Спустя некоторое время тот же угрюмый тюремщик принес мне еду; он даже не подал вида, что слышит меня, когда я заговорил с ним, и после того, как я поел, я впервые в жизни почувствовал себя дурно и весь остаток дня пролежал на спине, глядя в потолок и искренне желая помереть, чтобы покончить со всей этой нелепостью: так ненавистны мне были эти стены, в которых я чувствовал себя как птица в клетке, лишенная свободы и света Божьего. Наконец я заснул и не просыпался, пока тюремщик грубо не потряс меня за плечо и не потребовал встать и приниматься за завтрак. После того как я покончил с едой — а, по правде сказать, там и кончать-то особенно было не с чем, — он сделал мне знак следовать за ним. За дверью меня ждала стража с алебардами, и в таком виде мы снова промаршировали через весь город к зданию магистрата, где должен был состояться суд надо мной, как сообщил мне один из конвоиров. И вновь меня удивил интерес, который испытывали горожане к моей персоне, собравшись со всех сторон в таком количестве, что дорогу в толпе приходилось расчищать конным стражникам; однако тот же конвоир растолковал мне, что большинство моряков, погибших на «Золотом драконе», были родом из Портсмута и поэтому может случиться настоящий бунт, если меня не повесят.

Признаться, я нашел мало утешительного в этой новости, но раздумывать над ней мне было некогда, ибо вскоре мы подошли к зданию суда, и после многочисленных толчков и пинков я очутился в тесной загородке, похожей на ящик, с двумя стражниками по обе стороны от меня. Клетка стояла в обширном зале, битком набитом людьми, пожиравшими меня глазами и оживленно переговаривавшимися, пока чей-то голос громко не потребовал тишины и толстый старик с сонным одутловатым лицом, сидевший отдельно от остальных, возвышаясь над двумя другими судейскими чиновниками, на специальном помосте, спросил мое имя.

Для меня теперь не было секретом, что все эти люди жаждут моей смерти, а поскольку судья отлично знал из бумаги мастера Роджерса все, касающееся меня, — или во всяком случае вскоре узнает, — то я решил ничего не говорить и промолчал.

— Ты слышишь меня? — сердито воскликнул старик, а один из стражников толкнул меня в бок.

Я молча глядел на судью и ничего не отвечал.

В толпе послышался смех, и старик побагровел от злости.

— Стражник, всыпьте ему как следует, чтобы он проснулся! — воскликнул он, и один из конвоиров уже готов был выполнить поручение, но в зале поднялся шум протеста, и меня оставили в покое. Затем я услышал, как мастер Роджерс вслух зачитал мои показания и несколько свидетелей выступили с подробным изложением фактов гибели галеры и обстоятельств моего спасения. Настроение публики начало постепенно склоняться в мою сторону, и я это чувствовал по отдельным репликам, доносившимся до меня из зала. Но вот в качестве свидетеля вызвали племянника капитана Эмброуза, того самого юнца, которого я сшиб с ног в тот злополучный день.

— Ваша милость, — сказал он, обращаясь к судье, — преступник, сидящий здесь, пытается убедить нас, будто он попал на пиратский корабль случайно и что его там держали взаперти в качестве пленника. Но тогда пусть он объяснит нам, почему он был вооружен до зубов, когда мы его вытащили из воды? При нем были превосходная шпага французской работы, пистолет и отличный толедский кинжал. Неужели же пираты снабжают оружием своих пленников, ведь откуда иначе у обыкновенного деревенского простака из Шотландии, каким он пытается прикинуться, столь богатый арсенал, да еще иностранного производства? И неужели же он всерьез считает всех нас наивными дураками, готовыми поверить в его небылицы? Закон гласит одно: любой, захваченный на борту пиратского судна с оружием в руках, считается пиратом и подлежит соответствующему наказанию!

Шум в зале поднялся неописуемый. Старый судья безуспешно стучал деревянным молотком по столу, требуя тишины, и только отряду вооруженных копьями солдат во главе с офицером удалось навести относительный порядок. Я понял, что проиграл, и на вопрос судьи, чем объясняются изложенные свидетелем факты, снова промолчал. И в самом деле: что я мог сказать? Объяснить, как ко мне попали рапира де Кьюзака и кинжал де Папильона? Но тогда неизбежно всплывет история с папистским заговором, о котором я умолчал, и в этом случае последствия для меня могут оказаться столь же плачевными, если не хуже.

Судья долго распространялся о гнусности пиратства и неизбежном наказании за беззаконие и зло, о храбрости людей с королевского военного корабля и о Божьем правосудии, после чего двенадцать горожан, выступавших в роли присяжных, встали из-за стола и вышли из зала; шум, говор и смех вспыхнули с новой силой и продолжались до тех пор, пока они не вернулись снова, а я тем временем вспоминал отца, госпожу Марджори и очень сожалел, что руки у меня не свободны.

Присяжные отсутствовали не более пяти минут, и, когда они заняли свои мести за столом, молчание вновь воцарилось в зале суда.

Некоторое время я ничего не слышал, затем до меня донесся громкий голос, вопрошающий:

— Виновен или невиновен подсудимый?

— Виновен, ваша честь.

— Какого наказания он достоин?

— Смерти, ваша честь.

— Желаете что-нибудь сказать, подсудимый?

И тогда я впервые заговорил, кивком указав на племянника капитана Эмброуза, чья самодовольная физиономия ухмылялась мне из противоположного конца зала:

— Только то, видит Бог, что хотел бы подержать вон того щенка минуты три перед концом моей рапиры, чтобы научить его приему де Кьюзака и тому, какой от этого получается результат!

Толпа ахнула от удивления и неожиданности, кое-кто засмеялся, но молчание вскоре было восстановлено, и толстый судья, поднявшись, произнес:

— Джереми Клефан, пират, душегуб и сообщник безбожных преступников, ты признан виновным в пиратстве и грабежах в открытом море, а посему я приговариваю тебя к смертной казни, которая должна быть осуществлена в следующем порядке. Через три дня, считая от сегодняшнего числа, тебя отведут из места твоего заключения на место, известное под названием Рыночная площадь, и там повесят за шею, после чего твоя голова будет отделена от туловища и помещена над воротами порта, а твое тело четвертовано, и части его также помещены на других городских воротах, и да помилует Господь твою душу!

Затем герольд провозгласил: «Боже, храни королеву Бесс!»— судьи, склонивши головы, хором сказали: «Аминь!»— и меня увели из здания суда под одобрительные крики толпы как внутри зала, так и на улицах, и я явственно почувствовал, как сжимается петля на моей шее.

13. О том, что я услышал в каминной трубе, и о человеке под аркой

И вновь я лежал на полу своей каменной клетки и в течение некоторого времени не мог думать ни о чем, кроме как о странной судьбе, выпавшей на мою долю. Я вспоминал хищное и алчное выражение на лицах толпы, хотя люди, казалось, были довольны, когда узнали, как я убил де Папильона. Я вспомнил лоснящееся лицо судьи, его улыбку во время вынесения мне приговора и затем подумал о том, что произойдет через три дня. Но чем дольше я думал об этом, тем сильнее крепла во мне решимость обмануть палача и лишить жителей Портсмута их жертвы.

С этим намерением я приступил к поискам путей спасения. Возлагать надежды на окно, а также — в чем я довольно быстро убедился — на окованную железом дверь я не мог. Оставались поэтому пол, потолок и стены. Пол состоял из плотно уложенных плоских каменных плит без всяких щелей и зазоров между ними, абсолютно непроницаемый, — если, конечно, не иметь лома и кирки, чтобы его вскрыть, а у меня не было при себе даже зубочистки.

До потолка я не мог дотянуться, даже взобравшись на табурет — единственное украшение и предмет меблировки моей тюремной обители. В качестве последнего средства я принялся обследовать стены, сложенные из квадратных гранитных валунов, скрепленных между собой прочным цементом. При помощи табурета я осторожно простучал их и в одном месте, к моей неописуемой радости, обнаружил, что; стенка издает пустой звук. Позади нее, вне всякого сомнения, находилась пустота, доходившая до самого пола, в чем я убедился, простукав стенку каблуком до ее основания. Более того, осмотрев это место подробнее, я заметил, что камни здесь отличаются от остальных и уложены в форме полукруга, причем менее тщательно, чем в других местах, и в скрепляющем их цементе видны трещины и щели.