По далеко не случайному совпадению в тот же вечер о признании Совета Народных Комиссаров и об отношении к Владимиру Ильичу вели доверительный разговор и гости недавнего редактора газеты «Пятигорское эхо» эсера Леонида Орлова. У этого не первой молодости господина была навязчивая страсть все свои статьи и речи неизменно заканчивать анафемой большевикам. Нередко он печатно призывал и к прямой расправе со сторонниками Ленина.

На самом почетном месте, в кресле, придвинутом к печке, выложенной пестрыми старинными изразцами, сидел величественный седобородый и седовласый последний городской голова Петрограда Шрейдер, Четыре месяца тому назад, в среду 25 октября, он на всю Россию объявил войну большевикам. Созданный им «боевой» орган оппозиции — «Комитет спасения» обратился с призывом «ко всем городским самоуправлениям, земствам, ко всем демократам и революционерам: 1) не признавать большевистского правительства и бороться с ним всеми средствами, не жалея жизни, 2) образовывать местные комитеты спасения родины и революции».

После одной особенно провокационной демонстрации на Невском проспекте, устроенной Шрейдером в конце ноября, его было арестовали. Старик тут же сказал, что на прошлое ставит крест, спасти Россию, дескать, все равно невозможно и единственное его желание — уйти на покой.

На «честное слово» Шрейдера отпустили с миром. На Тереке и на Минеральных Водах, пользуясь гостеприимством старых знакомых — атамана Караулова и генерала Половцева и вновь обретенных друзей — эсера Орлова, меньшевика Георгия Бичерахова, метко прозванного «косоротой лисицей», беженец из Петрограда обрел былое величие. Больше прежнего он готов был натравливать одну часть населения на другую, организовывать саботаж, голод, кровопролитие, все, что городской голова делал на берегах Невы в октябре.

Прикрыв глаза и ничем не выдавая своей заинтересованности, Шрейдер внимал переговорам между Орловым и хорунжим Фальчиковым об организации восстания. Ближайшая цель — изгнание с Терека горцев и большевиков.

Только и всего!

Ной хорошо знал этот казенный кирпичный дом на Евдокимовской улице во Владикавказе. На первом этаже, где была почта, ему случалось бывать. Но сейчас начальник караула предложил подняться по винтовой лестнице на третий этаж.

В самом конце коридора, в небольшой комнате, у аппарата сидел старик телеграфист. Он строго, через пенсне оглядел вошедших: «Чем могу служить?» Ной назвал себя, сказал, что пришел говорить по прямому проводу с Лениным.

Старик быстро застучал ключом. Побежала лента. Внезапно аппарат замолк. Буачидзе стеснялся спросить, что случилось. Волнение, как будто без причины охватившее его с утра, усилилось. С каждой минутой становилось все труднее ждать.

Отчетливо вспоминалась робкая петроградская весна, шумные встречи друзей, только что вернувшихся с царской каторги или, как он, Ной, из эмиграции, бурлящий с утра до ночи двухэтажный особняк Кшесинской, последний перед отъездом на Терек разговор с Лениным… Как же быстро промелькнули эти десять месяцев! А было ли хотя бы десять спокойных дней? В мандате Центрального Комитета говорилось, что он послан для разъяснения среди широких масс политики Российской социал-демократической рабочей партии большевиков. Как же теперь отнесется Ленин к тому, что агитатор Буачидзе стал главой правительства новой Терской советской республики? На заседании большевистской фракции Пятигорского съезда товарищи утверждали, что мандат Центрального Комитета как раз обязывает Ноя стать во главе Совета Народных Комиссаров.

— Гражданин Ленин спрашивает, кто у аппарата во Владикавказе? — наконец донесся до Ноя голос телеграфиста.

— Отвечайте: Буачидзе, Юрий Фигатнер — народный комиссар внутренних дел, Захарий Палавандишвили — наш гость и друг из Грузии.

Ленин попросил рассказать обо всем, что товарищу Ною представляется необходимым. У Буачидзе был заранее написан сжатый рассказ о Моздокском и Пятигорском съездах, о том, что казачество и горские народы дружно высказались за советскую власть и неразрывную связь с Россией. С правительством миллионера Чермоева и князя Капланова, продолжавшим именовать себя центральной властью Терской и Дагестанской областей, окончательно покончено. Несколько часов назад помещение этого правительства опечатано его же «государственною печатью». Бежавшие министры прихватили с собой кассу Терского казачьего войска.

Созданные большевиками в начале января отряды самообороны трудового населения владикавказских окраин успешно разоружают офицерские сотни. В долинах и в горах постепенно наступает мир, но еще кое-где вспыхивают отдельные очаги войны. Накануне приезда во Владикавказ делегатов Пятигорского съезда и правительства Терской республики националисты организовали столкновение осетин и ингушей. В районе Ольгинская — Базоркино еще продолжается перестрелка.

Главари меньшевиков и правых эсеров все более сближаются с казачьими атаманами. Они курсируют между английской военной миссией во Владикавказе и поместьем полковника Рымаря под Моздоком.

Сейчас усилия большевиков направлены на быстрейшее проведение земельной реформы. Некоторые станицы, например Сунженская и Терская — это бывший аул Онгуш, откуда и название «ингуши», — будут освобождены от казаков и возвращены горцам. Казаки сразу же получат пахотные земли в Пятигорском округе, им дадут субсидию для устройства на новом месте.

Так же неотложно восстановление железнодорожного движения от Грозного и особенно от Моздока через Гудермес на Порт-Петровск[31]. По этой линии пойдут хлеб и продовольствие для Баку.

Владимиру Ильичу сообщение Ноя показалось недостаточным. Он попросил ответить на вопросы. Буачидзе с радостью ухватился за возможность продолжить этот крайне нужный ему разговор по прямому проводу. Ной перестал виновато поглядывать на часы и совсем как при былых встречах с Лениным в Женеве или в Берне живо объяснил, при каких обстоятельствах была признана власть Совета Народных Комиссаров и какую отповедь дали горцы меньшевикам, в каком положении пролетариат Грозного, что делается для ликвидации пожаров на нефтяных промыслах, какими вооруженными силами располагает Терская республика.

Как-то непроизвольно, должно быть по старой привычке, возникшей в Швейцарии, Ной перешел на французский язык, Палавандишвили решительно вмешался:

— Нет, товарищ Буачидзе, это не годится! Говорите по-русски, чтобы я понял и потом мог передать народу. Сами понимаете, ваш разговор всех интересует…

Ной рассмеялся и тут же передал Ильичу замечание Палавандишвили.

Ленина беспокоило: достаточно ли энергично большевики Терека решают земельный вопрос, почему медлят, не создают национальные военные части, налажена ли достаточно хорошая связь с партийными организациями близлежащих областей России и Закавказья, установил ли уже Буачидзе контакт с чрезвычайным комиссаром Кавказа Степаном Шаумяном, что известно о положении в Грузии?

Владимир Ильич попросил председателя Совета Народных Комиссаров многонациональной Терской республики передать привет всем народам Терека. Пусть помнят, что за их спиной стоит революционная Россия, всегда готовая им помочь.

Тогда же телеграфная лента донесла до Ноя Буачидзе слова Ленина, впоследствии облетевшие весь мир: «Мы, партия большевиков, Россию убедили. Мы Россию отвоевали — у богатых для бедных, у эксплуататоров для трудящихся. Мы должны теперь Россией управлять»[32].

Буачидзе еще не раз приходил в небольшую угловую комнату на третьем этаже Владикавказской почтово-телеграфной конторы. Старик телеграфист вызывал Москву, и Ной с волнением ждал, покуда быстро бегущая лента сообщала: у провода Ленин[33].