Из гостиницы я ушел в подавленном состоянии. «В самом деле, — думал я, — не к Матлаху, так к другому надо идти под ярмо. Государственной службы мне теперь не получить, об этом и мечтать нечего. Куда же податься, как жить? Опять носить по улицам картонный башмак или снова сесть Горуле на шею… Нет, ни за что! Но Матлах, Матлах — это уж слишком!»

Снова начались мучительные поиски работы. Я до сих пор храню экземпляры газет с объявлениями на последних полосах: «Инженер сельского хозяйства, окончивший курс в Брно, ищет место. Согласен в отъезд. С предложениями обращаться: «Ужгород, почтовый ящик Д/23».

Ежедневно я приходил на почту, открывал ящик, но ящик был пуст. «Ничего, — утешал я себя, — завтра что-нибудь да будет». Но наступал завтрашний день, и ничего в положении моем не менялось.

Чонка одолжил мне триста крон, которые «честно» возвратил Казарик. Я ездил в Пряшев, Мукачево, Берегово — и все безрезультатно. Советским людям моего поколения неведомо это ужасное чувство, когда у человека есть сильные руки, знания, специальность, жажда работы — и их не к чему приложить. Тупое отчаяние преследует безработного даже во сне. Ночью ждешь утра, а когда оно приходит, не рад, что оно пришло. День кажется бесконечным, все люди — врагами, мозг отупевает, движения становятся вялыми, тяжелыми. Работы, работы!

Но вот как будто судьба сжалилась надо мной: в ящике Д/23 я нашел открытку. Как голодный берет протянутый ему ломоть, так и я жадно схватил эту желтоватую почтовую карточку, на которой было написано: «Вдова Калмана Гедеш из Берегова предлагает пану инженеру Белинцу место управителя в небольшом имении. Для переговоров прошу пана явиться в Берегово, на Бенешевскую улицу, дом номер девять».

Вдова Калмана Гедеш приняла меня любезно. Поместье у нее было небольшое, сама она постоянно жила в городе, и ей нужен был честный управляющий. Но так как рекомендаций у меня никаких не было, за исключением диплома об окончании институтского курса, пани Гедеш попросила меня повременить несколько дней. Я возвратился в Ужгород и стал ждать. Ответ из Берегова пришел очень скоро. В ящике Д/23 меня ждала открытка.

«Вдова Калмана Гедеш честь имеет сообщить пану Белинцу, что на ее запрос в краевую земельную комору рекомендация была дана пану инженеру не в его пользу, о чем вдова Калмана Гедеш весьма сожалеет».

Петля на моей шее затягивалась все туже. Подлая газетная статейка, Лещецкий неотступно шли за мной следом… Пересуды и дрязги в доме Лембеев, где я вынужден был оставаться, ежедневные упреки Юлии мужу, что это по его милости у них в Доме живет человек, от которого отворачиваются все приличные люди, не давали дышать.

Мне не на что было надеяться, а жить дальше так, как я жил теперь, чувствовать унизительную зависимость от едва терпевших меня старого Лембея и Юлии я больше не мог.

…И вот опять секретарь Матлаха Сабо принес мне письмо. Я пробежал его глазами и смял листок…

Матлах ждал меня в гостинице. Тяжелый, обрюзгший, раздраженно оттолкнув от себя пытающегося ему помочь сына, он поднялся мне навстречу, цепляясь руками за край стола и спинку кровати.

— Ну что, пане Белинец, все еще не решаетесь? Пора, ей-богу, не пожалеете… Вы все думаете: «Вот, работать на Матлаха!» — а ведь на самом деле для Верховины будете работать. Что же, я не человек и не вижу, какая она, наша Верховина? Все вижу… А мы ее на ноги поставим! Я не шуткую, пане Белинец. Застрою Верховину фермами, от Ясеней до самой до Словакии. Дайте мне только срок, чтобы развернуться, и увидите: всем найду у себя работу, никого без хлеба не оставлю… а вы мне помогите наукой…

Я слушал, опустив голову. Никто не мог быть моим советчиком сегодня. Решать надо было самому.

«Допустим, — думал я, — что в конце концов мне даже удастся получить место агронома в чьем-нибудь поместье, но ведь все равно и там Матлах! Матлах — только под другой фамилией. Здесь хоть мне представлялся случай работать на горной земле и, может быть, чем-нибудь помочь людям Верховины… Или опять возвращаться во флигелек Лембеев?»

Выхода не было…

— Значит, договорились, пане Белинец? — произнес Матлах. — Ну, як кажут, дай бог!

25

Как ни противился Матлах, а пришлось ему уступить врачам. Он бы поупрямился и дальше в надежде, что, может, обойдется без лечения, если бы, проснувшись однажды утром, не почувствовал, что ноги совсем не повинуются ему. Матлах испугался и стал звать на помощь.

Врачи предложили срочно ехать в Прагу, и он согласился.

Меня в этот день в Ужгороде не было. Я выехал в Мукачево, где должен был встретиться и переговорить с доверенным лицом Матлаха о будущем строительстве фермы.

Когда я вернулся, дверь мне открыл Чонка.

— Где ты пропадаешь? — накинулся он на меня. — Матлах тебя разыскивает. Скорее на вокзал!

— Почему на вокзал? — удивился я.

— Как, ты не знаешь?! — воскликнул Чонка. — Твой шеф уезжает в Прагу. Полчаса назад приходил его отпрыск и велел передать, что пан Матлах ждет тебя уже на вокзале.

Матлаха я нашел на платформе, он сидел там на раскладном стуле. Ноги его были закутаны в черный мохнатый самотканный платок, какие носят у нас женщины в низинных селах вместо зимней верхней одежды. У ног лежала старая верховинская тайстра. Провожатых было двое: сын и Сабо.

Матлах был угрюм и сосредоточен.

— Приходится ехать, пане Белинец, черт бы их взял всех! — произнес он, когда я подошел к нему. — Думал, обойдется и так… Вы сгадайте, сколько грошей пропадет из-за этих проклятых! Ну, что вы там, в Мукачеве, успели?

Я подробно рассказал о своей поездке.

— Вот и добре, — оживился Матлах, — пробуйте сами, пане Белинец. А время без меня не теряйте. Что только нужно, делайте. Я для вас и гроши приготовил, вот, пойдите в сторонку и пересчитайте, я уже считал.

Как и в прошлый раз в гостинице, он расстегнул ворот сорочки и извлек из бычьего пузыря завернутую в бумагу пачку денег.

— Зачем мне считать, — сказал я, — если вы сосчитали?

— Нет, уж сосчитайте, — запротестовал Матлах. — Гроши любят, когда их лишний раз пальчиками перевернут. А потом вот здесь, на этом листочке, и расписочку дадите, сколько получили.

Я сосчитал деньги, затем написал на листке расписку. Матлах прочитал ее, шевеля губами, спрятал в бычий пузырь и застегнул ворот сорочки.

— Вот и начало, — произнес он. — Если бы не мои ноги, у нас бы дело быстрее пошло… Вернусь, сам буду с вами фермой заниматься. Я вон чув, Батя и теперь сам везде нос сует: хозяин!.. На обратной дороге в Злин заеду, надо поглядеть, как у него там дело крутится, может и для себя я какую-нибудь пользу подмечу… С сапожника начал, а вон куда вышел!..

Платформа между тем заполнилась пассажирами. Подали состав. На вагонных подножках стояли проводники в каскетках. Людские голоса смешались с визгом колес багажных тележек и предостерегающими окриками носильщиков.

— Пора и нам, — произнес Матлах и начал прощаться.

— Поднимай, Андрею, — приказал Матлах сыну.

К моему изумлению, Андрей без всякого усилия, словно то был не человек, а узел с тряпьем, поднял Матлаха и понес его.

Сабо подобрал стул, тайстру и поспешил следом за Матлахом.

— Нет, нет, пане Белинец, вы просто родились в сорочке, мы все так рады за вас! Бедненький, сколько вам пришлось перетерпеть! Ах, не говорите, не говорите, как это ужасно быть оклеветанным! Я так переживала за вас, но все время твердила Василю, что в конце концов правда восторжествует и вы будете вознаграждены. Вот видите, так и случилось. Отец говорит, что лучшей службы, чем у пана Матлаха, не надо и желать. Как мы все рады!

Это разливается соловьем Юлия. Столкнувшись со мной в садике на дворе, она зазвала меня в дом и вот уж бог весть сколько времени рассыпается в комплиментах мне и бурно выражает свою радость по поводу того, что я получил службу у Матлаха.