ЧАСТЬ IV

«БОГЕМСКИЙ ЕФРЕЙТОР»

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В мюнхенской квартире Гитлера встретили Эссер и Штрайхер, что было весьма символично, поскольку именно эти двое пользовались самой дурной славой среди нацистов, многие из которых испытывали к ним брезгливость.

Поговорив о великогерманском народном сотрудничестве, которое Гитлер хотел сохранить, он отправился к Пенеру. Друзья были в ужасе: главный нацист Германии отправился к человеку, который предал движение и проголосовал за «новый Версаль», как правые называли план Дауэса. А ну как он сумеет переманить Гитлера?

Впрочем, продолжал Гитлер, «под одним врагом можно подразумевать нескольких». Гитлер произвел на Гельда благоприятное впечатление, и при встрече с министром юстиции Гюртнером тот сказал: «Бестия обуздана, теперь можно ослабить путы».

На следующий день Гитлер явился в помещение фракции блока «фелькише» в ландтаге и, поигрывая плеткой из крокодиловой кожи, пожурил ее членов за то, что они не вошли в состав баварского правительства.

— О чем вы думали? — спрашивал смущенных депутатов Гитлер. — Надо либо заседать в правительстве, либо стоять к нему в оппозиции! Третьего не дано!

Те только недоуменно пожали плечами. Виданное ли дело — «барабанщик» революции и недавний узник стал сторонником государственной власти, которая, возможно, впервые в своей истории ориентировалась на Берлин. Как и многие другие политики, они так и не поняли одной простой вещи: будучи революционером на словах, на деле Гитлер всегда искал покровительства со стороны власть предержащих. Вся история Гитлера была и будет историей его отношений с властью. Сначала это был рейхсвер, потом те самые баварские правители, которых он чуть было не склонил к походу на Берлин. Теперь Гитлер искал союза с новой баварской властью и буржуазией. И те, кто упрекал его, так ничего и не поняли в развитии страны. В условиях наступившей стабильности и ухода армии в тень на первые роли выходила буржуазия. Иного при развившейся экономике не могло и быть, и все призывы к отмене частной собственности теперь выглядели бы в высшей степени наивными.

Гитлер не зря обивал пороги власть имущих: своего он добился, и баварское правительство отменило запрет на деятельность его партии. Теперь перед ним стояла другая важная задача — соединить расколотую на группировки партию. Первым сдался Штрейхер, затем и остальные «раскольники».

27 февраля 1925 года Гитлер впервые после выхода из тюрьмы выступил в пивной «Бюргерброй». На этом сборище должно было произойти примирение блудных партийных сынов. Больно ударив по Людендорфу и его «двадцати целям», Гитлер определил главных врагов движения: еврейство и марксизм!

Выслушав восторженные аплодисменты, Гитлер перешел ко второму действию намеченного спектакля. Вызвав на сцену непримиримых врагов Эссера, Штрайхера и Динтера, с одной стороны, и Фрика, Буттмана и Федера — с другой, он со слезами умиления попросил их помириться и пожать друг другу руки.

— Этим рукопожатием, — прочувственно произнес Гитлер, — мы раз и навсегда кладем конец вражде среди наших лидеров!

До слез расчувствовавшийся Штрайхер произнес дрожащим голосом:

— Сам Бог вернул нам Гитлера, и те жертвы, которые мы приносим ему, мы приносим на самом деле немецкому народу!

Так Гитлер воссоздал нацистскую партию. Старыми в ней были ее программа, члены и вожди, изменился только устав. Отныне ни один член партии, какое бы место в партийной иерархии ни занимал, не мог бросить в своего вождя не только камень, но даже нелицеприятное слово.

Намечая сценарий своей пьесы, Гитлер собирался одним из действующих лиц спектакля сделать «почетного председателя» партии. Однако Дрекслер поставил условием изгнание Эссера, и Гитлер в сердцах послал «почетного председателя» ко всем чертям, но не особо огорчился. Дрекслер давно не играл в партии никакой роли, а еще через два года его имя будет забыто навсегда.

Труднее было с Г. Штрассером. Ни он сам, ни Людендорф на устроенный в пивной спектакль не явились. Генерал уже мало интересовал Гитлера, а вот с Г. Штрассером ему приходилось считаться. Он не только создал в Северной Германии целую сеть низовых партийных организаций, но и завязал тесные отношения с другими реакционными группировками, и прежде всего с руководителями Немецкой национальной партии Альбрехтом Грефом и графом фон Ревентловом. Он был депутатом рейхстага, и ему нельзя было запретить выступать публично. Немаловажную роль играло и то, что Г. Штрассер пользовался правом бесплатного проезда и имел возможность разъезжать с агитационными целями по всей стране. Гитлер при всем своем желании пока не мог порвать с ним. Если бы это произошло, он опять замкнулся бы в границах Баварии и не смог бы получить столь необходимую ему поддержку в других немецких землях. Формально попав под начало Гитлера, Штрассер получил во владение всю Северную Германию вместе с Берлином и право издавать собственную газету «Берлин арбайтерцайтунг», которую редактировал столь нелюбимый фюрером брат Грегора Штрассера Отто. Хлебнув в свое время горя с бывшими лидерами, Гитлер теперь преследовал одну цель — полнейшее подчинение партии. Что для этого было нужно? Когорта послушных ему вторых лиц, подбору которых Гитлер стал уделять особое внимание. «Цель оправдывает личность» — именно таким принципом руководствовался теперь Гитлер. Его мало волновали моральные качества его ближайших помощников, главное — все они должны быть объединены единой целью и преданны ему. Ничего другого ему не оставалось — порядочных и грамотных людей отпугивал один лишь вид того же Эссера или Рема, никогда не скрывавших презрения к общественной нравственности.

— Нет более гнусной лжи, — говорил Рем на одном из партийных выступлений, — чем так называемая общественная мораль. Я наперед констатирую, что не принадлежу к так называемым добросовестным людям, я не гонюсь и за тем, чтобы быть причисленным к ним. А к «нравственным» людям я и подавно не желаю принадлежать, так как опыт показал мне, какого сорта в большинстве случаев их «мораль»… Когда так называемые государственные деятели, народные вожди и прочие распространяются насчет морали, это обычно показывает лишь, что им не приходит ничего лучшего в голову… Когда на этом поприще подвизаются «националистические» литераторы известного пошиба, в большинстве случаев не побывавшие на фронте, то этому, конечно, можно не удивляться… Но если само государство претендует на то, чтобы своими законами властвовать над инстинктами и влечениями человека и направлять их на другие пути, то это представляется мне неразумной и нецелесообразной установкой профанов… И я хочу закончить свою речь теми самыми словами, которые произносит Ганс Сакс у Рихарда Вагнера: «Призраки, призраки, всюду призраки!»

Вот так, ни больше ни меньше! Дать полную свободу диким инстинктам и влечениям! И именно поэтому в окружении Гитлера оказалось достаточно мерзавцев всех оттенков и мастей. Иначе и быть не могло, и «единственное, что можно сказать в пользу этого поколения разнузданных вождей, — писал в своей книге «Путь НСДАП» Конрад Гейден, — это то, что их породило безвременье; оно взвалило на их плечи трагическую вину, которая оказалась сильнее их. Возможно, что и они, и их вина предусмотрены в плане истории».

Среди них были англофилы… Все они были несомненными западниками. Всюду — и на кафедрах университетов, и на думской трибуне — они стремились быть прежде всего «джентльменами»… Но при этом все они, начиная со своего идейного вождя и учителя Милюкова, оставались… «прекрасными теоретическими человеками»…

Если верить процитированному Гейдену, а вместе с ним и самой Истории, то везде к власти на первых порах приходили те, кто был совсем далек от того, что принято называть моралью в общепринятым смысле. Об этом говорил в своих лекциях по истории философии и Гегель. Ничего хорошего в этом, конечно, не было, но в то же время именно все эти лишенные морали люди через грязь и кровь прокладывали мост в будущее, где для них уже не было того простора. Трижды был прав тот же Гейден, когда говорил, что «народ и государство лишь тогда обретут снова свое нравственное содержание, когда это обреченное поколение уйдет с руководства».