Дело это надо вести сугубо энергично. Я очень боюсь, что без тройной проверки дело заснет», — писал Ленин.

Вплотную курскими делами занялись в тридцатых годах, когда страна оправилась от разрухи, когда начала расправлять плечи. Однако все богатства аномалии были открыты и по достоинству оценены только совсем недавно.

Экономисты, ученые, хозяйственники, подсчитав курские сокровища, еще раз изумились прозорливости Ленина.

На базе «Курской Магнитки» в самом сердце России вырастает сейчас могучая индустрия.

А нельзя ли разыскать тех, кто по заданию Ленина шел сквозь дым и разрывы с магнитной стрелкой, кто закладывал первую скважину на курских полях?

* * *

Много дней, используя любую возможность, колесил Николай по тихим степным городкам, звонил старым геологам и рудокопам, расспрашивал, наводил справки — никаких следов. Только в этом году в записной книжке появился заветный адрес.

…Едем в Старый Оскол. В чемодане маленькие подарки. Среди них один особого смысла: обломок красного камня из Лебедей…

У окна сидит человек, читает «Правду».

— Дмитрий Иванович Ширинский?

— Точно…

— Скважину под Щиграми помните?.. Это подарок от нынешних рудокопов.

Старик смотрит на красный камень, гладит его рукой.

— Спасибо; что не забыли…

Сорок лет буравил человек землю. Сорок лет искал дорогу к руде. И вот красный камень лежит на столе.

— Да, начинали мы в лихое время.

…В 1921 году по пыльной дороге к Щиграм шли двое. Семьдесят пеших верст отмахали два школьных учителя, пока увидели на горизонте белую щигровскую церковь. Шли потому, что прослышали: по заданию Ленина ищут железо.

— Молотка в руках не держали, значит? — спросил человек в замасленной куртке и серых от пыли сапогах. — Ну что ж, простыми рабочими возьмем. Согласны?

— Согласны, — сказали два учителя. — А правда ли, что сам Ленин интересуется?..

— Правда, — улыбнулся человек и поднял руку. — Будем знакомы. Я Губкин. Неделя, как от Ильича. Очень ждет и очень надеется на нашу работу.

Дмитрию Ивановичу не пришлось увидеть Ленина. Не видели его и остальные сто человек, разбившие лагерь на курских полях. Но забота этого человека чувствовалась всеми каждый день. Голод, разруха, бедствия. Но для курских разведчиков Ленин посла л дорогие шведские станки е алмазными бурами. Велел купить новейшие инструменты — лишь бы скорее двигались работы под Курском.

Из сел приходили любопытные. Стояли целыми толпами у бурильных станков. Пришел однажды церковный дьякон, целый день ходил возле вышки. Через неделю пришел остриженный. «Берите на работу!.. А правда ли, спрашивает, что сам Ленин руководит?» — «Да, — говорю, — точно».

Весной двадцать второго года долото уперлось во что-то твердое. Руда! Люди плясали от радости: было чем обрадовать Ленина.

— А ведь и в самом деле очень обрадовался Ильич. Говорят, написал записку, чтобы немедля начать работы и чтобы дело вести сугубо энергично.

Последние слова Дмитрий Иванович произнес с особым ударением. Я вспоминаю, что и в книге на столе инженера эти слова были подчеркнуты красным карандашом.

Помолчали. Дмитрий Иванович подсел к Николаю.

— Ну, как там у вас? Рассказывайте.

* * *

Лебеди — это поэтичное название деревушки, которой уже нет. На ее месте огромная выемка. В большой эмалированный таз бросьте маковое зернышко — вот так же выглядит гигантский экскаватор на дне карьера.

Николай пришел сюда, когда вынуты были первые ковши земли, когда еще шли споры, как лучше брать — открытым способом или подземным. Боялись воды, боялись оползней крутых краев. Сами строители с трудом верили, что можно вычерпать гигантскую чашу, начерченную проектировщиками.

Сейчас Николай Рогатин — опытный, знающий инженер. Семьдесят молодых специалистов получили закалку в Лебедях. Тысячи инженерных задач пришлось решать людям на пути к красному камню. Двадцать пять миллионов кубов земли надо было вынуть и увезти, чтобы истомленные ожиданием люди могли бросить вверх шапки и закричать: «Руда!»

Двадцать пять миллионов кубов! Это два с половиной года непрерывной денной и нощной работы. Десятки мониторов размывали грунт, десятки экскаваторов, больших и малых, шагающих и ползающих, выгрызались в землю. Сотни автомашин день и ночь сновали по дороге, нагревали ее так, что зимой впору босиком ходит.

Автомашины начинали свой путь и умирали, изнашивались на крутой дороге из карьера. Только люди росли, мужали, набирались опыта на этой беспримерной стройке. И вот идет руда. Все чаще звучит команда: «Сегодня взрыв!»

В такие дни замолкают экскаваторы, землесосы. Автомобили все до единого покидают карьер. Безмолвна и величественна гигантская ступенчатая яма. Слышно, как булькает вода в отливных трубах и часто стучит секундомер…

Взрыв!

Вздрагивает ковш экскаватора — убежище взрывников. Сверху падают камни и красная рудная пыль. Туманится теплая и влажная, вывернутая наизнанку преисподняя земли. Кажется — не динамитный, а первозданный дым идет из земной толщи.

Отсюда, из Лебедей, первая руда идет в металлургический Липецк. Отсюда взяли по камню на память все, кто два с лишним года вгрызался в землю. Три камня взял и положил рядом с ленинской книжкой инженер Николай Рогатин.

_{Г. Губкин. 10 февраля 1960 г.}

Снегири

Если у лошади выдернуть из хвоста волос, можно сделать мировецкую петлю.

— Зачем?

— Неужели не знаете? — Ленька искренне удивился такому невежеству. — Да вы хоть снегирей-то видели?.. Идите сюда.

Ленька взял меня за рукав, повел вдоль плетня, заставил пригнуться. Почти на четвереньках проползли мы по снегу к старой груше. Возле пролома в плетне Ленька беззвучно зашевелил губами: «Глядите!»

Пятнадцать розовых птиц застыли на ветках.

Не понять — то ли дремлют, не то прислушиваются… Согнули своей тяжестью заиндевелые ветки, черным глазом провожают красную зорю птицы.

Если отвернуть у шапки уши, слышна тонкая, как перезвон люстры, снегириная песня.

— Слышишь? — шепчу Леньке.

Он тоже возится с шапкой, улыбается глазами:

— Слышу…

— Хотите подарю одного? — говорит Ленька, когда мы, вытряхнув из валенок снег, усаживаемся в сани.

— Это как же?

— Чудак человек. Да ведь, если выдернуть у лошади волос, мировецкая петля получится…

— Скажи-ка лучше, почему снегирей снегирями зовут? — спрашиваю я в свою очередь.

Леньке хочется угадать. Он ерзает на соломе, но в конце концов добродушно сознается:

— Не знаю.

— Понимаешь, вместе с зимой, с морозами, со снегом прилетают. Снег — снегирь…

Неожиданная простота отгадки приводит Леньку в восторг.

— Значит, бабушкин домовой это потому, что в доме… Пустырь… Богатырь, — бормочет Ленька. — Эх, забегу-ка я к Витьке! Уж я ему загадаю.

Ленька хватает портфель и, проваливаясь в сугробы, бежит к домику под камышовой крышей:

— Спасибо, что подвезли!

* * *

Поселок стоит у мельницы. Оттого, наверное, и название странное у поселка — Мельница. А речку зовут Ира. Запуталась в камышах эта речка, не знает, куда ей течь. То ищет дорогу пятью протоками, то вдруг остановится и стоит широким задумчивым плесом.

Возле поселка речка течет широким быстрым ключом. Только большим морозам под силу остановить речку возле поселка. В этом месте птичий крик и гвалт, плавают перья, белый пар идет от воды. К этим местам на брюхе подкрадываются из камышей лисицы.

Пять дней жил я в поселке. Каждое утро меня будил гусиный гогот: Ленька гнал стадо к воде.

Вместе с ним всегда был приятель Витька Басианов. Я не удержался от улыбки, когда первый раз увидел их вместе. Сбитые набок шапки, черные расстегнутые пальтишки, красные галстуки — точь-в-точь снегири!

Я так и называл этих неразлучных друзей.

Через два дня после знакомства я уже знал, по каким предметам у них тройки, знал, что школа у них за пять километров и они вдвоем ходят домой темными вечерами. Ленькин отец — комбайнер. Ленька тоже пробовал косить пшеницу.