Когда они выехали на широкий тракт, ведущий из Клармона, и взяли на Бюсси, их то и дело обгоняли повозки, торопившиеся на ярмарку, в которых ехали целые семьи крестьян, они обменивались веселыми шутками, размахивали флажками. А в седоках повозок, что катили им навстречу, они узнавали тех, кто направлялся в Ревероль провести воскресный денек с детьми, которых они заберут вечером, уже как собственное свое сокровище. Отвечая на их поклоны, Блондель перестал хмуриться и твердил:

— Возможно, на вашем дурацком празднике и будут три короля, но нынче вечером настоящими королями станут вот эти люди. Они и их дети.

Чем ближе они подъезжали к Моржу, тем больше на дороге становилось людей, спешащих на праздник, кто в тележке, кто пешком. Иной раз их обгонял всадник или группа всадников, и из-под копыт их коней, пущенных галопом, взлетали тучи пыли. Ветер на ходу развевал разноцветные флажки, солнце блестело на стали клинков и мечей. Порой, заслышав зов трубы, Бовар боязливо прядал ушами.

— Я же вам говорил, что все, кто носят оружие, просто-напросто полоумные, — ворчал Блондель. — Все эти люди готовы столкнуть вас в ров, и женщин и детей, лишь бы первыми добраться до того места, где будут совершать свои подвиги, увы, весьма печальные подвиги.

А Бизонтен, слушая его слова, без конца повторял про себя: «Дай-то бог, чтобы он хоть до вечера продержался и не поднял шума».

Уже почти перед самым городом, на последнем спуске, где дорога змеей бежит между рощами и виноградниками, их поджидало два десятка всадников в парадном одеянии, в касках и кирасах. Когда вооруженные всадники выстроились: половина перед их повозкой, другая — позади нее, — лицо Блонделя болезненно исказилось. Затрубили трубы, извещая о его прибытии, и все встречавшиеся им на пути срывали головные уборы, кланялись, били в ладоши, размахивали флагами. Там, дальше, за коричневыми и красными городскими крышами, сверкало водное зеркало. Паруса, надутые ласковым ветерком, тянулись к пристани. И так как со всех сторон стекались в Морж повозки, пешеходы, всадники, то казалось, нынче утром город похож на сердцевину прекрасного цветка, лепестки которого находятся в непрерывном движении.

Вместо того чтобы проследовать через городские ворота, эскорт свернул на тропинку, идущую по правому берегу реки. Потому что именно здесь, на берегу озера, на огромном лугу, и должны были начаться игры. И уже сейчас луг этот как бы превратился в зеленый пруд, берега расцвели всеми красками радуги. И если само озеро, казалось, вовсе и не замечает расшалившегося ветерка, берега его были словно охвачены радостным безумьем. Безумьем звуков и красок, еще набравшим силу при их появлении на празднике. Эскорт проводил их через луг к трибунам, где уже восседали советники, казавшиеся особенно строгими в своих длинных черных одеяниях.

Старейшина дружески хлопнул Блонделя по плечу и усадил его в первый ряд между собой и мастером Жоттераном. А для остальных реверольцев оставили места на этой же трибуне, только в самом ее конце. Пьер пошел поставить на место повозку, и Бизонтену было видно с его места, как он привязал Бовара к длинной коновязи, где уже были привязаны сотни лошадей. Минуты три старейшина беседовал с Блонделем, потом по его знаку внезапно раздался звук фанфар, так что от неожиданности все даже вздрогнули. И сразу по крытому мосту через реку двинулось шествие. Под бой барабанов и свист флейт шествие вступило на луг, где были установлены мачты, а на их верхушках прикрепили зеленых и красных попугаев. Каждая группа, прежде чем занять полагающееся ей место, проходила перед трибуной, четко отбивая шаг. Здесь были, кроме стрелков, пастухи с огромными деревянными трубами, знаменщики, виноградари с корзинами за спиной, моряки с веслами на плече, молоденькие девушки с охапками веток, перевязанными лентами, музыканты, играющие на всевозможных инструментах, всадники на пышно разубранных конях. Были здесь также и пушкари, здоровенные битюги тащили мощное орудие, ствол его, оправленный медью, нацелили на озеро. Один из ездовых размахивал факелом и по знаку старейшины поджег порох, орудие отскочило назад, бросив в сторону озера тучу черного дыма, но ветер прибил дым к берегу. Задрожала земля, и эхо, подхватив этот нечеловеческий грохот, пробежало по Савойским Альпам, которые отогнали его опять к озеру. Бизонтен приподнялся, желая посмотреть на лицо Блонделя. Ортанс тоже пыталась увидеть выражение его лица, но ей это не удалось, и она спросила:

— Ну что он?

— Даже не шелохнулся.

— По-моему, он ничего не видит и не слышит. Весь ушел в себя. Молю, только бы он продержался до конца, дорого бы я дала, чтобы быть сейчас рядом с ним.

Вскоре начались состязания; первыми выступили лучники, за ними стрелки из аркебузов. При каждом звуке выстрела лицо Блонделя передергивала гримаса боли, но он сидел неподвижно. Со своего места Бизонтен не мог хорошенько разглядеть лекаря из Франш-Конте, но ему почему-то казалось, что взор его блуждает где-то далеко в лазури озера, а быть может, еще дальше, в их несчастном Франш-Конте, где бьют из смертоносного оружия не по чучелам попугаев, а по живым детям. И в ушах Бизонтена прозвучали те самые слова, что бросил им Блондель:

— Какая жалость, что такой добрый и такой великодушный народ до сих пор тешится этими дурацкими игрищами. Для меня это вернейшее свидетельство того, что в каждом человеке живет и самое прекрасное, и самое дурное. Так постараемся же никогда не открывать пути дурному.

Наконец стрелки, получившие заслуженную ими корону, по-военному отдали честь сидящим на почетной трибуне. И потом каждый бросал свою лепту в большую корзину, которую держали две девицы, одетые во все белое. После них вновь продефилировали зрители, от каждой проходящей группы отделялся выборный и ссыпал содержимое шляпы в корзину с деньгами. Когда музыканты, обойдя весь луг, остановились перед трибуной, старейшина поднялся и предложил Блонделю последовать за ним. Они первыми спустились вниз, за ними шли все остальные члены Совета. Бизонтен и его друзья тоже влились в шествие. Так все они и вошли в город, где уже весело трезвонили колокола. Когда они вступили на деревянный мост, Бизонтен крепко сжал руку Мари. И, нагнувшись, шепнул ей на ухо:

— Помнишь тот первый вечер?

Мари подняла на него глаза, и тут же оба дружно повернулись в сторону реки, где на берегу они разбили лагерь, когда у них не было ни еды, ни сена, когда еще они даже не знали, примет ли их городская стража или отгонит к границе.

Остаток нынешнего дня был подобен потокам солнца, разливавшимся по разукрашенному флагами городу. Восточный ветерок, поднявшийся к полудню, играл полотнищами флагов и знамен, уносил на запад гул праздничной толпы. На открытом воздухе под разноцветными навесами было разложено угощение, стояли бутылки с местным вином, и музыка, казалось, сама чуточку захмелела. На пристани, где были расставлены столы со всякой снедью, уже начались танцы.

— Бог ты мой, — шептал своим друзьям Блондель всякий раз, когда их сталкивало течением толпы, — какое же это ненужное расточительство, а ведь совсем близко отсюда люди умирают с голоду! Счастлив тот народ, которого судьба уберегла от войны!

Но ведь он знал, что каждая проданная сосиска, каждый проданный ломоть хлеба, каждая лепешка, каждый стакан вина — все это идет на восстановление Ревероля, и эта мысль в конце концов заставила его все-таки улыбнуться. Жители Моржа изобретали сотни способов добыть для этого побольше денег, начиная с мостовой пошлины у городских ворот и у пристани с прибывавших в город. А поскольку люди сотнями хлынули из Лозанны и из многих других мест, поскольку их сотнями доставляли на лодках из всех городов Савойи, уже сейчас можно было не сомневаться, что выручка обещает быть богатой. Всадники платили за коня, на котором сюда прискакали, моряки приглашали желающих прокатиться по озеру, рыбаки жарили только что выловленную рыбу и продавали ее совсем еще горячей, крестьяне предлагали последние зимние яблоки и сахарный горошек. Чтобы иметь право потанцевать, приходилось покупать за два су особую кокарду, и те же два су брали с желающих поглазеть на жонглеров и ученую лисицу. Бурый медведь протягивал вам лапу за четыре су, а театр марионеток, возведенный на рынке, обошелся бы вам в полфлорина. Блондель растрогался до слез, когда они добрались до небольшого прилавка, за которым стоял старик кузнец Гийом Роша и продавал каминные подставки для дров и совки для углей, все это он мастерил вечерами и сработал с превеликим тщанием. Старик перецеловал всех своих друзей и наказал им: