Объявляя своей богиней Природу, Эдмунд отрекается от всех ограничений, налагаемых обществом. В эти ограничения входят законы, устанавливающие различия между законными и незаконными детьми, а также между старшими и младшими сыновьями. Прав тот, кто сильнее, а потому Эдмунд стремится унаследовать земли и титулы по закону природы, согласно которому все наследует сильнейший и умнейший. Эдмунд уже придумал, как этого добиться.
Входит Глостер, расстроенный и потрясенный событиями при дворе. Он сразу замечает письмо, которое Эдмунд намеренно неловко пытается спрятать. Глостер требует отдать ему письмо. Выясняется, что оно от Эдгара (законного сына). Эдгар завуалированно (но вполне ясно) предлагает Эдмунду вместе убить отца и разделить наследство, не дожидаясь смерти родителя.
Публика знает, что письмо подложное и Эдгар не виноват, но Глостеру это неизвестно.
Глостер, не желающий верить в виновность Эдгара (он не так чудовищно скор на гнев, как Лир), просит Эдмунда придумать, каким способом подтвердить преступные намерения единокровного брата, и мрачно бормочет себе под нос:
Вот они, эти недавние затмения, солнечное и лунное! Они не предвещают ничего хорошего.
В этой реплике отражена вера древних в то, что всякое отклонение от нормы, происходящее в небесах, представляет божественное знамение и сулит катастрофы.
Однако у этой фразы есть еще одно значение: она содержит намек на событие, происшедшее во время написания пьесы.
Считается, что премьера «Короля Лира» состоялась 26 декабря 1606 г.; следовательно, сама пьеса была написана раньше. В сентябре предыдущего, 1605 г. состоялось затмение Луны, а в октябре — наблюдаемое в Англии затмение Солнца. Вскоре из печати вышла брошюра, в которой утверждалось, что эти явления приведут к грозным последствиям.
Похоже, что Шекспир приступил к пьесе в начале 1606 г. и у него было время вставить в речь Глостера фразу, являющуюся откликом на актуальное событие. Глостер перечисляет ужасы, которых следует ждать от затмений; возможно, Шекспир заимствовал их из указанной брошюры.
Глостер уходит, и Эдмунд насмешливо комментирует речь своего отца. Сам он напрочь отвергает астрологию и возможность влияния небесных светил на человека. Может быть, Шекспир хотел таким образом заклеймить Эдмунда как циника и атеиста, но времена изменились; современная публика от души одобряет слова Эдмунда, красноречиво обличающего лженауку.
Эдмунд начинает:
Как это глупо! Когда мы сами портим и коверкаем себе жизнь, обожравшись благополучием, мы приписываем наши несчастья Солнцу, Луне и звездам.
Он приводит характерный пример, насмехаясь над астрологическими прогнозами:
Отец проказничал с матерью под созвездием Дракона. Я родился на свет под знаком Большой Медведицы. Отсюда следует, что я должен быть груб и развратен. Какой вздор! Я то, что я есть, и был бы тем же самым, если бы самая целомудренная звезда мерцала над моей колыбелью.
Созвездие Дракона[1] представляет собой спираль относительно ярких звезд неподалеку от небесного северного полюса. Большая Медведица также находится рядом с этим полюсом; у американцев она известна под названием Большой Ковш.
Астрологического значения эти созвездия не имеют, поскольку не входят в зодиак, а орбиты Солнца, Луны и планет проходят именно через знаки зодиака. Однако Эдмунду нет до этого дела; у него своя логика. Выражение «Хвост Дракона» дерзко указывает на обстоятельства отцовских «проказ», а «Большая Медведица» — на грубую и дикую медвежью натуру.
Появляется Эдгар, законный сын Глостера, единокровный брат Эдмунда, и Эдмунд готовится сыграть новую роль. Он говорит:
Напущу на себя грусть вроде полоумного Тома из Бедлама.
Начнем с того, что Бедлам — искаженное Бетлехем (Вифлеем). В 1402 г. в Лондоне открылась больница Святой Марий Вифлеемской, предназначенная для лечения душевнобольных. Она была достаточно известна; в результате возник обычай называть любого душевнобольного Томом из Бетлехема, а в просторечии — из Бедлама.
До разработки современных программ исцеления душевнобольных лечебница была забита больными, издававшими страшные крики и вопли, поэтому словом «бедлам» начали называть любую сцену, при которой разносятся дикие вопли.
Том — одно из самых распространенных английских имен, поэтому оно часто использовалось (и используется до сих пор) для обозначения понятий, имеющих отношение ко многим людям, — например, «Том, Дик и Гарри», «Томми Аткинс» (безымянный солдат) и даже «томкэт» (кот-самец).
По какой-то причине Томами называли мужчин с невысокими умственными способностями; существовало выражение «Тот fool» (Том — дурак), от которого возникли существительные «tomfoolery» (дурачество, паясничанье) и «tommyrot» (дикая чушь, вздор). То же самое можно было сказать и о безумном; поэтому человека, который не настолько буйный, чтобы держать его в сумасшедшем доме, или того, кто отпущен оттуда, так как не представляет опасности для общества, и называли «Томом из Бедлама».
То, что при появлении Эдгара Эдмунд использует выражение «Том из Бедлама», становится драматическим предсказанием будущих событий. Это будущее начинает сбываться, когда Эдмунд убеждает наивного Эдгара, что их отец Глостер сердится на него. Эдгар, сбитый с т0лку неожиданным поворотом событий, дает убедить себя, что он должен постоянно носить оружие ради собственной безопасности.
Король Лир проводит месяц у старшей дочери Гонерильи, во дворце ее мужа герцога Альбанского (местонахождение дворца также неизвестно). Как и подозревали дочери, старик расстался с королевским титулом, но сохранил прежнее высокомерие.
Подобострастный слуга Освальд жалуется Гонерилье на короля (видимо, уже не в первый раз). Гонерилья говорит:
Правда ли, что отец прибил моего придворного за то, что тот выругал его шута?
Должность придворного шута (или дурака) типична для средневековой Западной Европы и возникла благодаря отношению ранних христиан к безумным. В языческие времена безумие считали результатом воздействия на человека некоей божественной силы, поэтому к таким людям относились с почтением и суеверным страхом (пример подобного отношения можно найти в «Гамлете»).
Напротив, ранние христиане (частично благодаря новозаветным легендам об «обуянных бесами») считали, что безумные наказаны болезнью за собственные грехи. Если выходки умалишенных не вызывали страха или отвращения, то их считали просто забавными. При Шекспире и долго после него любимым развлечением лондонцев было посещение Бедлама, где можно было вдоволь посмеяться над сумасшедшими. Примерно так же мы сегодня ходим в зоопарк; разница лишь в том, что с животными обращаются намного лучше и относятся к ним с большей симпатией, чем раньше относились к душевнобольным.
Если умалишенный действительно был безопасен и казался забавным (например, умел говорить смешные «глупости»), его могла взять в свой дом семья достаточно обеспеченная, чтобы прокормить «лишний рот». Поэтому смекалистый, но бедный человек понимал: если притвориться слегка тронутым и при этом проявить немного остроумия, то можно неплохо устроиться.
После этого шут стал обычной фигурой при дворе, где он заменял современные развлекательные телепередачи: исполнял комические куплеты и танцы, отпускал реплики, устраивал зрелища и так далее. Конечно, присутствие шута в доримской Англии анахронизм, но шекспировскую публику это не волновало. При Шекспире придворные шуты процветали; они исчезли лишь лет через тридцать после его смерти.
1
в оригинале — Хвост Дракона. — Е. К.