«Слава Богу, миновала меня пока чаша смертная», – глядя на него, думал государь.

– Ники, ты встанешь на номер рядом со мной?

– Мы сговорились с дядей Нишей, – по– ребячьи шмыгнул носом наследник. – Он прове дёт меня на олений переход. Можно?

– Проверю, как он метко стреляет, – шёпотом, похожим на рык, отозвался двухметровый, успевший уже хлебнуть коньяку великий князь Николай Александрович.

– Ну как знаешь, – государь оглянулся на стоявшего наготове с ружьём и рогатиной крепкого, с заиндевевшей бородой мужика.

– Давай, Селиван, с Богом.

– Ваше величество, – так же шёпотом отозвался Селиван. – Вам бы стать, где коряжина с корнями. Намедни объездчики вепря стренули приблудного. С гривой, чисто лев, страсть Господняя. Выскочит… Он, и убойно раненный, может полыхнуть клычищами-то.

– Нас на перешеек усылаете, а сами – на тропу, – гаркнул расслышавший шепот великий князь, прикрыл рот рукавищей. – Пойдём, Ники. На што нам свиньи, мы оленей там возьмём. Когда по первым отстреляешься, с номера не сходи. За оленями могут и кабаны выйти. Верно, Дрон?

– Оно, как водится, ваше высочество, – отозвался ждавший их егерь. Не в пример могучему Селивану, весь узенький, с холодно голубевшими на костистом лице бесстрашными глазками. – Там под дубами кабанья натолочь. Жёлуди из-под снега рыли.

У молоденькой ёлки, куда присоветовал стать Дрон, Ники ногами до сохлой травы разгрёб снег, чтоб не хрустеть. Вскинув к плечу ружьё, прикинул сектор обстрела. Проверил, не забился ли в стволы снег, зарядил пули. Наследник привык всё делать неспешно, основательно. Родничком выбивалось под сердцем волнение, растекалось по телу. «А ну как промахнусь или раню? Выскочит тот, гривастый, аки лев. На дерево влезть не успеешь. Дядя потом насмешками изведёт». Николай попробовал, легко ли выходит из ножен подвешенный к поясу кинжал. Чу…

Далеко бумкнул выстрел. Заголосили загонщики, полетел по мерзлой чаще стук палок о стволы деревьев. Замер краснобокий дятел на осине, послушал и опять заколотил в ствол, роняя на снег древесину. Николай засмотрелся на крылатого лесоруба. Раскатистый близкий выстрел заставил вскинуть ружьё. Но прогалина перед ним была пуста.

Со стороны, куда ушёл дядя, один за другим гремели выстрелы. «Сами встали на ход, а меня…». – Мысль оборвал писк мыши. Ники оглянулся. Стоявший неподалёку егерь показывал рукавицей за спину Ники. В полста метрах от него среди мелкого осинника изваянием стыл рогач-олень. Николаю было хорошо видно, как он двигал ушами на крики загонщиков, принюхивался.

Ники плавно вскинул стволы, ловя на мушку голову. Но сердце колотилось так сильно, что от его ударов вздрагивала мушка. Ники опустил ружьё, вдохнул всей грудью и, быстро прицелившись в грудь рогача, выстрелил. Олень взвился на дыбы, развернулся на задних ногах и, с треском ломая валежник, пропал в чащобнике. «Промах… Как же так? Тщательно выцеливал…» Оглянулся на егеря. Тот улыбался. Утвердительно тряс головой. Цесаревич улыбнулся в ответ, хотя в душе был раздосадован радостным оживлением егеря. Больше всего он желал поглядеть след оленя, куда легли пули, но ещё около часа простоял на номере, с завистью прислушиваясь к гремевшим со всех сторон выстрелам, крикам со стороны дяди.

Когда между деревьев замелькали фигуры загонщиков, он пошёл на след своего оленя. По обе стороны следа рассыпанной клюквой краснела уже смёрзшаяся кровь. Впереди в кустах на снегу темнел бугорок. «Он… попал… убил…», – сердце окатила радость. Выше колен, утопая в снегу, задыхаясь, подбежал к лежавшему на боку оленю. Принялся считать отростки на рогах, стараясь не глядеть в широко раскрытый, подёрнувшийся плёнкой льдистый глаз. Сбился, начал снова.

Подошли загонщики, умаявшиеся гнать по непролазному снегу. Посдёргивали шапки, от употевших голов столбами поднимался пар. Окружили оленя: «Экий рогач. Отыгрался…». – «Годов двенадцать…». – «Куда ж он ево саданул…». – «Вон рана-то, прямо в грудях…». – «Что стоять-то, волочь на дорогу надыть. Степан, Ляксей, берись за рога».

Николай шёл по следу волочащейся туши. Досадовал на загонщиков, не давших побыть наедине с убитым оленем. Он любил порядок во всём и в мыслях – тоже. Стоя над оленем, он вдруг понял, почему государь сразу после раскрытого покушения изъявил желание охотиться.

«Кровью, звериной кровью отец хочет вымыть из сердца страх смерти… Если так увлекательна охота на зверя, то как же должна быть сладка охота на человека, да ещё на самого императора. Когда-нибудь я сменю на троне отца, на меня тоже начнут охоту», – думал он, шагая по следам загонщиков, тащивших оленя. Копыта чертили в снегу глубокие борозды. – Если бы они вчера убили папа, я бы шёл не за оленем, а за гробом… Погибни, не дай Бог, папа, не случилось этой охоты и мой олень ещё бы долго жил в бору, щипал траву, дрался с соперниками, покрывал самок… Он умер потому, что поймали тех «охотников»…

Посреди поляны на снегу рядком лежали убитые косули, олени, отдельной кучкой чернели туши кабанов. Толпился народ. Николай издали увидел возвышавшуюся над толпой могучую фигуру отца. Никто не знал, как он в эти минуты обожал его. Углядев сохлую кровь на щеке, Николай подбежал к нему:

– Папа, ты не ранен?

– С чего ты взял?

– Кровь вон, на щеке.

– Где?

– Вот. – Николай, сдёрнув рукавицу, коснулся щеки отца. Император нагнулся, покраснев лицом, захватил горстью снег, растёр лицо.

– Всё?

– Всё.

– Погляди, Ники, какого вепря добыли его величество, – сидевший на корточках над кабаньей тушей великий князь вскинул раскисшее хмельное лицо. – Клыки в полкинжала. А ты? Тебя с полем поздравить?

– Да, я взял одного рогача.

– Молодец! Выпьем на кровях!

Николай видел, как построжал лицом отец. Император не любил, когда подвыпивший великий князь вёл себя развязно.

– Покажи свою добычу, – государь осмотрел оленя. – Хороший выстрел, Ники, поздравляю. Проголодался? Перекусим горячего. – Они отошли к походной кухне, где пылал огонь. В пресном морозном воздухе остро пахло дымом. Только теперь обочь дороги на розвальнях Николай заметил лежащего на соломе Селивана. Из-под приспущенных до колен ватников кроваво горело голое бедро. Нагнувшийся над ним царский доктор, мелькая иглой, зашивал дымившуюся рану.

– Это отчего? – побледнел Николай. – Ты его подранил?..

– Секач на меня вышел, – тихо и раздельно выговаривая каждое слово, сказал государь. – Я напустил его шагов на двадцать. Выцелил под лопатку. Бах, он летит. Думаю, напущу ближе и в упор свалю. А тут Селиван на тропу вывалился со своим рожном. Кабан его махом снёс и – ко мне. На три шага я его напустил и прямо в загривок. Он, как подрубленный, лёг.

Государь достал фляжку, протянул сыну.

– Глотни, на кровях-то.

Наследник отхлебнул коньяк, приятно загорелось в горле. С фляжкой в руке император подошёл к розвальням.

– Наложил двенадцать швов, ваше величество, – вытянулся в струну доктор. – Рана глубокая, но кость цела.

– Надобно госпитализировать.

– Дома улежусь, как на собаке присохнет, – дрожливая улыбка на лице Селивана утекла в бороду. – Вы уж меня простите, ваше императорское величество, подпортил охоту-то. Испужался, думал, стопчет он вас!

– На, глотни, – император протянул раненому серебряную в футляре чёрной кожи фляжку. Тот забился, норовя подняться.

– Лежи, Селиван, лежи. Фляжку дарю тебе на память об нынешней охоте. Пойдём, Ники, перекусим.

– Ваше величество, – окликнул знакомый Николаю полковник из фельдегерьской службы. – Это насчёт тех, что вчера на Невском арестовали. Или когда вернётесь?

– Давай! Император, супясь, прочёл протянутую ему с поклоном бумагу. Упреждая его желание, полковник подставил планшет, подал ручку. Государь вскинул испятнанное гневом лицо, сощурясь, долго глядел на макушки елей. Качнулся над планшетом и, продавливая бумагу, начертал что-то. «Казнить без огласки», – через плечо отца прочёл Николай.[7]