задали в университете? Тебе много задают в университете?

— И это все?! — Третий вурдалак разворошил принесенную нами еду: плоские корзинки с жареными цыплятами, нсимой, манго и помидорами. — Что это за говно? — Он сел на корточки перед разложенными на земле кушаньями и пробежал пальцами по тарелкам, как будто это была клавиатура огромного музыкального инструмента. — Где мясо? Мы же сказали, чтобы вы принесли мяса. — Пальцы у него были костлявые и узловатые в суставах, типичные пальцы скелета.

— Где те умы, учитель, которые ты успел отравить своим ядом?!

Вместо ответа я попытался лишь равнодушно пожать плечами. Увы, мышцы мне не повиновались. Я чувствовал, что дрожу.

Один из двенадцатилетних бандитов повернулся к своим старшим товарищам в наброшенных на головы мешках. Он едва не плакал от злости.

— Можно я его убью?

— Мы не хотим крови этой ночью, — ответил самый высокий из взрослых.

— Пожалуйста, хотя бы одного! — По его щекам потекли слезы. — Вот этого! — указал на меня мальчишка.

Деревенские жители бросились врассыпную. Еще бы не броситься! Им было известно, во что все это может вылиться. Они зигзагами метались между надгробий и деревянных крестов, боясь получить пулю в спину. Скоро лицом к лицу с ренамовцами остались лишь мы с Сэмом. О Сэме я ничего не могу сказать, возможно, он остался потому, что чувствовал ответственность за происходящее. Я знаю, почему тоже остался: у меня не хватило мужества убежать.

Мальчишка тем временем продолжал канючить:

— Прошу тебя, можно я его убью?

— Нет.

— Ну пожалуйста! Можешь взять его ботинки!

Мальчишка подошел ко мне ближе.

— Давай ботинки! — потребовал он.

Я улыбнулся ему, как улыбаются огромному злобному псу.

Откуда-то из-за спины малолетний бандит вытащил «Калашников» — автомат был почти в половину его роста.

— Снимай ботинки! — повторил он, положив палец на спусковой крючок, и приставил автомат мне к горлу. Я ухватился за ствол.

— Отпусти! — взвизгнул юный бандит.

Я отпустил руки.

Мальчишка снова ткнул стволом мне в горло, на сей раз гораздо сильнее.

— Если он не отдаст мне ботинки, то можно я отстрелю ему башку?

— Конечно, можно.

— Что это за дерьмо?! — выкрикнул тип, перебиравший нашу еду.

Выпрямившись, он принялся топтать принесенные нами тарелки, потом подскочил к Сэму и начал изображать нечто вроде танца перед бывшим мэром Голиаты, швыряя ему в лицо пригоршни каши.

— Это все, что ты принес?! Мы поубиваем их всех, говнюк! Мы разобьем вам черепушки!

Два молокососа принялись палить в воздух.

Сэм открыл рот, чтобы что-то сказать — по-видимому, в свое оправдание.

Человек с мешком на голове резко и точно ударил его ногой в лицо. Голова Сэма резко дернулась назад. Что-то хрустнуло.

Я наконец снял с ног ботинки. Мальчишка пинком отбросил их в сторону и убрал автомат с моего горла.

Сэм выпрямился. Прижав руки к нижней челюсти и пошатываясь, он отошел от костра.

Мальчишка схватил автомат двумя руками и обрушил его на мою голову. Ему было лет десять, не больше, и силенок явно не хватало, но автомат-то весит ого-го. Мне показалось, будто у меня треснул череп. Видимо, я на пару секунд потерял сознание. На ухо шлепнулось что-то мокрое.

Ощущение было такое будто ударом мне снесло полчерепа аккурат над правым глазом. По лицу, заливая глаза и рот, заструилась кровь. Выяснилось, что я прокусил себе язык. Я вытер глаза и вновь увидел перед собой мальчишку с «Калашниковым». Но кровавая пелена снова застелила мне глаза. Маленький изверг присоединился к своим товарищам. В одной руке у него был автомат, в другой — мои ботинки. Я вытер с уха его плевок.

Позади нас в городке у подножия холма неожиданно раздался чей-то пронзительный крик, за ним еще и еще. Затем ночную тишину прорезал протяжный крик нескольких детских голосов. И вопли не прекращались — они становились громче и страшней.

Пир на кладбище был хитроумной ловушкой. Им надо было разделить нас. Уменьшив таким образом количество мужчин в Голиате, боевики получили возможность беспрепятственно проникнуть в город.

Я снял с себя рубашку, скомкал ее и осторожно прижал к голове. Утратив возможность видеть, я был вынужден напрягать слух. В тростниковом квартале стреляли недолго. Свое черное дело матсангас, видимо, совершили при помощи ножей и дубинок. Крики деревенских жителей теперь слились в один протяжный предсмертный вопль. Неожиданно грянул взрыв, и я открыл глаза: над городом взметнулся ввысь рыжий огненный шар. Я вытер лицо и выпрямился. Над крышей каменного дома Нафири плясали языки пламени. Землеройная машина тоже была объята огнем. Защитники дома попытались отстреливаться, но вскоре выстрелы смолкли. Из окон повалил дым.