В середине XVIII века ни одной народной школы не было в городе. Детей, если кто и обучал, то на дому или у духовных лиц. Только в 1786 году была открыта первая народная школа. И в ту отдавали жители детей неохотно. Губернатор Белавин десять лет спустя писал в городскую думу: «Сколько я ни старался о распространении народных училищ, но за всем тем не только есть возможность прибавить здесь малое народное училище, но и в главном день ото дня учеников умаляется, так что при наступившем сроке испытания не можно будет сделать из классу в класс перевода, поелику в некоторых обучается не более как один человек».

Всех тяжелее жил простой народ города, «работные люди», — предшественники фабрично-заводских рабочих, на своих плечах вынесшие всю тяжесть создания русской промышленности. Фабрики и заводы были частными и казенными. Еще Петр приписывал к купеческим мануфактурам целые волости из государственных крестьян. Крестьяне обязаны были отдавать заводу определенное количество рук. Они назывались «приписными крестьянами». Помещики, заводившие фабрики и заводы, превращали крепостных целыми селами в рабочих. Это были посессионные крестьяне. Иногда помещики продавали купцам рабочую силу своих крестьян. Были в то время и вольнонаемные рабочие. Они вербовались из обедневших государственных крестьян, из «солдатских, рейтарских и пушкарских детей», из беглых, «праздношатающихся», нищих и бродяг, которых по приказу правительства можно было хватать и отправлять на фабрику.

Было в это время много бурлаков. Произвол помещика, тяжелые налоги в деревне, лихоимство и притеснения чиновников в городе толкали трудового человека на поиски счастья. Бежали люди на Керженец в раскольничьи скиты, присоединялись к разбойничьим ватагам на Волге, скрывались в глухих монастырях. Паспортная система не укрощала строптивых. Бурлаки из крепостных, посессионные крестьяне, приписные к заводам или работающие по заготовке древесного угля волновались часто, с ними учинялись расправы. В это время шло насильственное крещение мордвы и прочих «инородцев», преследования старообрядцев. Бурлацкие артели все время пополнялись беглецами. Их было так много, что бурлацкий труд поддерживал собою ряд других кустарных промыслов в губернии. Например, валяльщики изготовляли специально «бурлацкую шляпу».

Рабочий день длился четырнадцать часов. Бесчеловечное отношение к «работным людям» доходило до страшных, чудовищных истязаний. Они жили в удушливых избах и в землянках, без воздуха и света. Спали вповалку на нарах или прямо у станков. Беременные женщины не отпускались с работы и перед родами.

Сама фабричная постройка выглядела угрюмо: решетки в окнах, тяжелые ворота на запоре. В рабочее помещение сверху сыпались снег и дождь. «Очень срамно видеть, — писали члены комиссии, обследовавшей мануфактуру, — что большое число мастеровых работных людей так ободрано и плохо одеты находятся, что некоторые из них насилу и целую рубаху на плечах имеют».

Они умирали от побоев, от заточения, от тяжелых оков и цепей. В ответ на эти безмерные страдания и тяготы уже в 50-х и 60-х годах XVIII века происходят волнения среди них. Чем ближе к пугачевщине по времени, тем сильнее волнуются «работные люди».

Волга, Макарьевская ярмарка, обширная торговля приезжающих и местных купцов, бурлачество, рост мануфактур делали город очень живым и бойким.

Вот эта бойкая, сметливая и энергичная среда посадского нижегородского люда и выдвинула гениального самородка в области техники И. П. Кулибина.

II

ЧУДЕСНЫЙ МАЛЬЧИК

улибин родился в 1735 году в семье посадского жителя, мелкого торговца мукой. Мы не имеем документов о дне его рождения и вынуждены верить на слово П. П. Свиньину[1], который был запросто вхож в семью изобретателя в петербургский период его жизни.

Домик Кулибиных стоял на Успенском съезде, подле оврага. Оттуда как на ладони было видно все Заволжье.

Мальчиком Кулибина привели к дьячку, который его и выучил грамоте по псалтырю и часослову. Семейство Кулибиных тяготело к расколу. Кулибин-отец, по-видимому, сам был большой начетчик и ценил грамоту, но образования сыну давать не хотел и школы презирал. Впрочем, школы этого заслуживали. «Цифирная школа»[2] поставляла только чиновников, от которых Кулибины немало терпели и которых ненавидели. А бурса[3], готовившая православных попов, еще более не подходила к старообрядческим склонностям Кулибиных. Гимназий в городе в ту пору еще не было. Первая провинциальная гимназия была открыта в Казани и то только в 1758 году, когда Кулибину исполнилось уже 23 года. Отец рассудил, что мальчик будет торговцем мукой, и поставил его за прилавок.

Сын скучал за развесом муки, томился за нелюбимым делом и, как только выпадала свободная минута, прятался за мешки и предавался излюбленному занятию: карманным ножом вырезывал из дерева разные диковины — игрушки, флюгера, шестеренки. Один раз даже вырезал что-то вроде маленькой мукомольной мельницы, в которой были все части, как и в большой. Он показал свое изделие отцу. Тому увлечение сына представлялось баловством, мешающим торговле. Отец в сердцах сломал мельницу и обругал сына за нерадение к делу и даже, говорят, побил. Отец любил жаловаться на нерадение сына, не умеющего зазывать покупателей, днями пропадающего на пристанях, на мельницах, в кузницах, и повторял часто: «Наказал меня господь. Из сынка не будет проку».

Но он не смог подавить необыкновенную пытливость мальчика, в котором так рано сказывалась практическая сметка неугомонного изобретателя. Весною, когда вскрывались ручьи, мальчик устанавливал на них водяные колеса, пускал самодельные кораблики диковинного вида и удивлял тем завистливых сверстников. Летом он устраивал шлюзы для ключевой воды, стекавшей с горы, на которой стоял его домик. Как-то даже ухитрился собрать эту воду в таком большом количестве, что устроил в овражке нечто вроде пруда с проточной водой, в котором стала водиться рыба. Это даже и отцу понравилось.

Как можно догадываться, по скупым обмолвкам ранних биографов, Кулибин рос замкнутым мечтателем, одержимым идеей изобрести что-нибудь необычное. Все, что касалось техники, сильно его волновало. Он долго простаивал где-нибудь подле водяного колеса, восторгаясь его работой, или у кузниц, где ковали лошадей. Работа кузнецов вселяла в него сладкую зависть.

Живя в постоянном общении с рабочим людом, у шумных пристаней, он рано постиг нехитрое устройство волжских судов, водимых бурлаками, и копил в душе жалостливое удивление к простому народу. Не сохранилось ни одного намека на увлечение его забавами, обычными для ребячьего возраста. Зато есть определенные свидетельства о постоянном посещении колокольни Строгановской церкви.

Церковь эта, построенная в начале XVIII века на средства «именитого гостя» Григория Строганова, представляла собою архитектурную редкость (здание сохранилось очень хорошо до сих пор). Это единственный в своем роде образец зодчества эпохи Петра. В ней сочетались элементы разных направлений: монотонные классические линии и изнеженные формы французского зодчества XVIII века. Есть намеки и на мавританскую архитектуру. Все клочки разных стилей спутаны с гениальной находчивостью в нечто фантастическое: тут и античный пилястр, и вычурный карниз рококо, и русский широкий купол. Только эпоха Петра могла породить такую причудливую помесь европейского с азиатским. Это ярчайший памятник того времени, когда на плечи русского боярина был накинут иностранный камзол. Церковь построена на скате высокой горы у берега Оки при впадении ее в Волгу. Снаружи она ярко разукрашена. По светло-малиновому фону расписана темно-красными арабесками и снабжена витыми колоннами с орнаментами, множеством пилястров с резными капителями. На куполе церкви возвышаются пять красивых глав с большими железными крестами. Они украшены множеством разновидных вызолоченных звезд.