Генрих тут же прогоняет Суффолка, приказывая ему покинуть Англию в трехдневный срок.

На самом деле это произошло не сразу после смерти Глостера, а через три года. Когда в январе 1450 г. собрался парламент, палата общин потребовала ареста Суффолка. 17 марта он был приговорен к пятилетней ссылке и получил предписание покинуть Англию до 1 мая.

Но Суффолк — не единственный из врагов Глостера, кого ждет смерть. Не успевают огласить решение о высылке Суффолка, как входит придворный и сообщает:

Король торопится к нему, и, когда кардинал Бофорт с трудом произносит последние слова, Генрих говорит:

В пьесе кардинал Бофорт умирает от сознания собственной вины перед убитым Глостером и, как прямо говорит Шекспир, отправляется в ад.

Испытывал кардинал муки совести или нет, неизвестно, но в отличие от Суффолка Бофорт действительно умер сразу после Глостера. Он умер в своем дворце 11 апреля 1447 г., через шесть недель после смерти своего единокровного племянника. В то время кардиналу было около семидесяти лет; это был последний из сыновей Джона Гонта и внуков Эдуарда III.

Теперь последними представителями ветви Ланкастеров, являвшимися прямыми потомками Джона Гонта по мужской линии, оставались лишь Генрих VI (правнук Гонта от его первой жены) и Эдмунд Сомерсет (правнук Гонта от его третьей жены), а также сыновья Гонта.

Однако отправиться в ссылку Суффолку толком так и не пришлось. Народный гнев против него все нарастал, и у многих (особенно в Лондоне) вызывало возмущение то, что Суффолк избежит смерти и отправится в ссылку, из которой еще может вернуться. Казалось, что беспорядками охвачена вся Англия. Чтобы избежать народного восстания, судно, на котором Суффолк отплыл 1 мая, перехватил военный корабль. Герцог перешел на борт военного корабля, и 5 мая его казнили — видимо, по приказанию властей, которые решили пожертвовать им, чтобы избежать худшего. В то время Суффолку было пятьдесят четыре года; этот возраст плохо согласуется с любовными сценами, где Шекспир изображает его рядом с двадцатилетней королевой.

В пьесе судно, везущее замаскированного Суффолка (что должно было уберечь его от ярости толпы по дороге в порт), действительно останавливает военный корабль. Герцога передают человеку, который называет себя Уолтером Уитмором.

Суффолк потрясен; он объясняет свой испуг так:

Это намек на предсказание, полученное на спиритическом сеансе (который на самом деле состоялся за девять лет до ссылки Суффолка). В Средние века имя Уолтер часто произносили как Уотер, так что его распространенная сокращенная форма была Уот (например, Уот Тайлер). Широкое распространение имени Уот привело к возникновению распространенной фамилии Уотсон.

Итак, Суффолку было суждено умереть не только «by water» — «от воды» (то есть в море), но и «by Water» (от руки человека по имени Уолтер).

Ясно, что Суффолку грозит смерть, но он отказывается просить пощады. Герцог спрашивает командира захватившего его корабля, почему он должен умереть, и получает ответ: он был жаден и присвоил значительную часть королевской казны, был любовником королевы и убил Глостера.

Командир корабля говорит Суффолку:

Сулла один из римских полководцев, в последний век существования Римской республики он способствовал уничтожению ее конституции и проложил путь к созданию империи. В 82 г. до н. э. Сулла повел армию против своих врагов, которые тогда владели городом Римом. Он был первым полководцем, штурмовавшим Рим силами римской армии, и именно в этом смысле пресытился, пожрав сердце собственной матери. Более того, после победы Сулла конфисковал движимое и недвижимое имущество своих врагов и за счет этого обогатился сам и обогатил своих сторонников. Все это напоминает то, как Суффолк получил владения Глостера.

Суффолк все еще бросает вызов своим врагам. Он говорит, что многие великие люди погибли от рук ничтожных убийц:

Туллий — это Цицерон, которого убили солдаты, посланные Марком Антонием. А Брута многие считали незаконным сыном Юлия Цезаря. Помпей был убит не свирепыми дикарями, а цивилизованными жителями Египта эпохи Птолемеев.

Суффолк называет своих убийц пиратами, потому что те захватили его судно в открытом море.

После смерти Суффолка два дворянина, сопровождавшие его в поездке, отвозят его тело обратно в Лондон.

Настала пора описать восстание Джека Кеда (или Джона Кеда), которого Йорк отправил в Кент перед своим отъездом в Ирландию (см. в гл. 12: «Джон Кед…»).

После смерти Суффолка у Ланкастеров не осталось никого, кроме Сомерсета, который благодаря своей неудаче во Франции был почти так же непопулярен, как и Суффолк, кто мог бы руководить недалеким королем.

Поэтому многие возлагали надежды на Ричарда Йорка. Он хорошо зарекомендовал себя во Франции и был последним способным администратором периода окончания Столетней войны; более того, он сумел добиться успеха и в Ирландии. Ему удалось усмирить тамошних повстанцев и продемонстрировать такую смесь решительности с мягкостью, что в ходе последовавших за этим гражданских войн симпатии большинства ирландцев были на стороне партии Йорка.

Мало того, он был единственным Плантагенетом (потомком Эдуарда III исключительно по мужской линии), не принадлежавшим к ветви Ланкастеров. Ему не требовалось подкупать людей: все и без того говорили, что Йорк должен стать вторым человеком в стране после короля. То, что после 1450 г. в стране возобладали настроения сторонников Йорка, вовсе не означает, что за спиной восставших стоял Йорк; просто люди сохранили здравый смысл и видели то, что само бросалось в глаза.

Примерно тридцать тысяч жителей Кента и Суссекса под командованием Джека Кеда отправились в Лондон, чтобы передать королю петицию с требованием вернуть Йорка. Они требовали изменения внутренней политики и хотели, чтобы страной правил Йорк. Сначала у людей были исключительно мирные намерения; они вели себя прилично; в толпе было много мелких землевладельцев, искренне преданных короне и доброму королю (но не чужеземной королеве).

Как все движения фермеров, крестьян и ремесленников, на это восстание возвели напраслину тогдашние летописцы, которые были связаны с учеными; ученые же пользовались поддержкой аристократии и ассоциировали себя с ней. Поэтому объективную картину происходившего составить трудно. Но конечно, Шекспир, не упускавший возможности посмеяться над ремесленниками и крестьянами, превращает восстание в настоящий фарс.