– Ты, кажется, недоволен, – спросил Алексея император, когда зажёгся свет.

– Мне не нравится, – буркнул цесаревич. – Это нельзя давать смотреть посторонним.

– Почему же, Алёша? – спросила Мария. – Ты на экране так резв и ловок.

– Вот именно, – ещё пуще насупился Алексей. – С этой беготней я выгляжу глупее собаки.

Прихрамывая, он пошёл к себе в комнату. Перед сном сделался бледен, постанывал. Правая нога распухала на глазах. Призвали доктора. Боткин бережно ощупал вздувшееся колено. Алексей скривился от боли.

– Вы когда бегали с Джоем, Алексей Николаевич, ударялись коленом обо что-нибудь?

– Не помню. Какое это имеет значение теперь? Мне очень больно.

Сделали грязевые примочки. Императрица вышла из комнаты вслед за Боткиным, тронула его за руку. В прекрасных глазах – страдание.

– От удара или резкого движения, ваше величество, в коленном суставе лопнул сосуд. Вытекающая кровь скапливается под кожей, давит на связки, нервные окончания, вызывая боль, – мучаясь от бессилия помочь мальчику, объяснил доктор. – Есть надежда, что создавшимся давлением пережмёт лопнувший сосуд и кровотечение остановится. Но боли будут усиливаться. Дай, Господи, ему терпения. – Боткин перекрестился. Императрица быстрыми шагами прошла в кабинет мужа.

– О, Ники, он так страдает. Это я, я виновница его болезни, – уткнулась лбом в грудь императора. Чувствуя, как сильно и взволнованно бьётся под мундиром его сердце, прошептала: – Проклятье Гессенского рода – ужасная гемофилия[46].

«Неужели во всей Европе нет специалиста, который бы вылечил моего сына»? – подумал государь, поглаживая плечи жены.

– Я прикажу отменить сегодняшний бал с посланниками.

– Нет, Ники. Нет. Сразу поползут слухи по всей Европе. Пусть его болезнь останется семейной тайной. – Она просяще заглянула императору в лицо. – Может, пригласить нашего друга? В прошлый раз после его молитв Алёша сразу стал поправляться.

– Это добавит к сплетням ещё и насмешки. На Распутина и так все смотрят косо. Мы, Алекс, – пленники условностей…

…Гремел бал. Государь открыл его танцем с супругой французского посла Палеолога. Императрица в открытом платье со шлейфом кружилась в вальсе с послом. Тёмная ткань оттеняла бледность лица. Она улыбалась. Веселы и жизнерадостны были великие княжны Ольга и Татьяна в тёмно-голубых платьях и с белыми розами в волосах. Мария и Анастасия все в белом беззаботно резвились, обращая на себя внимание гостей. В комнату, где лежал Алексей, звуки музыки не долетали. Колено чудовищно распухло. Алексей бледен. Под глазами залегли синяки. Губы высохли.

– Сними ногу с подушки, – командовал он си дящему у кровати матросу Деревенько. – О-о-о, больно.

В коридоре послышались быстрые шаги. Вошла запыхавшаяся императрица. Лицо мальчика сразу светлеет, в царстве безысходности и боли – миг праздника. Но это длится всего мгновение. Тут же его накрывает волна отчаяния. Они все веселы и здоровы, танцуют, а он…

– Мама, мне так больно. Сделай что-нибудь, – стонет Алёша. – Ну сделай же…

Она садится на край кровати, гладит своего любимого мальчика по голове, целует и быстро уходит. Краем глаза замечает вжавшегося в дверной проём Жильяра[47], изображает улыбку. И опять танцы, блеск бриллиантов, брызги шампанского. Улыбки, комплименты – весёлая маска радушной хозяйки бала.

Но каждой частицей души и сердца она там, у кровати стонущего сына.

…На следующее утро наследнику стало немного лучше. Спала температура, ослабли боли. Императрица уже с утра у кровати сына. За окном ясный солнечный день.

– Мама, мне тошно тут. Я хочу на воздух, – капризничает Алексей.

– Тебе доктор рекомендовал покой.

– Мама, проедем на экипаже. Я хочу развеяться.

– Хорошо, Солнечный Лучик, – сдается императрица. – Если не будет туч, поедем после обеда.

Обед наследнику подали в постель. Он ел, сидя в кровати, матрос придерживал поднос, стоявший у Алёши на коленях. После обеда одел его и с бережением посадил в экипаж рядом с императрицей. Покататься с матерью напросилась и Анастасия. Верх экипажа открыт. Дул свежий ветер. Анастасия двумя руками придерживала шляпку за края.

– Меня носят совсем как дядю Гришу, – пошу тил Алексей. – Остается научиться рисовать зуба ми и махать кнутом.

– Фотографии в европейских газетах: наследник русского царского престола с кнутом в зубах, – тут же подхватила Анастасия.

– Пусть твоя Европа радуется, что это лишь кнут, а не меч, – надулся цесаревич.

Лицо императрицы озарила горделивая улыбка: «Мой сын станет великим самодержцем. Его дед, свёкор Александр Третий говаривал: «Европа может подождать, пока русский царь удит рыбу». Алёшина фраза звучит куда сильнее».

– Давайте свернём к тем берёзам. Вон, на при горке, – попросила Анастасия.

Кучер, плечистый, с бородой на две стороны, казак, вопрошающе посмотрел на императрицу. Та кивнула головой. Экипаж свернул с дороги. Запрыгал на кочках. Наследник морщился, но терпел. Молодые берёзки гнулись, полоскали на ветру длинными ветками-косами.

– Жаль, не пригласили в поездку дядю Гришу, ему бы понравилось, – сказал Алексей.

После прогулки ему стало совсем плохо. Вновь стало распухать колено. Возникли сильные боли в пояснице и желудке. Видимо, от тряски по кочкам открылось внутреннее кровотечение. Доктор Боткин в растерянности. Государь послал в Петербург за другими врачами. Температура у наследника к вечеру уже тридцать девять. Императрица не отходила от сына.

Приехали медики: хирург Фёдоров, педиатры Острогорский и Раухфус. Но медицинские светила могут предложить всего лишь лёд и компрессы. Внутреннее кровотечение не останавливается. Гематома давит на нервные окончания, вызывая чудовищные боли.

– Мама, почему ты мне не помогаешь? – Алексей не может уже есть и почти не спит. То и дело измождённое тельце сотрясают судороги.

– Господи, дай мне умереть. Смилуйся надо мною! – Он перекатывает голову по подушке, смотрит на мать, на докторов полными слёз глазами. – Когда я умру, правда, ничего не будет болеть? Я так хочу умереть… Похороните меня под синим небом. Но только в хорошую погоду… Поставьте в парке маленький каменный памятник…

Государь быстро вышел из комнаты, зашёл в кабинет. Плечи его сотрясались от рыданий. Самый могущественный из людей в этом мире, по одному слову которого приходят в движение армия и флот, бессилен хотя бы на маковое зерно облегчить страдания сына. Государь опустился на колени перед иконами, истово молился о ниспослании выздоровления рабу Божьему Алексею.

Неподвластные мысли рвали сердце: «Неужто Господь отнимет его у нас?.. Не потому ли тогда не дал Он свершиться моему замыслу о патриаршестве? – подумал и ужаснулся. Вспомнил, как всё было.

Россия в Русско-японской войне терпела поражение за поражением. При дворе, в министерствах и ведомствах расцветало шельмовство и предательство. Народовольцы взрывали и убивали самых достойных государевых слуг. Завозили из-за границы оружие. Либеральные газеты захлёбывались революционным лаем. В душах простых людей шатания и смута. Накатывалась страшная волна хаоса. Зверь рос, ярился, жаждал крови. Как его остановить? Церковь в её тогдашнем состоянии была лишена высокого духа, способного поднять народ на брань с инакомыслием…

Рождение наследника он расценил как знак свыше. И когда после зимней сессии члены Синода пришли к нему с намёками о введении патриаршества, он предложил в патриархи себя. Престол решил оставить наследнику с учреждением регентства из государыни-императрицы и брата Михаила. Сам же, в случае согласия синода, постригался в монахи, принимал священный сан и избирался в патриархи. Синодалы не оценили величия его подвига и промолчали. «Господь не попустил оставить мне престол… Ведомо было, что Алексей…», – Государь истово перекрестился. – Спаси, сохрани и помилуй». Мужиковатый лик Николая Чудотворца напомнил ему о сеансе позирования, на который он должен идти. «Безрукий, безногий, а счастливее меня», – подумал государь о Григории.