Он откинул обшлаг и посмотрел на часы.

— Ого! Тринадцать двадцать. Скоро штурмана приедут, и… фаруэл, Сан-Франциско.

— Достали ли карты? — взволновался, вспомнив, Мочалов. — Наши все-таки неточны. Эх, была бы Аляска наша, летали бы как дома.

— Достанут, — успокоил Блиц, — обещали ведь… Слушай… у меня что-то под ложечкой… посасывает. Не сходить ли в кафе, пока они приедут.

— Можно, — согласился Мочалов, — зови Маркова.

— Марков… Марков, — закричал Блиц, приставив рупором ладони, — вылезай, пойдем заправимся на дорогу!

Мочалов пересек набережную, направляясь к постройкам. Он нарочно не стал ждать Маркова. С той ночи на пароходе, помня просьбу Маркова оставить его наедине с самим собой, Мочалов уклонялся от непосредственных разговоров с ним, ограничиваясь общими деловыми беседами. В конце концов, если человек нервничает и психует, пожалуй, лучше не нажимать на него. Возможно, в одиночку ему легче перебороть себя и справиться с непонятной депрессией. У всякого свой норов. Один выздоравливает в коллективе, другой в одиночестве. Наблюдая за Марковым со стороны, стараясь не навязываться, Мочалов с радостью замечал, что за трое суток в Сан-Франциско Марков значительно успокоился и выровнялся. Лихорадочная желчность исчезла, он распрямился, окреп и стал похож на прежнего Маркова, отличного, опытного летчика, прекрасного товарища. Было бы очень неприятно потерять его. Маркова любили и уважали в школе за доблестное боевое прошлое, за знания и опыт, за блестящие летные качества. Мочалов, со своими пятьюстами налетанными часами, был недорослем рядом с Марковым, давно потерявшим счет этим часам. И поэтому признаки выздоровления Маркова радовали Мочалова, как радовало бы собственное выздоровление.

Он оглянулся. Позади его догоняли Блиц с Марковым, спокойно разговаривая.

«Ну и чудесно, — подумалось Мочалову, — может быть, все уладится. Снимать Маркова с полета было бы так же тяжело, как выгнать из дома старшего брата».

Девиль, свезший Маркова на стенку, пригреб на своем тузике к самолету Мочалова.

— Э, Митчелл! Алло! — позвал он, просовывая голову в дверь кабины.

Пит оглянулся:

— В чем дело?

— У вас все готово?

— Все.

— Тогда давайте закусим. Хозяева тоже ушли позавтракать. Нам с вами уже не удастся плотно перехватить. У вас есть закуска?

— Да! Сандвичи и всякая мелочь.

— И у меня. Кроме того, у меня кофе в термосе, так что у нас будет королевское меню. Вылезайте и тащите ваш продуктовый магазин.

Пит вылез и уселся на дороге люка. Девиль разлил кофе в алюминиевые кружки. Пит взял кружку, но не дотрагивался до нее губами. Он сидел, поджав ноги, и сосредоточенно смотрел на носки своих ботинок.

— Что вы так разглядываете свои сапоги, Митчелл? — спросил Девиль. — Не думаете ли вы, что они из золота?

— Нет, — Пит оторвался от задумчивого созерцания, — я думаю об одной вещи, которую никак не могу понять.

— А именно?

— Минут пятнадцать назад, когда я работал с мотором, мне послышались на набережной крики и какой-то шум. Я выглянул наружу и увидел, что командор Мошалоу насел на другого пилота и тузит кулаками.

— О-ээ! — произнес Девиль, переставая жевать сандвич. — Они подрались?

— Они валялись по земле, один на другом, и на моих глазах командор Мошалоу прижал этого маленького, с зелеными глазами, и притиснул его к земле. Естественно, я подумал, что они поссорились, и предложил командору позвать полисмена. Вообразите, он ответил, что это не драка, а шутка и еще что-то по-русски, чего я не понял. Я подумал — он врет от стыда, что я застал их драку. Но действительно они забавлялись, потому что через минуту разговаривали, как друзья.

— Что же, у них не все болты тут завинчены? — Девиль дотронулся до головы.

— Вот и я тоже подумал сначала. Это очень странно, что два взрослых пилота, перед вылетом в такую экспедицию, валяются по земле, как бешеные телята.

— Да, — ответил Девиль, — а впрочем… какое нам до этого дело? Пусть они ходят по земле хоть вверх ногами. Мне на это плевать. Я не имею никаких возражений, поскольку я получил все, обусловленное контрактом. А почему вас это волнует? Или вам недоплатили?

— Нет, — Пит отрицательно мотнул головой, — я тоже получил все. Да это, в сущности, меня и не беспокоит. Вот если они затеют такую возню в воздухе, тогда я соображу — продолжать мне эту игру или нет. Но меня занимает другая сторона происшествия. Я не стар, но кое-что на своем веку повидал. Главным образом, я видел людей. Мне приходилось встречаться со всякими нациями. Я знавал китайцев, французов, итальянцев, немцев. Вы знаете, этих людей немало в Америке. И понимаете, что меня удивляло. Люди называются по-разному, и несмотря на это, немца трудно отличить от японца и японца от неаполитанца.

— Ну, джапа я отличу за километр, — заметил Девиль.

— Снаружи, конечно. Но я не об этом говорю. Суть в том, что люди разных наций разнятся только внешне. Разная форма глаз, носа, окраска кожи. В смысле же психологии я не знаю особой разницы между японцем и парижанином. Все равно как если вы возьмете доллар и двадцать франков. На долларе Вашингтон, на франках — мисс Франция. Разные рисунки на одинаковом серебре одной пробы. Средний японец думает и говорит о том же, что и средний немец. О выгодной работе, хорошей женитьбе, покупке фермы и сберегательной книжке. Вам приходилось когда-нибудь разговаривать с вашими знакомыми об архитектурных стилях?

— Я в них ничего не понимаю, — процедил Девиль, жуя ветчину.

— Но у вас и нет никакого желания их понимать. Вам просто некогда и не до архитектуры. Вам впору заработать на хлеб. Мы ничего не знаем, кроме нашего непосредственного ремесла. Это собачья старость, Девиль. А вот я смотрю на русских и вижу, что они не похожи ни на кого. Вчера я просидел три битых часа в номере у командора Мошалоу, где были все русские. Они говорили без умолку и ожесточенно спорили. А когда я спросил у командора, о чем разговор, — оказалось, что они спорили об американской архитектуре. Я мог предположить все что угодно, только не это. Как хотите, мне это непонятно.

— Ну, видите ли, все-таки русские полудикий народ, — снисходительно сказал Девиль.

Пит отмахнулся:

— Бросьте эти сказки. Если бы они спорили, какие кольца продевать в ноздри и куда вставлять павлиньи перья, я мог бы вообразить такую чушь. Но полудикие люди, которые три часа спорят об архитектуре, — извините, это вздор. В них, по-моему, есть то, чего нам не хватает, — молодость. Они, видимо, чертовски молоды, жизнерадостны и жадны на ощущения. Мне это нравится, но я хотел бы знать, откуда у них эта молодость?

Девиль небрежно скривился.

— Охота! Вы большой чудак, Митчелл! Вы начинаете закапываться в философию. Не советую. Это не по носу нашему брату. Кроме того, я слыхал, что один немецкий философ так углубился в решение вопроса о причине всех причин, что забыл принимать пищу и умер от истощения. С вами может случиться то же… Смотрите на жизнь проще. Русские щедро платят, и с меня этого хватает.

— Вы говорите как стандартный американец, — с неудовольствием сказал Пит.

— Я и есть стандартный американец. Это отличный продукт… Но вон подходят русские. Давайте убирать наш ленч и пожелаем друг другу счастливой дороги.

Пит встал. К самолетам приближались русские летчики в сопровождении своего советника и директора «Эйрвейс Комнани».

— Все в порядке, механики? — спросил со стенки командор Мочалов.

— Йес, — в один голос ответили Митчелл и Девиль.

— Отлично. Сейчас мы летим. Приготовиться к старту.

— Ну, товарищи, ни пуха ни пера, по охотничьему присловью, — пожелал юрисконсульт торгпредства, пожимая руки летчикам.

— Марков! На первом этапе поведешь ты, — сказал Мочалов, застегивая ремни шлема, — я пойду ведомым. Товарищи командиры, по самолетам!

Тузики в две очереди развезли команды. Мочалов сел на пилотское место. Саженко закладывал под сетку планшета карту первого этапа. Потом оглядел навигационные приборы, новенькие и блестевшие бронзой и никелем.