Ему было так необходимо подбодрить себя, однако в глубине души хотя он и не сомневался в дружелюбном отношении мастера, но не был твердо уверен, что тот даст ему работу.
Дорога ползла вверх по холму, и, когда они добрались до самой вершины, перед ними открылся спуск, ведущий в долину, где меж полей, еще покрытых снегом, желтой змеей вилась дорога, а эту дорогу пересекала другая, уходившая куда-то в глубь долины, к подножию крутого откоса. Бизонтен задумался, брать ему вправо или влево. Хоть начальник стражи и объяснил ему, как и куда ехать, но, вправо или влево, Бизонтен не уточнил. И он ломал голову, раздумывая, уж не ошибся ли он, когда вдруг различил под тонким слоем снега тропу, являющуюся продолжением их дороги.
«Похоже, что неезженая», — подумал он, не смея признаться себе, что должна же существовать хоть какая-нибудь надпись, гласящая, что здесь, мол, в селенье карантин.
Подняв глаза, он заметил наконец колокольню, дом, потом второй, за деревьями на вершине холма, четко вырисовывавшимися на фоне небесной лазури. Перегнувшись, он обернулся назад:
— Смотрите, вон там!
— Вон там! — хором отозвались ребятишки.
Бизонтен прищурил глаза и увидел, как порывом ветра прибивает к земле столб дыма.
— И огонь там есть!
И внезапно при виде этого живого дыма, подымавшегося из печной трубы, он почувствовал, как в душе у него вспыхивает радость. Он щелкнул кнутом, и лошади крупной рысью спустились вниз к подножию пригорка. Подъем оказался нелегким, по разбитой дороге, скованной к тому же гололедом. Пришлось выйти из повозки и тащить под уздцы лошадей, но, к счастью, пригорок одолели скоро. Там, наверху, их ждало четыре дома: два по одну сторону дороги, два — по другую. Справа, чуть в стороне, еще три дома, церковь, потом еще два дома. Около того дома, где из трубы валил дым, снег был лишь слегка затоптан редкими следами человеческих ног.
— Нам вот сюда надо, — решил Бизонтен.
— А кушать нам дадут? — спросила малышка Леонтина.
Мари не выпускала детей из повозки, и дочка ее захныкала.
— Беда все-таки нам, — заметил Пьер, — слава богу, хоть до места добрались, ведь дети совсем извелись за дорогу.
— А по-моему, просто чудо, что они так мало хныкали, могли бы хныкать и почаще, — произнесла Ортанс, подходя к малышке.
Бизонтен уже направился к тому дому, откуда подымался дымок, как вдруг входная дверь открылась. Какой-то согбенный старик сошел с крыльца, спотыкаясь на каждом шагу, он опирался на толстую узловатую палку, а на голове его красовался колпак неопределенно грязного цвета. Хотя уже холодало, на нем была только рубаха, широко распахнутая на груди. Превратившиеся в лохмотья рукава открывали худые, как у скелета, руки. И рубаха, и лицо, и руки старика — все были одного цвета: грязно-песочного. Длинные седые волосы, падавшие из-под колпака на плечи, вольно трепал ветер.
Так как ребятишки все-таки выпросили разрешение выйти наружу, Мари поставила их на землю возле головной повозки. Подойдя к ним, согбенный старец уставился на детей, как-то неестественно выворачивая голову и шею. С минуту он молча смотрел на них, потом сказал:
— Вот эта парочка много чего сумеет запомнить и порассказать. Хорошо, что они попали сюда, здесь рассказов наберется целый воз. А мои-то, черт побери, уж никогда никому ничего не расскажут. Семь лет назад чума их всех унесла, и их мать в придачу. Моих детей и их детей. От всей семьи, черт побери, одного лишь меня оставила. Негодного даже на семя. А скольких еще других эта самая чума сожрала! А вас вот пощадила, и власти вас в карантин загнали. Боятся… все всего боятся…
Подняв клюку, он показал на дома. Лишившись таким образом единственной опоры, своей клюки, он вынужден был согнуть колени, чтобы не упасть носом в землю, спину-то ему распрямить никак не удавалось.
— Здесь, — снова заговорил он, — чего-чего, а места хватает. Кого чума не сгубила, те сами разбежались. Я совсем один остался. Побудете со мной за компанию несколько дней, а потом тоже уедете. Как и все прочие. В такое холодное время ждать новых гостей, пожалуй, зря будет.
Заодно он объяснил, что магистрат Моржа попросил, мол, его остаться в селенье и принимать приезжих, направленных в карантин, если есть подозрение на заразную болезнь. Город поставляет сюда зерно и сено — словом, весь урожай, что собрали на покинутых полях Ревероля. Посылают им также растительное масло и свечи. Но сейчас имеется в наличии только зерно и сено.
— Мой вам совет — поселитесь-ка вы в крайнем доме, он побольше других. Кто знает, когда еще люди сюда вернутся. Вот тот дом стоит, подальше от моего. Идите себе и ничего худого в голову не берите. В мои годы, когда человек столько всего насмотрелся…
— Надо нам двигаться, — заметил Бизонтен, — а то лошадей обтереть нужно.
— Вот и ладно, — согласился старик. — Я-то все болтаю, болтаю. Оно и правда, я все здесь сидел и по этому косогору на чертовой повозке не подымался. Но когда людей совсем не видишь…
Он проковылял шага три и указал дорогу, ведущую к крайнему дому, потом остановился и снова проговорил:
— Не будь у меня такой грызи в ногах, разрази их гром, я бы сам с вами пошел, да уж больно скользко. Хотя вы и без меня все сразу найдете. Лошадкам там корм будет, да и конюшня не заперта. А вам говорили, какая у вас будет работа?
Всех, кроме Бизонтена, удивили эти слова.
— Разумеется, говорили. Завтра же и начнем.
— Мне-то не поручали за вами смотреть, сколько вы выработаете, мало ли, нет ли, а вот когда возчик приедет и окажется, что вы свой урок не выполнили, за вами стражника пришлют, и он вас отсюда выдворит.
Старик зашагал было к своему жилью, потом остановился, свернул с дороги и, искоса поглядывая на приезжих, добавил:
— Если кто из вас ко мне зайдет с мешком, могу дать мерку зерна, так сказать вперед.
— Я схожу, — вызвалась Ортанс.
Когда старик, еле волоча свои наболевшие, неверные ноги, отошел, цирюльник обратился к Ортанс:
— Я тоже с тобой пойду. Есть у меня настойка, авось ему поможет.
— Верно вы сказали! — воскликнула Ортанс. — Если мы сумеем оказывать людям услуги, нам и самим будет легче.
— Спросите-ка его, не нужно ли ему плуг подправить, — добавил кузнец.
— Или что-нибудь построить, — хохотнул Бизонтен.
Перекинув пустой мешок через плечо и отойдя на несколько шагов, Ортанс вдруг спохватилась.
— А о какой, в сущности, работе шла речь? — спросила она.
Бизонтен объяснил, что проживающие в карантине обязаны оплачивать свое пребывание там. Если у них нет денег, тогда пусть дробят камень, городу камень нужен — дороги мостить.
Ортанс даже побагровела от гнева. Подошла к Бизонтену и спросила:
— А деньгами сколько это получится?
— Я у них даже об этом не спрашивал.
Желая сдержать рвущуюся из груди ярость, Ортанс сжала губы, потом прошипела:
— Тогда мы все пойдем бить камень. И моя тетка тоже! Во всяком случае, покорно вас благодарю…
— Да что вы, мужчины на работу пойдут.
Негодующая Ортанс прервала его.
— Другими словами, вы собираетесь меня кормить!
Бизонтен рассмеялся.
— А почему бы и нет, барышня? Можно было бы угодить в худшую переделку. Я по крайней мере нахожу все это прекрасным…
Ортанс на минуту затихла, а потом тоже расхохоталась и крикнула:
— Если бы я не боялась сломать руку о кости этого плотника, я бы такую ему оплеуху влепила!
20
Первое, что увидели они, прежде чем добрались до назначенного им дома, было озеро.
Всем существом, всем сердцем Бизонтен ощутил красоту озера в зимнем его величии. Оно было здесь, совсем близко и в то же время далеко, словно отлакированное ветром и солнцем, соединившими свои усилия, чтобы придать ему еще больше блеска, чем придал бы снег. Оно было затянуто пеленой бледного золота меж этих серебристых гор, на склонах которых четко вырисовывались голубые, закованные морозом потоки. Все эти застывшие ручейки принесли свой сверкающий пепел в дар озеру, и оно сумело высечь из него огневые искры.