Да, ничего не скажешь, янки взялись за дело серьезно. Нет, «серьезно» — не то слово, вернее будет сказать «с рвением фанатиков». Ибо складывалось впечатление, что ни о чем другом, кроме как о войне и отмщении оккупантам-ханьцам они думать не в состоянии. Как себя чувствовали Чай Говард и коммандос, он понятия не имел, поскольку экипаж сразу же разделили. Даже урни, непонятные и смешные созданьица, располагали, оказывается, великой военной мощью, и, задумав некую военную кампанию, вполне были способны свои планы осуществить. Смешными они ему казались только вначале, пока он не познакомился с ними поближе. После этого он перестал находить их забавными, потому что к войне урни относились серьезно. Вместе с янки урни — все-таки странное название у этих созданий! — пятьдесят лет строили планы освободительной войны. Китай обречен.

Внутренний комитет Многолицего пришел к безутешному заключению: будущее окрашено в самые мрачные тона и нет и намека на брезжущий луч надежды. Но все же…

Но все же события, участником которых стал Многолицый, были крайне интересны сами по себе. Когда-то он был ученым, и все еще им частично оставался и сохранил научное любопытство. Странное и необычное продолжало притягивать его внимание.

А в Мире странных явлений и необычных феноменов было хоть пруд пруди!

Например, потрясающе интересным явлением оказались сами урни. Хотя никто из них китайским не владел, очень многие разговаривали по-английски, а один урень стал гидом, почти товарищем Многолицего — создание это любознательностью не уступало землянину. Звали урня Джач. «Джач Вашингнун», как он сам объяснил. «Я принял имя вашего великого первого президента».

— Только не моего, — сухо отрезал Многолицый, — моим президентом он никогда не был. — Но затем он сменил гнев на милость. — Послушай, а у вас разве нет собственных героев?

— Есть, и много, очень много, — заверил его Джач. — Но ради союзников, в знак уважения, мы всегда принимаем имена их героев. Так повелось. А теперь, — он спрыгнул со стула, который использовал вместо насеста, и проворно выскочил в дверь, — если ты за мной последуешь, мы отменно пообедаем и поболтаем.

Беседа получилась восхитительная. Урень был разговорчив, и все, что он рассказывал, было для Многолицего новым и поразительным. Мелкие недоразумения в счет не шли — например, какой-то голый урень вскарабкался на стол и принялся кормиться прямо из большого блюда с их обедом, и Джач тут же отогнал настырное созданьице.

— Это глупик, — пояснил он извиняющимся тоном. — Они безвредны. Но надоедливы, поэтому спокойно гоните их прочь.

Многолицый опустил вилку двумя зубцами на тарелку и поинтересовался:

— Глупик — что это значит? Существо с низким уровнем интеллекта?

— О да, весьма низким, весьма, — согласился Джач. — Минуточку, я попытаюсь объяснить. С чего же начать… Вам ведь о нас, урнях, мало что известно? Ну да, разумеется. Так вот, первоначально мы были всего лишь домашними животными…

И Многолицый, с круглыми от изумления глазами, выслушал рассказ Джача о том, как с помощью искусственных мутаций (не совсем было ясно, как именно это получилось) домашние любимцы обрели разум; как существа, их хозяева, истребили себя самих в войне; о том, как век за веком, тысячелетие за тысячелетием искусственная мутация становилась все нестабильнее, сползая обратно, к первоначальному генотипу. Глупые урни — это как раз и был тот самый естественный тип урней, послуживший материалом для мутации…

Многолицый был в восторге. За каждым поразительным откровением следовало новое, и открытиям, казалось, конца не будет. Изредка он вспоминал о печальной судьбе обреченного на поражение Китая, но она почему-то не слишком его волновала. Казалась какой-то нереальной. Ведь Многолицый, по крайней мере изрядная его часть, был человеком старым и мудрым, и давно усвоил жестокий урок — случается оказаться в обстоятельствах, совершенно от тебя независящих, и над которыми у тебя нет ни малейшей власти — вот как сейчас… К тому же он очутился в прелюбопытнейшем, престраннейшем мире! У него накопилось множество интереснейших вопросов! И ответ на каждый из них порождал тысячу новых! Разобравшись в общих чертах с историей урней, он принялся задавать вопросы о похожих на рыб и страусов одновременно созданиях, чьи статуи и объемные изображения виднелись повсюду — как их там, «Живых Богах»? Кто они были такие, эти «Живые Боги»? Джач объяснил, и сразу же появилось множество новых вопросов, требующих объяснения: почему война стала религией урней? Насколько тщательно выбирают они место и причину, и так далее…

Вопросам не было конца.

Оставался еще весьма сложный и важный вопрос из другой области: что произошло с Кастором, Делилой и Мирандой? Потому что они все трое заметно переменились, несколько недель назад они были другими, насколько помнилось Многолицему.

Исключая Алисию, с ее симпатиями к мальчишке Кастору, все прочие «персоны» Многолицего ничего хорошего в нем не находили. Мальчишка заметно повзрослел за эти недели, стал вести себя увереннее. Хотя по-прежнему был нахален и эгоцентричен и… слишком уверен в своей мужской неотразимости. (С точки зрения человека, которому едва ли выпадало вкусить женской любви с тех пор, как из мозга удалили первую опухоль.)

А Делила! На нее жалко было смотреть! Как легко телячьи нежности могут уничтожить опытного и ценного работника! Делила пала, и диагноз был ясен любому, стоило лишь увидеть, с какой ненавистью набрасывается бедняжка на девчонку Фенг. И всякому было ясно, что в итоге Кастор наверняка предпочтет женщину помоложе… и даже не одну, а целую дюжину, потому что с не меньшей ясностью был очевиден другой факт: едва ли в Мире найдется сестрица, которая упустит случай заняться с мальчишкой любовью. Только бедная Делила ничего не хотела замечать.

Что до Фенг Миранды, то у Многолицего о ней не сложилось достойного мнения. Слишком глупа, ребячлива, и вообще не стоит тратить на нее время и мысли, решил он. И сделал ошибку, большую ошибку.

Миранду больше не считали пленницей. Концептуальный барьер, до сих пор не дававший янки осознать, что даже генетически чистая китаянка-хань может, при всем при том, быть истинным американским патриотом, рухнул во время военных совещаний. Сомнений не оставалось — Миранда столь же предана идее освобождения Америки, как Юпитер, или даже сама губернаторша.

Делилу тоже освободили из-под стражи, хотя по иным причинам. Не потому, что она заслужила доверие. Просто едва ли в ее власти было нанести янки вред. Ее на дух не подпускали к залу военных совещаний или космоцентру, а если она вдруг поведет себя агрессивно в каком-нибудь гнезде или фермерском поселении, то пусть бесится, особого вреда все равно не причинит.

Кастора, разумеется, под стражу и не брали. Военнопленным он не считался. По мнению Многолицего, в этом вопросе янки и урни ошибались, потому что мальчишка еще не созрел как следует, чтобы иметь твердые политические взгляды и мнения. Его называли президентом, от чего он, разумеется, задрал нос выше головы. Но его самолюбию не в меньшей мере льстило настойчивое внимание сестриц, преследовавших его, как самки во время течки преследуют самца, чем Кастор ежедневно с наслаждением пользовался. Делила не скрывала мук ревности.

Самое поразительное (как показалось Многолицему), что его самого не взяли под стражу. И вообще предоставили всем членам экипажа свободу. Коммандос вежливо развезли по пяти разным городам, под предлогом проведения «собеседований и дискуссий» — как будто эти парни, умеющие только с поразительной быстротой нажимать на спусковой крючок, были в состоянии что-то с кем-то обсуждать! Оказавшись в назначенных им городах, коммандос были отпущены на волю, чем они немедленно воспользовались и теперь наслаждались обществом местных сестриц. И даже Чай Говарда не упекли за решетку, хотя куда бы он ни шел, по пятам следовали за ним урни, а зачастую и сестрицы, движимые любопытством разного рода (кстати, это и Многолицего касалось).