Главным оппонентом Сталина стал заведующий отделением государственного права при Народном комиссариате юстиции М.А. Рейснер. Он и его сторонники выступали за федерирование страны по производственно-классовому принципу. Но когда 19 апреля редактор «Известий» Стеклов предложил комиссии руководствоваться проектом Рейснера, Сталин решительно выступил против. «Проект тов. Рейснера не может быть положен в основу! — со всей категоричностью заявил он. — Рейснер указывает на федерацию какую угодно, лишь бы это была федерация. Так нельзя. Вы должны дать определенный тип федерации. Это есть федерация областей, с отличающимся известным национальным составом или определенным бытом. Такой тип надо дать вполне определенно».

И в этом он был трижды прав. Да и что это была бы за страна, в которой субъектами федерации считались бы Советы, коммуны или профсоюзные, кооперативные, железнодорожные и почтовые организации? А ведь были еще и такие классовые субъекты, как крестьяне, рабочие, служащие и т.д.

Как и всегда, разгорелся ожесточенный спор, и все же большинством в пять голосов против трех был принят проект Сталина. Однако Сталину недолго пришлось пребывать на посту наркома, и уже 29 мая Совнарком назначил его «общим руководителем продовольствия на юге России». Именно в это время обострилась проблема с продовольственным снабжением Москвы и центральных губерний, и от того, будут ли сыты рабочие Центральной России, зависела судьба большевиков.

Ситуация в стране была тяжелая, но не безнадежная. Хлеб в стране имелся. И в достаточном количестве. Проблема заключалась в том, как его привезти с юга страны в центральные области. В России полыхала Гражданская война, и в этой сложной обстановке все зависело от того, в чьих руках будет находиться стратегически важный Царицын, который являл собою своеобразные ворота в северные регионы России.

Дела в Царицыне шли из рук вон плохо. Продовольственным вопросом занималась чудом сохранившаяся городская Дума. Хлеба в городе хватало, однако он продавался по свободным ценам. Что же касается вооруженных сил в Царицыне, то как таковых их там не было совсем. А имеющиеся плохо организованные и вооруженные отряды вряд ли могли успешно воевать с белоказаками. И это при том, что в соседней с Царицыном Области Войска Донского с конца марта бушевал вооруженный мятеж, и войска донского атамана генерала Краснова все ближе подходили к городу.

Но и с хлебом все было далеко не так просто, поскольку заставить крестьян сдавать его можно было в те времена только под угрозой смертной казни. И большевикам не оставалось ничего другого, как только прибегнуть к политике «военного коммунизма». 11 января 1918 года был принят Декрет о продовольственной разверстке, а 9 мая декретом ВЦИК в стране была введена продовольственная диктатура.

Крестьянам устанавливались нормы годового душевого потребления: 12 пудов зерна, пуд крупы. Все, что выходило за эти рамки, подлежало отчуждению. Продотрядам и лицам, заготавливающим хлеб, в случае оказания противодействия «отбиранию хлеба или продовольственных продуктов» разрешалось практически все. Отношения большевиков с крестьянами явно не складывались. И дело было не только в их ограблении. Белые точно так же отбирали зерно, и тем не менее крестьяне все же считали красных меньшим злом по той простой причине, что, едва завоевав территорию, генералы тут же восстанавливали в правах прежних хозяев земли.

Другая причина недовольства большевиками заключалась в их попытке расколоть деревню, объявляя своими верными союзниками бедняков, на которых крепкие хозяева чаще всего смотрели как на лодырей и тунеядцев. В результате созданные большевиками комитеты бедноты, главной задачей которых являлось изъятие у всех остальных хлеба, были весьма непопулярны.

Не оздоровляла отношения с крестьянами и политика советской власти относительно Русской Православной Церкви. И хотя русского человека, который, по меткому выражению Белинского, одной рукой чешет задницу, а другой крестится, вряд ли можно заподозрить в какой-то уж особой религиозности, тем не менее закрытие и разрушение церквей нанесло его страдальческой душе еще один мощный удар.

Помимо чисто религиозного аспекта, пришедших к власти «антихристов» привлекали огромные церковные богатства, и надо ли удивляться тому, что именно в это время церковь наряду с крестьянами стала подвергаться разграблению.

Можно ли было по-другому? Вряд ли. Вопрос стоял о жизни и смерти, и ни одно правительство не стало бы миндальничать в таких условиях. Да и сама продразверстка была введена еще при царе. Почему же о ней заговорили только в 1918 году? Да по той простой причине, что то правительство было настолько слабо, что не смогло даже отобрать у крестьян хлеб. Другое дело, что продразверстка, введенная уже Лениным, подрывала зародившуюся было у крестьян веру в советскую власть.

Ленина мало волновали чувства крестьян, и на заседании СНК он принял решение для «выкачивания» на юге страны хлеба послать наркома труда А.Г. Шляпникова. Это был способный человек, но вряд ли ему удалось бы при всех его дарованиях переломить ситуацию в этом регионе. Здесь требовался человек с железной волей, который не остановился бы ни перед чем. Таким человеком мог стать только Сталин. Поэтому не случайно нарком продовольствия А.Д. Цюрупа предложил именно ему отправиться на юг.

Сталин согласился, и Ленин в своей ответной записке Цюрупе написал: «Я согласен вполне». И это доверие вождя свидетельствовало о многом. Когда надо было красиво говорить на митингах, достаточно было Каменева и Луначарского, но там, где решающую роль играли сила духа и жестокость, им уже делать было нечего.

И вряд ли Ленин располагал лучшей кандидатурой, чем Сталин. Отправляя его «выколачивать» хлеб, вождь не сомневался: у «чудесного грузина» не дрогнет рука, его не будут мучить интеллигентские рефлексии, и, если надо, он будет рубить головы... И Ленин не ошибся. С первого же дня своего появления в Царицыне Сталин принялся оправдывать оказанное ему высокое доверие, и уже 6 июня Ленин получил от него первую телеграмму. «Несмотря на неразбериху во всех сферах хозяйственной жизни, — писал Сталин, — все же возможно навести порядок...»

И он наводил его железной рукой, расстреливая и бросая в тюрьмы по малейшему подозрению в саботаже или измене. Да и кто в том страшном круговороте событий стал бы разбираться в уничтожении нескольких сотен или даже тысяч ни в чем не повинных человек! Лес рубят — щепки летят! Этот лозунг был как нельзя кстати. Особенно в России, с ее вековым презрением к человеческой жизни. Государство — все, личность — ничто! Именно так...

Сталин ввел твердые цены и карточную систему, наладил транспорт и только за июнь отправил два с половиной миллиона пудов продовольственных грузов. И не только в центральные регионы России, но и в Астрахань, Баку и Туркестан. Он собирался совершить поездку по Северному Кавказу, однако после того как белоказаки взяли находившуюся всего в сорока верстах от Царицына Кривую Музгу, поездку пришлось отменить.

Кривую Музгу красные отбили, но положения это не спасло. Казакам удалось перерезать линию Царицын — Поворино, а 25 июня они захватили станцию Торговая, перерезав таким образом линию Царицын — Тихорецкая и связь с Северным Кавказом. Ну а после того как в конце июля войска генерала Краснова перешли в наступление и перерезали линию Грязи — Царицын, ситуация еще более осложнилась. Для самого Сталина, который вывозил хлеб в основном из Ставропольской губернии, такое положение означало безуспешное окончание его миссии на юге.

Ради сохранения жизней миллионов рабочих и самой советской власти надо было как можно скорее исправить сложившееся положение. Но для этого требовались войска, которых у большевиков не имелось. А те разрозненные части, которыми они располагали, являли собой партизанскую вольницу. Не было ни плана обороны, ни единого командования. Каждая часть подчинялась сама себе и действовала на свой страх и риск. Не спаянные дисциплиной солдаты отказывались идти в бой. Дело дошло до того, что один из «военачальников» прислал в штаб Северо-Кавказского округа издевательскую телеграмму: «Если немедленно не вышлете сто тысяч — ухожу с позиций!»