- Ну ладно, - безмятежно произнес Глеб, и Макар резко распрямился наподобие пружины от доверительных интонаций, которыми Глеб щедро присыпал слова. – Пора и честь знать. Тебе завтра на учебу, мне завтра на завтрак. Спать пора.
- Учеба! – радостно скривился Макар, отчаянно хватаясь за этот предлог и рассчитывая воспользоваться им, чтобы еще немного насладиться общением. – Да ладно тебе, в начале года кто про учебу думает?
Глеб усмехнулся.
- Не будь как все, о неугомонный, - ласково отозвался он. – Все, хватит на сегодня, а то ты в минус влетишь.
- Ну какая разница, - заворчал Макар, довольно краснея. – Ну подумаешь…
- Спокойной ночи, - мягко и непреклонно отозвался на этот маневр Глеб.
- Спокойной ночи, - буркнул Макар. Он еще немного посидел на кровати, задумчиво вертя в руке телефон, и откинулся на спину. Потолок был предсказуемо белым, небо в окне предсказуемо темным с редкими звездами. И улица отсвечивала желтоватыми, голубоватыми, розоватыми огнями разной степени мертвости. Макар закрыл глаза и вздохнул. Вечер был бесконечным, Макар так и не решился прийти спать в спальню Глеба; к угрызениям совести добавилось подозрение, с которым он косился на левый ящик комода, в котором лежали альбомы. Отчего-то именно после их изучения Макар стал чувствовать себя захватчиком, и все безрассудство его поведения, без скидок на безнадежность, сырую погоду, вопрос выживания и прочую дребедень, предстало пред ним во всей неприглядности. К этому добавились и другие мелкие и не очень проказы, которые были ему так свойственны и которые Макар находил безобидными, когда делал, и глупыми, злыми и прочее, когда он оглядывался назад. Он ворочался на кровати, то глядя в окно, то в раздражении отворачиваясь от него к высокомерно белевшей стене, то пялясь в потолок, и отчаянно гнал от себя мысли о будущем.
Утро было странным. С одной стороны, Глеб приезжал. С другой стороны, приезжал Глеб. Макар шел на занятия, ощущая на своих плечах всю тяжесть мироздания. В аудитории его ждал еще один сюрприз. За партой, которая его устраивала больше всего, сидел Ясинский.
- Ты чего тут делаешь? – хмуро спросил Макар, шлепая на стол свою сумку.
- Сижу, - лениво протянул Стас и похлопал по сиденью рядом с ним. – Присоединяйся.
Макар опустился на указанное ему место и повернулся к Ясинскому. Тот посмотрел на него нечитаемыми темными глазами и отвернулся. Макар уставился на доску.
- Жить хреново? – риторически вопросил он.
- Хреновей некуда, - согласился Ясинский.
Макар повернулся к нему, и Стас сделал то же самое. Они посмотрели друг на друга и понимающе усмехнулись.
Глеб получил багаж и пошел к выходу. Шум, суета и общая бестолковость родного аэропорта, особенно на фоне патологичной организованности швейцарского сервиса, были ему как бальзам на душу. Он с чем-то, напоминавшим наслаждение, вдыхал дым отечества, неспешно катя чемодан, оглядывался, отмечая, что обилие народа, может быть не неприятным, и предвкушал долгожданный вечер в родной квартире.
- Привет! – раздался ликующий голос Макара прямо перед ним. – Ты вообще на людей хотя бы для приличия смотришь? Им это даже нравиться может.
Макар тут же потянул на себя сумку, которую Глеб нес на плече.
- Давай помогу, - заворчал он. Глеб был рад слышать его, признавал, что соскучился по этому прохиндею.
- Привет, - сказал он. Его приветствие прозвучало несколько недоуменно, и Макар вскинул на него глаза. Глебу показалось, и показалось слишком отчетливо, что взгляд этот был совсем не удивленным и … вороватым.
========== Часть 16 ==========
Макар мялся перед табло добрых пять минут, прежде чем решиться и отлипнуть от него. До посадки оставалось пятнадцать минут, а сколько времени уйдет, пока Глеб получит багаж и что там еще (что именно, Макар представлял весьма смутно: на самолетах ему передвигаться не доводилось, читал – было, слышал краем уха – было, сам – непричастен), он особо не знал. Аэропорт особого впечатления на него не произвел, гений технической мысли вид имел неказистый и зело суетливый, а в голове угрожающе заворочались мысли о потенциальном ущербе, с которыми Макар боролся уже который день после пробуждения от своего наваждения.
Слова Ильи о том, что никто из них никому ничего не обещал, никакого успокоения не приносили. Вроде как и правда – действительно не обещали. Макар решил попрочней обосноваться, да и удобно, чего уж; Глеб признал, что удобно, хотя вроде относился к этому чуть серьезней, чем следовало бы ожидать от человека, основательно пропитанного оказывающим неслабое разлагающее влияние воздухом метрополиса. Но как-то наличие друг на друга прав не оспаривалось. Наличие обязанностей друг перед другом вроде не обговаривалось, но тем не менее подразумевалось. Макар сам не понимал, что он имел в виду, но не словами, не в мыслях, а на каком-то подсознательном уровне считал Глеба своим, примерно так же, как считал своей кухню, гостиную, спальню. Обе спальни, если быть точней, и маленькую чуть больше, чем большую. Сама возможность того, что они могут как-то разойтись, как в море корабли, ему в голову не приходила. До того самого момента, как звонок Глеба вырвал его из непонятного состояния недовлюбленности. Если быть совсем уж точным, признался Макар, угрюмо рассматривая покрытие пола, стен и избегая встречаться с людьми глазами, причины угрызений совести остаются для него неясными. Ничего ведь особенного не случилось, ну побарахтался он с Ясинским, так его легко понять – парень привлекательный, да что там, шикарный. Макар воровато оглянулся, попятился к стене и поежился. Это звучало цинично и совершенно безжалостно, и не только по отношению к Глебу, но и Стасу. Хотя этот мажор не убивается совершенно, куда только делись его страстные взгляды и печать вселенской тоски на челе? Так что Ясинского можно с чистой совестью и спокойным сердцем скидывать со счетов. Остается самая большая загадка: почему Макару стыдно перед Глебом.
Вообще для него не было секретом, что походы налево практикуются, и весьма успешно, многими и многими. Что многие его знакомые не гнушались от своих подруг направо спрыгнуть, Макар знал – те из этого особого секрета не делали, еще и хвалились подвигами. Макар слушал эти байки без особого интереса, делил их правдоподобность на три-четыре-пять, в зависимости от степени надежности рассказчика, а у некоторых индекс достоверности чуть ли не одной двенадцатой достигал; иногда он злорадно ухмылялся, когда горемычные вынужденно рассказывали о последствиях разоблачений. Но удивительным это не находил. Что гей-культура печально известна своим промискуитетом, тоже не было для него откровением, достаточно послушать, какие махровые мифы из уст в уста передают внештатные сотрудники инфо-агентства АБС, к которому помимо гламурных и не очень барышень, бабок-вахтерш, бабок в метро, общественном транспорте, у подъездов и просто в магазинах относится львиная доля всех СМИ. У Макара уши закручивались в трубочку, брови взлетали прямо до линии волос, а рот некрасиво так приоткрывался от пикантных сведений разной степени проверенности, которыми оные охотно делились с любым, кто хотел слушать, а к ним по умолчанию относились все находившиеся в поле зрения и в поле потенциального доступа несчастные. Но и это он удивительным не находил. Ну да, гуляет народ. И что? Дело такое, дело любопытное. Но все эти выкладки, весь накопленный Макаром багаж знаний, все самооправдания, которые он изобретал с похвальной предприимчивостью, разбивались вдребезги об один простой вопрос: как отреагирует Глеб? И ответа не было.
Глеб появился наконец в толпе людей. Макар сделал было шаг навстречу, но присмотрелся сначала. Глеб выглядел не то, чтобы расслабленным, но отдохнувшим; выражение лица у него было отстраненным, взгляд задумчивым, и весь он был какой-то отрешенный. Наверное, перестраивался после десяти дней в альпийской идиллии. А тут суровая славянская действительность, злорадно подумал Макар и тут же одернул себя. Уж кому-кому, а ему давно пора изучить это выражение лица – непроницаемое, иногда благодаря стальным глазам бросающее блики напряженной внутренней работы на скульптурные скулы и ничего не выражающий рот. Сейчас, правда, глаза были мягкими, немного предвкушающими; Глеб выглядел, как должен выглядеть человек, проведший хороший, деятельный, интенсивный отпуск. Наверняка наузнавал много. Наверняка привез много разных всякостей, вкусных в том числе.