— Я могу отлучиться? — спросил фон Штауффенберг. — Мне бы хотелось привести себя в порядок после дороги.

— Мне надо срочно позвонить в Берлин…

— Служебные дела…

— Идите, — кивнул Кейтель.

Как только фон Штауффенберг вышел, один из офицеров снял со стола оставленный фон Штауффенбергом портфель и поставил его под стол, чтобы тот не мешал работе с разложенными на столе бумагами. Через две минуты раздался сильный взрыв, разнесший стены и крышу; на присутствующих в комнате посыпались горевшие обломки.

Стол, за которым проходило совещание, был изготовлен из мореного дуба, и его толстая крышка покоилась на похожих на тумбы ножках. Именно за одной из них оказалась спрятанная в портфеле полковника бомба, сработавшая в 12.42. Смертоносный удар принял на себя массивный дубовый стол, по прочности сравнимый с каменным монолитом.

Несмотря на сильное потрясение, Гитлер выглядел на удивление спокойным и днем появился на платформе вокзала, чтобы встретить Муссолини. Кроме неподвижно висевшей руки, ничто не говорило о происшедшем, и его рассказ дуче о случившемся был весьма сдержанным.

Когда они приехали в Ставку, фюрер показал дуче то, что осталось от той самой совещательной комнаты, которая должна была стать его могилой.

— Сегодня, — в необычайном возбуждении произнес он, — я как никогда уверен в том, что мне суждено довести наше общее дело до успешного завершения!

— После того, что я здесь увидел, — согласно кивнул Муссолини, — я абсолютно с вами согласен. Это знак свыше!

Затем Гитлер провел гостя в свои апартаменты, где к ним присоединились Риббентроп, Геринг, Дениц, Кейтель и Йодль. Не успели они выпить по стакану чаю, как завязался спор относительно того, кто же несет большую ответственность за войну.

— Ты, грязный торговец шампанским, — в исступлении заорал «толстый Герман», — заткни свой поганый рот!

— Я все еще министр иностранных дел, — задыхаясь от гнева, прохрипел в ответ Риббентроп. — Я из рода фон Риббентропов!

Как только фон Штауффенберг вернулся в Берлин, всем главнокомандующим были посланы указания немедленно приступать к операции «Валькирия». И она уже шла полным ходом в Париже и Вене, когда в 18.30 Геббельс сообщил по радио о покушении на фюрера и о том, что Гитлер жив. Именно это известие оказалось во многом решающим для тех, кто принимал участие в перевороте или намеревался примкнуть к нему. Первые повели себя осторожно, а вторые, опасаясь более чем нежелательных последствий, мгновенно отвернулись от заговорщиков.

Несколько позже всем командующим был приказано считать полученные ранее директивы из Берлина недействительными. Вместо Главнокомандующего резервной армией генерала Фромма Гитлер назначил Гиммлера. Затем последовало сообщение, что около полуночи по радио выступит сам фюрер.

В 00.30 с 20 на 21 июля по радио выступил Гитлер.

Гитлер знал, что говорил. До самого конца войны гестапо вело расследование, убивая всех неугодных. Что же касается главы заговора генерала фон Трескова, то он решил покончить с собой сразу же после того, как узнал о провале. 21 июля генерал выехал на нейтральную полосу, выстрелил из двух пистолетов, а потом подорвал себя гранатой.

За последующие после покушения два года погибло немало людей, которых можно назвать истинными патриотами Германии, и общей эпитафией им стали слова самого фон Трескова, которые он сказал своему приятелю фон Шлабрендорфу за час до своего ухода из жизни.

— Теперь, — заявил генерал, — они все набросятся на нас и будут поливать грязью. Но я убежден сегодня как никогда, что мы поступили правильно. Я считаю Гитлера архиврагом не только Германии, но и всего мира… Точно так же, как Бог однажды обещал Аврааму, что он пощадит Содом, если только найдется в городе десяток праведных людей, я имею основание надеяться, что благодаря нам он не уничтожит Германию. Ни один из нас не может пожаловаться на свою смерть, потому что каждый, кто вступал в наши ряды, надевал на себя отравленную рубашку Несса. Моральная ценность человека определяется тогда, когда он показывает, что готов отдать жизнь за свои убеждения…

Так провалилась очередная попытка избавить Германию от Гитлера. Как мы уже упоминали, от тщательно спланированного и удачно подготовленного покушения Гитлера в который раз спас счастливый случай.

Излишне говорить, что после этого покушения Гитлер еще больше уверовал в хранившее его провидение и послал свою забрызганную кровью рубашку Еве Браун, которая то и дело прижимала ее к груди и благодарила Бога за то, что он и на этот раз сохранил жизнь ее возлюбленному.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

В этой связи весьма примечательной представляется беседа, которую Гитлер вел со Шпеером 22 июля 1944 года.

— Что ж, — с грустью в голосе произнес фюрер, — Сталин оказался дальновиднее меня и, избавившись от Тухачевского и Генерального штаба, он сделал решительный шаг к успешному ведению будущей войны… Теперь, — неожиданно приходя в бешенство, скорее уже порычал он, — мне все понятно, почему мои великие планы в России оказались за последние годы неосуществленными. Это все предательство! Если бы не предатели, мы бы уже давно победили. Вот в чем мое оправдание перед историей!

После покушения Гитлер оставался в своей Ставке еще целых четыре месяца. Вскоре после взрыва его бункер был заново перестроен и еще больше укреплен. И было весьма символичным то, что это самое здание, в котором скрывался от всего мира фюрер, по словам Шпеера, очень походило на египетскую гробницу. Он бежал от жизни именно тогда, когда окрыленный победами Сталин довершал победное шествие и уже начинал подумывать о послевоенном переустройстве Европы.

Умышленная изоляция не была следствием недостатка отваги — она имела причиной веру Гитлера в то, что одна только его жизнь стояла между Германией и поражением, что он был единственным человеком, способным еще превратить поражение в победу. Инстинкт подсказывал ему, что сделать это можно, если только любой ценой предохранить свою волю от ослабления через контакт с действительностью. После покушения 20 июля к этому добавилась подозрительность в измене и новой попытке покушения. Когда он проводил совещание командующих перед арденнским наступлением в декабре, от всех присутствующих потребовали сдать личное оружие и портфели. В течение всей длинной путаной речи, которая продолжалась два часа, за каждым креслом стоял вооруженный охранник СС и следил за каждым движением».

Вследствие нервных стрессов, отсутствия свежего воздуха и движения Гитлер с каждым днем, проведенным в своей бетонной гробнице, чувствовал себя все хуже. Он почти перестал спать и держался только на наркотических средствах, которыми его продолжал потчевать доктор Морелль.

Начиная с сентября 1944 года, его стали преследовать желудочные колики, и он целыми сутками не вставал с постели. И когда окружавшие его люди встречались взглядом с лежащим в своем сером фланелевом халате на походной кровати фюрером, они все как один отмечали в его взгляде усталость и нежелание жить. В довершение ко всему у него сел голос, и ему сделали операцию на голосовых связках. В результате всех этих потрясений к концу 1944 года Гитлер выглядел настоящим стариком, с землистым цветом лица, шаркающей походкой и трясущимися руками.

Даже сейчас он продолжал издавать не столько уже бессмысленные, сколько вредные приказы, которые стоили жизни десяткам тысяч человек. 25 августа был освобожден Париж, в начале сентября — Антверпен и Брюссель, а 11 сентября американцы пересекли немецкую границу. Так война пришла на германскую землю.

31 августа Гитлер устроил совещание с тремя генералами, на котором поведал, что он полон решимости стоять насмерть.

— Время для политического решения не пришло, — заявил с изумлением взиравшим на него военным. — Ребячество и наивность ожидать, что в момент тяжелых военных неудач пришло время для благоприятных политических сделок. Такие моменты приходят, когда у вас успехи… Но наступит время, когда трения между союзниками станут настолько серьезными, что произойдет разрыв. Все коалиции в истории рано или поздно распадались. Единственное, что нужно, — это поджидать нужный момент, как бы это ни было тяжело…