В 1912 году лидер Пангерманского союза Г. Клас издал свою знаменитую книгу «Если бы я стал кайзером», в которой систематизировал программу немецкого национализма, экспансионизма и расизма и уже тогда предлагал отменить всеобщее избирательное право, выслать из Германии всех социалистов и разрешить ту прессу, которая будет писать только для немцев. Что касается евреев, то Клас требовал считать их иностранцами и не допускать ни к какой активной деятельности, а заодно облагать двойным налогом. Не обошел он вниманием и «жизненное пространство» на Востоке, предрекая победу в грядущей войне с Россией. Все надежды в реализации своей программы Клас возлагал на сильного вождя нации, каким себя всегда видел сам Гитлер. И если сравнить ту концепцию тоталитарного государства, которую предлагал Клас, с тем, что сделал Гитлер, то особой разницы не будет. Не случайно встретившийся с Класом в 1920 году будущий фюрер почтительно заметил, что в его программе содержится все самое важное и необходимое для возрождения немецкого народа и самой Германии.

Но даже на этом фоне выделялся автор самой знаменитой книги «Закат Европы» и самый известный философ того времени О. Шпенглер, создавший теорию «немецкого социализма». Философ видел будущее Германии в органичном соединении «старопрусского духа и социалистических взглядов». Не признавая иного социализма, кроме немецкого, Шпенглер требовал очистить социализм от идей К. Маркса. Его идеям он противопоставлял новое представление о солидарности, согласно которому труд являлся не товаром, а долгом. Что же касается прусской системы, то в ее основе, по мнению Шпенглера, лежал принцип подчинения личных интересов каждого человека общегосударственному. А раз так, то в Германии не было ни капиталистов, ни рабочих, поскольку каждый честный немец служил не хозяину, а нации. Противопоставляя прусский социализм английскому капитализму, или, иными словами, силу права силе денег, Шпенглер был уверен, что «меч победит деньги». Да, говорил он, немцам уже никогда не подняться до уровня духовности Гете, но в то же самое время им по силам активность Цезаря, поскольку грядет эпоха цезаризма. Ее главным содержанием будет уже не внутренняя работа духа, а внешняя активность, экспансия и создание мировых империй. Гитлер много позаимствовал у Шпенглера, и именно поэтому одной из главных черт нацизма явилась его невероятная активность, своего рода движение ради движения.

После путча нацистская партия была запрещена. Однако запретить само движение было уже невозможно: как и рукописи, идеи не горели. Конечно, Гитлер старался по мере возможности сохранить над ним контроль. Своим заместителем по партийным делам он назначил Розенберга, которому нацарапал перед своим арестом на клочке бумаги: «Дорогой Розенберг, с этой минуты Вы будете возглавлять движение».

Это назначение чуть было не стоило ему дальнейшей карьеры. «Чернильная душа» и «бумажная крыса», как называли Розенберга товарищи по партии, не пользовался у них уважением, и уже очень скоро партия распалась на несколько враждовавших группировок. «Гроссдойче фольксгемайншафт» возглавили Штрейхер, Эссер и тюрингский гауляйтер Артур Динтер. Во главе известного в Баварии как «Национальный блок», а в Северной Германии как «Дойче фрайхайтсбевгунг» стояли Г. Штрассер, Людендорф, Федер и Фрик. Третья группа, «Фронтбанн», была сколочена из уцелевших штурмовых отрядов, и руководили ею Рем и Людеке.

Наиболее влиятельной была группа Г. Штрассера, решившего добиваться власти парламентским путем, что вызвало резкую реакцию Гитлера, который всячески стал мешать ему. Но после того как на весенних выборах 1924 года «Дойче фрайхайтсбевгунг» получила более двух миллионов голосов и два мандата в рейхстаге, а «Национальный блок» стал второй по силе баварской партией в ландтаге, Гитлер задумался. Можно было сколько угодно издеваться над прогнившим парламентаризмом, но отрицать очевидного было нельзя. Столь заметные успехи на выборах являлись не только великолепной пропагандой партийной идеологии, но и прямым путем к власти.

В августе 1924 года Гитлер получил еще один чувствительный удар. Германия приняла план американского генерала Дауэса: экономика начала быстро поправляться, и политический радикализм пошел на спад. Идея Дауэса сводилась к тому, что в обеспечение репарационных платежей, которые составляли около 2 миллиардов марок в год, поступали государственные налоги, обложение промышленности и доходы с железных дорог, которые были переданы в распоряжение специального акционерного общества. Окончательный срок выплаты репараций не устанавливался. Для стабилизации валюты Германии был предоставлен заем в 800 миллионов марок.

Конечно, Гитлеру ничего другого не оставалось, как назвать план Дауэса «новым Версалем» и «дальнейшим закабалением Германии», так как стабилизация экономики лишала его главного козыря. Из сытых и довольных штурмовые отряды не составишь. Да и чем было пугать обывателей, если экономика находилась на подъеме, валюта стабилизировалась, ставки процентов по внешним займам упали и в Германию живительным потоком пошел иностранный капитал. В стране начиналась совсем другая жизнь, в которой не было места для Гитлеров, Людендорфов, Либкнехтов и Тельманов…

Трудно сказать, понимал ли Гитлер, что улучшение носит временный характер. Скорее всего, нет. Да и кто мог предположить, что всего через пять лет весь мир будет потрясен сильнейшим экономическим кризисом! И тем не менее Гитлер в одной из бесед с Гессом произнес пророческую фразу.

— Потребуется пять лет, — заявил фюрер, — чтобы движение опять поднялось…

Как в воду глядел: ровно через пять лет начался мировой экономический кризис, который больно ударил по неокрепшей экономике Германии и резко повернул барометр общественного мнения вправо. Но на дворе стоял 1924 год, и Гитлеру не оставалось ничего другого, как только набраться терпения…

Сегодня можно только предполагать, как Гитлер сумел заставить Г. Штрассера порвать с другими националистическими группами. Результат не замедлил сказаться, и на состоявшихся 7 декабря выборах в рейхстаг националисты потерпели поражение. Новый кабинет министров, в состав которого вошли представители только буржуазных партий, возглавил X. Лютер, занимавший в правительствах Г. Штреземана и В. Маркса пост министра финансов. Что же касается СДПГ, то она перешла в оппозицию.

17 декабря 1924 года прокуратура прекратила дело о «Фронтбанне», и генеральный прокурор подписал распоряжение об освобождении Гитлера. Еще через три дня Гитлер вышел из Ландсбергской крепости. По извечной иронии судьбы вместе с ним на свободу было выпущено несколько коммунистов из числа тех, кто совсем еще недавно устанавливал в Баварии советскую власть.

За Гитлером должен был приехать Адольф Мюллер, владелец типографии, где печаталась газета «Фелькишер беобахтер». Он опаздывал. Пошел мелкий дождь. Гитлер поднял воротник плаща. Нет, не так он мыслил свое освобождение. Возможно, и без оркестра, но уж, во всяком случае, с цветами и речами. У него было такое ощущение, что он оказался в совершенно другой стране — настолько все вокруг было серо и обыденно. А ведь из тюрьмы вышел человек, который намеревался вдохнуть в Германию новую жизнь, новую энергию и новое содержание. Увы… никому он, похоже, уже не был нужен.

Не стала исключением и Бавария, еще год назад являвшая собой огромную арену быстро растущего и крепнущего национального движения. Теперь все изменилось, и недавние сторонники движения стыдились своих воспоминаний. У них была работа, хорошая зарплата, и все эти революции и движения остались, как они считали, уже в прошлом.

Мимо Гитлера прошел Эрих Мюзам, известный рабочий поэт и анархист. Судя по его потухшему взору, он тоже испытывал тоску по будущему, в котором красные были никому не нужны.

Появился «мерседес», и Генрих Гофман сделал исторический снимок, на котором впоследствии заработал кучу денег. Гитлер в последний раз взглянул на мокрое и поэтому казавшееся особенно угрюмым здание замка и сел в машину. «Мерседес» тронулся и помчался по мокрому шоссе в Мюнхен. Гитлер молчал. У него было такое ощущение, что он едет в никуда.