— От таких ударов Россия уже никогда не оправится!
Успехи вермахта на самом деле были ошеломляющими, и даже весьма скептически смотревший на планы Гитлера генерал Гальдер записал в своем дневнике весьма знаменательную фразу: «Не будет преувеличением сказать, что война с Россией будет выиграна в течение двух недель».
Тем временем Сталин вернул отправленного сгоряча на фронт Жукова в Ставку и решил сделать выводы из первых поражений. Свои выводы. Для разбора полетов в конце июня в Москву был вызван уже бывший командующий Западным фронтом генерал Павлов. И, как вспоминал Жуков, к которому Павлов явился прямо с аэродрома, он даже не узнал его, настолько тот осунулся и похудел за эту страшную для всей страны неделю.
Это был непростой разговор двух генералов. Павлов оправдывался как мог и во многом, надо заметить, был прав. Но… Жуков почти не слушал его. Да и зачем? Несколько дней назад Сталин приказал назначенному новым командующим Западным фронтом Тимошенко и члену Военного совета Мехлису выявить всех, кто помимо Павлова был виноват в том, что произошло, и примерно наказать всех. Как и в перегибах с коллективизацией, в катастрофе первых недель войны Сталину нужны были очередные «стрелочники». Найти их в такой обстановке было делом нетрудным, и первым таким «стрелочником» оказался командующий Западным округом комкор Дмитрий Григорьевич Павлов.
В 1937 году герой Испании и «выдающийся советский военный деятель», как назвала его Долорес Ибаррури, был назначен начальником Автобронетанкового управления РККА и членом Главного Военного Совета. После одного из фильмов о Великой Отечественной войне, в котором было показано, как «умный» Жуков без особого труда в пух и прах разбивает в штабной игре «самоуверенного и недалекого» Павлова, у очень многих создалось впечатление, что Павлов в самом деле слабо разбирался в тактике.
Но это было далеко не так. Павлов являлся одним из лучших теоретиков танковых сражений и в военном искусстве разбирался не хуже Жукова. Именно поэтому Сталин поставил Павлова на самое ответственное стратегическое направление — Белорусское.
Конечно, Мехлис постарался как можно сильнее скомпрометировать Павлова и его окружение, благо опыт в этом далеко не самом благородном деле у него имелся огромный — компрометацией военачальников всех уровней он отличался в годы репрессий. Никогда не бывавший в боях, он обвинил Павлова и его ближайших помощников в «трусости», «развале управления», «сдаче оружия противнику», «самовольном оставлении боевых позиций» и во всех других смертных грехах. Его гневные формулировки легли в основу того самого Постановления, которое унесло жизнь семи генералов.
Конечно, было в высшей степени несправедливым сваливать всю вину на одного Павлова. Но… дело было уже не в нем. В свое время Сталин заявил, что если его собственная жена будет вредить делу, он не пощадит и ее. Так что же говорить о Павлове, который вместе с другими военачальниками должен был прикрыть собой все того же Сталина?
Мог ли Сталин найти более мягкие меры для наказания Павлова и всех, кто оказался в конце концов виновен в страшных поражениях в первые дни войны? Наверное, уже нет. Это был урок не только Павлову, но и своеобразное предупреждение всем другим: кто бы ни был виноват в поражениях, отвечать будете вы!
Прочитав его, Сталин взглянул на застывшего рядом Постышева.
— Я одобряю приговор, — произнес он, — но скажи Ульриху, пускай он выбросит весь этот хлам о «заговоре». Никаких апелляций. Потом сообщите по всем фронтам…
Мог ли Сталин поступить иначе? Сказать невозможно. К войне, да еще такой страшной, нельзя подходить с позиций мирного времени. И привыкший к крови Сталин прекрасно знал: панику можно было остановить только крутыми мерами.
Поведал Сталин и о том, что «лучшие дивизии врага и лучшие части его авиации уже разбиты и нашли себе могилу на полях сражения…»
Да, все это было не так, но… это была святая ложь. Но что было делать Сталину? Заявить на всю страну, что немцы продолжают свое победоносное продвижение в глубь советских территорий и успешно громят Красную Армию, которая толком еще не опомнилась от неожиданного, а потому вдвойне сокрушительного удара?
И своей цели Сталин добился: его обращение всколыхнуло всю страну. Хотя были и такие, кто обреченно заявлял: «Поздно говорить о добровольцах, поздно обращаться к народу, когда немцы уже подходят к Москве». Добровольцы и советский народ показали, кто был прав…
Делалось это только для того, чтобы опередить противника и выстроить оборону. Однако ничего из этого не получилось, поскольку наши войска все время опаздывали, и уже 16 июля Гудериан контролировал часть Смоленска.
Сталин в жесткой форме потребовал от Тимошенко во что бы то ни стало вернуть легендарный русский город, который всегда принимал на себя самые мощные удары врага. Тимошенко не справился, и разгневанный Сталин решил назначить вместо него Жукова. Однако тот уговорил вождя не делать этого. Когда военачальники вышли от Сталина, Тимошенко недовольно взглянул на Жукова.
— Ты зря отговорил его, — тяжело вздохнул он, — я устал от его упреков…
— Вы, — заявил фюрер группе генералов в августе 1941 года, — если и читали Клаузевица, то все равно не поняли военной экономики. Я тоже читал его и помню аксиому — «сначала уничтожьте армию противника, а потом захватывайте его столицу».
Возражения военных еще больше разозлили Гитлера, и все его недоверие к генералам, которое он испытывал еще с западной кампании, вспыхнуло с новой силой. Споры с генералами стоили ему немалых нервов, но в конце концов компромисс был достигнут, и наступление на Москву должно было возобновиться после того, как будет совершен прорыв на Украине.
Удар немцев был страшен и поставил советские войска на грань катастрофы, но… не сломил их. В результате споров Гитлера с генералами время было упущено, и советское командование получило возможность передышки, которой оно сумело прекрасно воспользоваться. Тем не менее под Москвой, на Украине и под Ленинградом сложилась трагическая обстановка. 2 декабря Гальдер записал в своем дневнике, что русская оборона достигла высшей точки напряжения и что у русских не осталось больше свежих сил.
Но это было далеко не так: когда 5 декабря столбик ртути в термометре упал за отметку 30 градусов, главный немецкий танкист Гудериан вдруг понял, что это у его войск нет больше сил продолжать наступление, и их надо как можно скорее отвести на другой рубеж. Особенно это стало ясно после начала в тот же день советского контрнаступления, и более привычные к страшным морозам советские войска, включавшие в себя значительные силы, выведенные с Дальнего Востока, впервые заставили немцев отступать.
«Только тот, кто видел бесконечные, заснеженные поля России в ту зиму наших бед, — писал позже Гудериан, — кто чувствовал на лице тот ледяной ветер, может правдиво судить о тех событиях».
Тем не менее Гитлер отступать запретил и снял фон Бока, а когда тот попытался было в беседе с ним объяснить отчаянное положение его войск, тот пожал плечами.
— А разве гренадерам Фридриха Великого, — сказал он, — нравилось умирать за свою страну?
Вместе с Гудерианом Гитлер снял с должности и другого выдающегося танкиста Хёпнера и, отобрав у него все награды и льготы, запретил ему носить военную форму. Был отправлен в отставку и командующий группой армий «Север» фельдмаршал фон Лейб. Вслед за ним после отхода из Ростова последовал и Рундштедт. Но ничто уже не могло спасти положение, и непобедимый до сих пор вермахт потерпел жесточайшее поражение под Москвой.
Сказать, что фюрер был убит таким исходом, — значит не сказать ничего. Он то и дело впадал в истерику, рвал и метал, обвиняя всех и вся, но так и не подумал трезво взглянуть на причины своего первого поражения. А в том, что по сути дела «победоносная» война была уже проиграна, больше всех был виноват именно он. Точно так же, как и Сталин, фюрер мало что понимал в военном деле и гораздо чаще руководствовался политическими интересами, нежели реальной обстановкой на фронтах. Иначе вряд ли он без особых раздумий предпринял бы военные действия на Балканах и в Северной Африке как раз в период наращивания сил на Востоке. В результате война с Советским Союзом началась на полтора месяца позже, что, конечно же, сказалось на ней самым отрицательным образом.