В конце концов отец совсем изнемог. Несколько раз на него нападал сильный кашель, и ему приходилось надолго умолкать.

Жюльена не было всего полчаса. Когда он вернулся, отец испытующе посмотрел на сына, и ему показалось, что лицо у Жюльена стало более суровым. Взгляд его не сулил ничего доброго. Немного помявшись, старик спросил:

— Ну как, ты застал их?

— Дома только госпожа Робен.

— И что она тебе сказала?

Жюльен пожал плечами:

— А что она могла сказать? Сказала то, что принято говорить в таких случаях… Она очень любила маму, думаю, она искренне огорчена.

Отец вздохнул. Неужели госпожа Робен и вправду не упомянула о том, что сестра пришла слишком поздно? А может, Жюльен просто хочет подождать, когда уйдут посторонние? Или ждет Поля? Или ждет, когда мать уже похоронят? А может, это он, отец, все преувеличивает? В конце концов, что произошло? Должна была прийти сестра, она пришла не сразу. Потом что-то говорили о какой-то другой медицинской сестре. А мать умерла. Если доктор ничего не сделал, стало быть, ничего и нельзя было сделать. Так уж она, эта жизнь, устроена — всегда кончается смертью. А смерть приходит, когда силы у человека иссякнут. Так-то. У них у обоих силы иссякли, но, видно, у матери их было меньше, чем у него. И не в возрасте тут дело. Она никогда не хотела лечиться. Не хотела отдавать свои деньги докторам. Она даже сама приспособила свой старый корсет под бандаж, а ведь грыжа очень ее донимала. И все для того, чтобы сэкономить какие-то жалкие гроши.

Отец думал об этом урывками, когда одни уходили, а другие еще не успели прийти; и всем этим людям, даже тем, кого он не помнил, он считал себя обязанным повторять все тот же рассказ о смерти своей жены.

В пять часов вечера пришли служащие похоронного бюро, чтобы положить покойницу в гроб. В кухне и без того было не слишком тепло, а теперь, когда дверь долго стояла открытой, зима окончательно захватила дом. Холод, снег, который люди приносили на подошвах, надвигающаяся темнота, приглушавшая свет лампы, — словом, сама зима, казалось, пришла за матерью прямо в дом.

В столовой передвигали мебель, и служащие похоронного бюро, став на табуретки, затягивали стены черными полотнищами.

А потом настало время, когда мать положили в гроб. До сих пор она еще была тут, у себя. Уже не та, что прежде, но все же пока еще здесь. Каждый раз, когда отец оставался в столовой наедине с женой, он разговаривал с ней, как если бы она была жива. И вот она уходила безвозвратно. В этой комнате, столь не похожей теперь на их прежнюю столовую, она была уже не у себя дома, а когда люди в черном закрыли гроб крышкой и быстро привинтили ее, мать ушла окончательно. Отец плакал, но невольно отмечал про себя, какие у служителей похоронного бюро отличные инструменты и как они ловко управляются со своим делом. Он почувствовал, что кто-то взял его под руку. Это был Жюльен, который стоял рядом и плакал.

И так они стояли и ждали, пока деревянный ящик не поставили на возвышение и не накрыли черным покровом, на котором был вышит серебром большой крест. Служащие похоронного бюро зажгли по свече у каждого угла гроба, и все поочередно окропили гроб святой водой, окуная большое кропило в металлическое ведро.

А когда люди разошлись, отец снова сел на свое обычное место в кухне возле плиты.

62

Поль тоже пришел и был при том, когда мать укладывали в гроб; отец видел, что он о чем-то говорил с Жюльеном, но о чем именно, не слышал. Вскоре после этого Поль ушел. Немного погодя ушла и Мишлина, но люди продолжали приходить до восьми вечера.

Последним появился Вентренье.

— Извините, но я не мог раньше, — сказал он, — в мэрии у меня столько дел.

После Освобождения Вентренье стал во главе муниципального совета.

Отец ответил:

— Какие тут могут быть извинения. Оттого, что одни умирают, жизнь других не останавливается.

Эти слова старик часто повторял в течение всего дня. И неизменно прибавлял, понизив голос:

— Такое несчастье, и что мне теперь делать в этом жалком мире.

Те, кому он это говорил, пытались переубедить его, утешить, но отец перебивал их:

— Знаете, я сам себя утешаю… Я утешаю себя только тем, что скоро последую за ней.

Прощаясь, Мишлина сказала:

— Если вы не возражаете, сегодня мы не останемся бодрствовать у гроба покойной, ведь мы уже пробыли прошлую ночь…

Когда все ушли, Жюльен спросил:

— Странно все-таки, что никто не предложил провести ночь возле мамы.

Отец почувствовал, что его снова охватывает смятение. Он пробормотал:

— Видишь ли, теперь это делают все реже… И потом, вчера Поль с женою просидели до утра. А сегодня, раз уж ты здесь… Впрочем, и тебе не обязательно всю ночь бодрствовать. Особенно сейчас, когда мать уже в гробу. Если захочешь лечь спать, мы устроим…

Жюльен прервал его:

— Не беспокойся. Если мне захочется отдохнуть, я возьму шезлонг.

Отец не стал настаивать. Он разогрел то, что оставалось от обеда, и оба поели почти в полном молчании. Непривычно пустовало место матери. Отец часто поглядывал на ее стул. Поглядывал он и на сына, не сводившего глаз со спинки стула, на котором столько лет сидела мать.

После ужина отец достал жестянку с табаком и свернул сигаретку. Закурил, а потом вынул из кармана фартука пачку, которую накануне оставил ему сосед.

— Возьми-ка. Хочешь выкурить сигарету? Мне их дал господин Робен. Вчера у меня так дрожали руки, что я даже не мог скрутить сигаретку.

Жюльен ничего не ответил, и отец, пододвинув к нему пачку, лежавшую на клеенке, прибавил:

— Ну же, бери.

— Нет, спасибо. Я бросил курить.

— Вот как?

— Я теперь продаю свои сигареты или меняю на сахар.

— Вот оно что!.. А для меня это единственное удовольствие.

Ему хотелось спросить у Жюльена, что тот теперь делает, как им живется в Лионе, но он не решался. И только спросил:

— Значит, твоя жена приедет завтра утром в одиннадцать?

— Да. Она не могла отпроситься на два дня.

Жюльен неподвижно сидел перед пустой тарелкой, положив локти на стол и подперев голову правой рукой. Отец чувствовал, как между ними встало молчание. Молчание это тяготило его, и вместе с тем он страшился, что Жюльен заговорит. Этот неясный страх жил в нем с той самой минуты, когда сын вошел в дом. В конце концов старик сказал:

— Пожалуй, я вымою посуду. И приготовлю себе отвар… Выпьешь чашку?

— Нет. Но подожди, я сейчас тебе его приготовлю. О посуде тоже не беспокойся, у меня вся ночь впереди, я вымою.

Выпив отвар из вербены, отец вздохнул и поднялся.

— Попрощаюсь с ней на ночь. И пойду спать.

Жюльен вместе с отцом пошел в столовую, где стоял гроб. Они пробыли там несколько минут в молчании. Выходя, старик сказал:

— Это ее последняя ночь дома. Господи, до чего же мы бренны на этой земле! Ну, я пошел наверх… Едва на ногах держусь.

63

Этой ночью отец почти не спал. Несколько раз он даже хотел встать. Ему казалось, что не следовало оставлять сына одного у гроба матери, нехорошо это. А потом он убеждал себя, что, быть может, так оно и лучше. У матери с сыном вечно были свои маленькие тайны. А он, старый, и на самом деле всегда держался как-то в стороне от этого. Конечно, Жюльен предпочитает провести последнюю ночь наедине с матерью. До отца не доносилось никаких звуков, но он представлял себе, как сын время от времени отворяет дверь в столовую и минуту-другую стоит возле гроба. Он пытался припомнить смерть своей собственной матери, но с тех пор прошло больше сорока лет, и многие подробности забылись. Он гораздо отчетливее помнил события даже более давние и менее важные, помнил их, должно быть, потому, что они были связаны с повседневной жизнью.

Мешали ему также заснуть и мысли об одиночестве. Когда все будет кончено, он останется тут совсем один. А если он и впрямь окажется совсем один, ему остается только ждать смерти. Прежде он никогда об этом не думал, но теперь ему стало казаться, что именно жена ограждала его от болезней и смерти. Вероятно, Поль и Мишлина предложат ему переселиться к ним, но он уже знал, что откажется. Он хотел умереть здесь, в своем доме, в своем саду. В тот год, когда он долго болел, он отказался лечь в больницу именно потому, что боялся там умереть. Это было одно соображение, а кроме того, он был уверен, что никто не сможет за ним так ходить, как жена. Пожалуй, тогда он по-настоящему этого не сознавал, но этой ночью он наконец понял, что то была одна из смутных причин, по которым он упорно желал остаться дома.