После того как я очутился под замком в своей крохотной каютке, у меня было время привести в порядок невообразимый сумбур мыслей и чувств, творившийся у меня в душе и в мозгу. Я постепенно, одну за одной, восстановил в памяти все жуткие картины, свидетелем которых мне довелось быть, и даже почувствовал некоторое утешение при воспоминании о том, как немец боднул Бартлоу, главного инициатора и зачинщика, насколько я мог судить, всей этой страшной экзекуции, поскольку Дизарт, подобно Пилату Понтийскому, «умыл руки», переложив ответственность за нее на своего толстого штурмана.

Я сидел на узкой койке и размышлял о собственной незавидной судьбе: кто я — пленник, узник, ожидающий решения своей участи, или просто проштрафившийся член команды, подвергнутый дисциплинарному наказанию? Во всяком случае, у меня не отняли ни шпаги, ни кинжала, ни пистолета, и я ломал себе голову над тем, что бы это значило; но никто не приходил ко мне, и вскоре по движению судна я понял, что мы снова плывем. Потом я задремал, но был разбужен матросом, который принес мне полбуханки хлеба и кружку эля, что меня немного воодушевило. Пока я ел, одна из досок переборки неожиданно сдвинулась в сторону, и в образовавшемся отверстии, к моему несказанному удивлению, появилась сначала голова, а за ней и остальное туловище Саймона Гризейла. Проскользнув в каюту, он предостерегающим жестом прижал палец к губам, призывая меня к молчанию, и едва слышно прошептал:

— Ну что, парень, правду ли я говорил?

— Правду-то правду, — так же шепотом ответил я. — Но ведь это не люди, а какие-то исчадия ада!

— А ты недалек от истины, приятель, — согласился он, — хотя одни из них получше, а другие похуже; но ты должен был вести себя так, как я тебе сказал, и не брыкаться, точно необъезженный жеребец!

— Видит Бог, — сказал я, — это было выше моих сил.

— И ничего удивительного, — вздохнул Саймон. — Однако слушай меня внимательно: это секретный проход в провизионную кладовую, известный только капитану и Бартлоу и, как видишь, еще одной живой душе, хоть они об этом и не подозревают. С противоположной стороны он открывается при помощи подвижной доски, как и здесь, и, когда придет время, ты сможешь воспользоваться им вот таким способом, — и он показал мне, как действует секретная пружина. — На другом конце То же самое, — сказал он, — так что ты не ошибешься.

— Но, — возразил я, — когда же придет для меня время?

— Слушай и не перебивай, — сказал он. — Я — «подсадная утка» на борту этой пиратской посудины, шпион, проникший сюда с английского военного корабля, который под видом купеческого судна должен ожидать нас неподалеку от Хамбера, в двух днях пути отсюда. Я убедил здешних головорезов в том, что это — богатый купец с ценным грузом и взять его будет нетрудно; бандиты клюнули на мою приманку, как те несчастные норвежцы, что попались на их удочку, и сейчас мы держим курс на побережье Йоркшира. Мне может понадобиться твоя помощь, так что жди и ничего не предпринимай, пока я не скажу. А когда галера окажется в западне, моего слова будет достаточно, чтобы освободить тебя и отправить на виселицу каждого из этих мерзавцев!

— Отлично задумано, — сказал я, — лишь бы только все сработало, как надо!

— Предоставь это старому Саймону, — усмехнулся Гризейл, — ему приходилось устраивать дела и посложнее. Дизарта и Бартлоу, по моим указаниям, должны были захватить в той таверне в Лейте, где ты с ними познакомился, но им удалось улизнуть; а ты и поверил, будто это была погоня за тобой! Однако мне пора, потому что пробраться в трюм не так-то просто и я могу свободно передвигаться, только когда на вахте стоит Богстоун, боцман, а капитан и Бартлоу находятся внизу. Удачи тебе, приятель, и не вешай нос!

С этими словами, подкрепленными дружеским рукопожатием, он скользнул в щель, и доска в переборке снова встала на свое место.

В течение последующих двух суток я не видел никого, кроме моего угрюмого тюремщика и Дизарта, который приходил ко мне словно просто поболтать и посмеяться, но с явной целью склонить меня к решению примкнуть к его банде головорезов. Он не принуждал меня и не угрожал, но красочно расписывал прелести и преимущества вольной жизни пиратского «братства»; я же, делая вид, будто молча слушаю его, с трудом подавлял в себе желание собственноручно задушить подлеца, понимая, что тем самым я не только подпишу себе смертный приговор, но поставлю под угрозу срыва тщательно разработанный план Саймона Гризейла.

На третий день Саймон опять появился в моей каюте.

— Можешь ругать меня, — сказал он, — но я никак не мог пробраться к тебе раньше. И сейчас меня чуть было не обнаружили, когда я нырял в потайной ход, но пришлось рискнуть: сегодня утром на горизонте показались топсели большого судна, и я думаю, что это мой корабль «Королевская гончая». Так что я пришел тебя предупредить: если услышишь орудийную пальбу, можешь спокойно выбираться отсюда, ибо — видит Бог! — им некогда будет следить за тобой!

С этими словами он, не мешкая, исчез так же внезапно, как и возник.

Я с большим нетерпением ожидал, когда тишину нарушит наконец гром корабельных пушек, но, кроме топота ног на палубе над моей головой, скрипа корабельной обшивки и плеска воды за бортом, никакие другие звуки не долетали до меня. Время, казалось, замерло на месте, и минуты тянулись бесконечно, тем более что над морем опустился густой туман и я ничего не мог разглядеть сквозь маленькое зарешеченное окошко в наружной стенке моей тюрьмы. Но вот неожиданно надо мной все затихло, и по характерному поскрипыванию и тяжелым шлепкам широких лопастей о волну я понял, что мы идем на веслах. Туман к этому времени немного поредел, и я различил неподалеку от нас силуэт большого трехмачтового корабля, чьи такелаж и надстройки по-прежнему скрывала тусклая сероватая мгла.

Мы втихомолку, как хищник к намеченной жертве, подкрадывались к судну, которое, казалось, вовсе нас не замечало и медленно двигалось своим курсом, поскольку ветра почти не было. До меня донесся окрик, раздавшийся на палубе над моей головой, и кто-то нам с большого судна ответил; но что он сказал, я не расслышал, и мы продолжали сближаться.

И тут я увидел, как в борту судна внезапно, словно по волшебству, открылись люки орудийных портов и жерла восьми пушек зловеще оскалились на нас; сверкнуло ослепительное пламя, раздался оглушительный грохот, и галеру встряхнуло от клотиков до киля. На палубе послышались дикие вопли, крики, ругань, беготня и суматоха. Не теряя ни минуты, я нацепил пояс со шпагой, сунул за пазуху кинжал и пистолет и выскользнул из каюты тем способом, какой указал мне Саймон. Потайной ход вывел меня в темное обширное помещение, заставленное мешками, ящиками и бочками; пробравшись вслепую между ними, я ощупью нашарил дверь в переборке и очутился на трапе, ведущем наверх.

На палубе творилось нечто неописуемое. Я никогда еще не бывал в подобных переделках, и мне сразу повезло, ибо не успел я высунуть голову за край трюмного люка, как над ней со свистом пронеслось крупное ядро и на моих глазах срезало фок-мачту, которая рухнула, точно подрубленная топором на высоте шести футов. На палубе не было видно никого, кроме мертвых и умирающих, и было их немало, потому что почти половина команды сидела на веслах, когда первый бортовой залп огненным вихрем, пронесся по галере, сметая все на своем пути. Раненые лежали в лужах темной крови, корчась от боли, крича и умоляя о глотке воды, но в это время грохнули пушки галеры, и стоны несчастных потонули в оживленных и одобрительных воплях бандитов. И вновь случай дал мне повод возблагодарить Господа за то, что Он не дал мне высокого роста: короткий обрывок цепи, которыми в то время заряжали орудия вместо шрапнели, пронесся, гудя, буквально на расстоянии одного волоска над моей головой, когда я вскарабкался на скамью гребцов и выпрямился, чтобы получше осмотреться вокруг.

И тут галера задрожала от тяжелого удара в бок, качнулась, и послышался такой невообразимый грохот, словно наступил конец света. Ослепительная завеса пламени взметнулась перед моими глазами от шкафута до фордека, и воздух наполнился удушающим запахом сернистых газов. Меня швырнуло куда-то в пространство, и я полетел, кувыркаясь, пытаясь найти в пустоте точку опоры, стремительно падая сначала вниз головой, затем вперед ногами, пока с шумом и плеском не рухнул в воду, после чего камнем пошел ко дну. Однако инстинкт и привычка к водной среде помогли мне правильно сориентироваться, и я, отчаянно заработав руками и ногами, снова выплыл на поверхность. Задыхаясь, отфыркиваясь и жадно хватая ртом воздух, я высунул голову над водой и неожиданно получил сильный удар по затылку. Я взмахнул руками и схватился за солидный обломок доски, которой и был обязан предательской затрещиной; но тут огоньки заплясали у меня перед глазами, вода запела в ушах, и все погрузилось во мрак.