— Судя по ее виду, она заходила в воду, плавала, — сказал Макклинток. — Перед этим она, должно быть, сняла юбку, но полицейские пока не могут ее найти. Потом на ней осталась только блузка и трусики. Какой-то ублюдок, наверное, встретил ее в таком виде. По всей видимости, она пыталась сопротивляться, и он избил ее до смерти. Она так и не приходила в сознание. Полицейские сейчас опрашивают людей.

— Она говорила, что собирается умереть, — произнес Форман.

— Она сама виновата, — взорвался Бристол в запале, которого сам не чувствовал. — Убежать от меня вот так… Вы представить себе не можете, что значит жить с такой женщиной. Сплошная беда. Я делал все, что мог сделать мужчина на моем месте.

Форман подошел к окну. Отличный день для пляжа, солнечный, безоблачный. Он почти мог слышать веселые крики купающихся внизу, в заливе.

— Ну что же, я полагаю, жизнь должна продолжаться, — подал голос Джим Сойер.

— Верно! — воскликнул Бристол, чувствуя признательность к Джиму. — Шелли бы первая так сказала. Она бы сказала «Закончи картину!» — Набрякшие глаза продюсера быстро перебегали с одного лица на другое.

Макклинток сложил руки ладонями вместе, как будто в молитве.

— Оставшиеся сцены, Шелли должна была участвовать в каждой из них. Сцена сумасшествия, прыжок со скалы, без нее они… — Он пожал плечами.

— Да, — влез в разговор Джим Сойер. — И когда она меня застанет с этой молоденькой мексиканочкой… Очень не хочу выкидывать эту сцену.

Казалось, Бристол моментально потерял свою сосредоточенность. Потом он спохватился, энергично потряс головой и снова стал самим собой.

— Все эти вопросы можно решить. У меня есть на примете одна женщина, она заменит Шелли. Такие же волосы, как у Шелли, такого же сложения. Зовут Луиз Питерз. Будем снимать ее издали, использовать профиль. Потом найдем какую-нибудь актрису с радио, будет имитировать голос Шелли.

Бристол почувствовал небольшую тошноту, но продолжил говорить:

— Саманта, — пробормотал он, затем громко повторил это имя вслух. — Мы снимем с ней дополнительные кадры, крупным планом. Дадим ей несколько реплик. Форман, ты напишешь, что она будет говорить по роли. Я намерен везде указать ее как кинозвезду, в одной из заглавных ролей — в титрах, афишах… Точно как Гэвин, который использует ее для своей косметики — САМАНТА! Все заглавными буквами, в конце — восклицательный знак. Это имя… вся реклама фильма… похищение… лучший шанс, который мог бы у нас быть… только идиот может не извлечь из него выгоду…

Никто не ответил, все глаза были устремлены на него.

— Ах, да, — продолжил он, на этот раз медленнее. — Я говорил с Тео Гэвином. Он собирается вложить порядочно бабок в общенациональную рекламную компанию, которая свяжет «Любовь, любовь» с его фирмой, если мы дадим Саманте заглавную роль…

Форман перестал слушать. Его мозг, наконец, начал очищаться: «Грейс. Это я, именно я, форсирую события. Это я надулся и предпочел поверить, что ты отвергла меня, в то время как на самом деле ты лишь просила меня о времени, об отсрочке, достаточной, чтобы это могло произойти между нами. Грейс не хотела отдавать себя на волю романтической фантазии, ведь фантазия — его товар, личный и профессиональный.»

— О'кей, — говорил Бристол, и голос его снова звучал решительно и энергично. — На два часа я заказал телефонный разговор с компанией. Утром, таким образом, мы можем заняться обустройством своих дел. Потом — обратно за работу. Хорошо, давайте еще раз решим, что нужно будет сделать. Пол, я хочу, чтобы ты…

Форман встал, пошел, пересек комнату.

— Что ты там опять надумал? — заорал Бристол ему в спину. — Я составил новый график съемок, примерный план. Нам нужно вместе с тобой обсудить его. Давай начнем работать.

Форман повернулся к нему.

— Нет, — сказал он. Я не знаю, что с тобой на самом деле, Харри. Но я точно знаю, что ты заснял бы труп Шелли и показал бы его на экране, если бы думал, что можешь таким образом раз и навсегда избавиться от него. Я обманывал сам себя, Харри. Хватит.

— Ладно, — сказал Бристол. — Я тебе не нравлюсь. Ты мне не нравишься тоже. Но чтобы работать с кем-то, не обязательно, чтобы он тебе нравился…

Форман открывал дверь, на пороге он оглянулся:

— Та Шелли, — сейчас он вслух говорил о ее образе, создавшимся у него еще давно, — бабочка. Она была бабочкой…

Тревожная тишина после его ухода. Потом Бристол, взрываясь:

— Он прав! Этот ублюдок прав насчет Шелли! Достань, сделай мне такой кадр, Мак. Одна из этих фантастических цветастых бабочек, которых здесь полно. Как будто она настойчиво ищет себе место, чтобы приземлиться. А когда она садится, мальчишка палкой вышибает из нее дух. Такую лабуду эти нью-йоркские интеллектуалы просто с крючком заглотят. Символизм! Бабочку показываем быстрыми, прыгающими контурами, ускоренная съемка, очень сюрреалистично. В конце — снимаем в обычном темпе, после этого камера дает продолжительный кадр: тело женщины, избитое и окровавленное, — на пляже, быстрый наплыв. Фантастика! Самая классная из моих идей! Мы пошлем картину на Нью-Йоркский кинофестиваль, заявим ее в Каннах, везде. Этому конца не будет, не будет никакого конца…

И он заплакал.

Глава 19

Форман забрался в свой красный «фольцваген» и поехал по Костере; добравшись до развилки, он свернул на дорогу в Мехико-Сити. Почти сразу за Пемексом он остановился, чтобы подвезти голосующего на дороге.

— В Мехико-Сити без остановок, — объявил Форман, когда путешественник автостопом, нескладно и расхлябанно шагая, приблизился к его машине.

— Мой счастливый день, — отозвался высокий юноша, протискиваясь на сиденье рядом с Форманом.

«Фольцваген» рванулся вперед, и Форман сосредоточился на дороге. Там, наверху, была та часть Акапулько, которая никогда не вторгалась в мир роскошных отелей и безупречных пляжей этого курорта. Здесь жили бедные, жили в деревянных лачугах с крышами из гофрированного картона.

Скоро они покинули этот район и, следуя изгибам дороги, стали спускаться по восточному склону, мимо лоточников, торгующих зелеными кокосовыми орехами. Акапулько остался позади. Попутчик на сиденье зашевелился.

— Вы не помните меня, — нарушил он молчание.

Форман посмотрел на него. Худощавый молодой человек со спокойным, треугольной формы лицом, смутно знакомым.

— Чарльз Гэвин, — сказал юноша. Он улыбнулся. — Волосы, вот что изменилось.

— Что заставило тебя постричься?

— Я не стригся, меня постригли. Легавые, в Оахаке. Странно, но в каком-то смысле я даже рад, словно это освободило меня. Ну, вроде бы как освободило, — поправился он, внимательнее вглядываясь в Формана. — Эй, да у вас разбито лицо, кто-то вас здорово обработал…

Форман кивнул.

— Последние четыре дня. Пил, как заведенный, искал себе неприятностей на голову. Где-то в этом процессе один парень приложился к моему лицу своим кулаком. Кулак победил.

— Я тоже решил, что в последнее время был полнейшим тупицей.

— Добро пожаловать в наш общий клуб. И что привело тебя к порогу мудрости?

— Один странный мужик, которого я встретил. Он был больше самим собой, чем все, которых я знал.

— И он дал тебе кое-какие ответы?

— По правде сказать, нет. Он только связал меня со мной. Я, по крайней мере, начал думать сам, стал пробовать размышлять над некоторыми вещами. Раньше я считал, что мир изменится только потому, что я этого хочу. Что мой отец станет другим потому, что я так желаю. Страшная чушь, правда? А когда этого не произошло, я разозлился и сбежал. Вообще, мне кажется, ничего не будет меняться для меня, если я сам не заставлю это измениться. Если не буду работать, чтобы это изменилось. Так что, как видите, вот… дошел пока до этого.

— Это достаточно крутой ответ.

— Ага, наверное, да.

— И что собираешься делать теперь? Присоединиться к нашему, стариковскому «истэблишменту»?

— Ни за что. Но я собираюсь попробовать найти способ, чтобы заставить его работать немного лучше.