Стрельцы еще на сходе решили уничтожить Немецкую слободу, и поэтому Гордону сам Бог велел воевать с ними. Сподвижник Петра, его учитель, друг, Гордон уже в 1689 году решительно встал на сторону царя и сейчас руководил всеми действиями московского войска.

Начал он с того, что перекрыл подходы к Воскресенскому монастырю, куда устремились мятежники. Стрельцы, понимавшие толк в военном деле, увидели перед собой силу, спесь их слегка поугасла. Слегка. Гордон не хотел кровопролития. Несколько раз он выходил на переговоры к стрельцам, пытался миром окончить дело. Стрельцы стояли на своем: нас незаслуженно обижают, посылают в самые трудные места, не дают нам отдохнуть, увидеть жен, стариков родителей.

Гордон проявил терпение и выдержку. Он не спешил, за время переговоров немецкий артиллерист полковник Крагге оценивал достоинства местности, исследовал позиции противника и расставил пушки так, что весь лагерь стрельцов оказался под перекрестным огнем.

Утром 18 июня Гордон вновь пытался договориться со стрельцами. Они же заявили, что либо войдут в Москву, либо погибнут в бою. Им так хотелось обнять своих жен и детей? А может быть, им хотелось освободить из Новодевичьего монастыря царевну Софью, привести ее в Кремль и устроить в Москве очередной шабаш смерти?

Гордон вернулся на свои позиции, и московские пушки дали залп — снаряды полетели над головами стрельцов, принявших бой на свою беду. Следующие четыре залпа сгубили много стрельцов, они не смогли дать достойный отпор опытному Гордону. Сражение продолжалось недолго. Бунтовщиков переловили и отправили в темницы Воскресенского монастыря. Начался розыск. Царю послали очередное письмо, которое застало его в Вене. Петр, не мешкая, уехал в Россию.

Пока его не было, бояре повесили пятьдесят шесть зачинщиков бунта. Розыск и дознание они вели по всем правилам тогдашней «пыточной науки», искали письмо Софьи, которое зачитывал соратникам Маслов. Но стрельцы не дали показаний против своей царевны: самые жестокие пытки выдержали они, ни намеком, ни полсловом не обмолвились о письме. Упрямо твердили одно и то же: нас обижали, мы давно не видели жен и детей, мы хотели отдохнуть. Бояр их ответы устроили. Они повелели повесить «всего» пятьдесят шесть человек, остальных заключили в темницы разных монастырей. По сведениям Гордона, воевода Шеин, руководивший дознанием, приказал повесить около ста тридцати человек, отправить в монастыри тысячу восемьсот сорок пять человек, из которых впоследствии сбежало, на свое счастье, сто девять.

В конце августа в столицу явился Петр. На следующий день, 26 августа, в селе Преображенском он собрал бояр и лично начал обрезать им бороды, укорачивать длинные их одежды. Это обновление длилось две недели. Стрельцы, борцы за русскую старину, две недели молча наблюдали за происходящим. Они боялись худшего, и худшее пришло.

В середине сентября царь приказал свезти в Москву и ближайшее Подмосковье провинившихся стрельцов, и началось новое страшное следствие. В селе Преображенском Федор Юрьевич Ромодановский, получивший нагоняй от Петра, теперь исправлял свою ошибку. В четырнадцати специально оборудованных камерах производились пытки стрельцов. Их руки со спины привязывали к перекладине и били кнутом «до крови на виске». Если пытуемый держал удары кнута хорошо и не сдавался, не наговаривал на себя, его выводили на улицу, где постоянно горели около тридцати костров: один, например, горел ярким пламенем, «заготавливая» в огне угли, а на другом в углях уже жарился стрелец молчаливый. Многие пытку углями не выносили, кричали так, что даже у пытавших что-то вздрагивало внутри, но даже в диком крике своем стрельцы не указывали на Софью как на организатора заговора. Не руководила она заговором и мятежом, и все. Некоторые воины пыток не выдерживали, «сознавались»: мы хотели перебить иностранцев в Немецкой слободе и посадить на русский престол Софью. Но даже в полуобморочном состоянии, истекающие кровью, стрельцы упрямо твердили: она не участвовала в мятеже. Петр повелел пытать еще изощреннее.

И тогда те, что были послабее, не вынесли. Оказывается, стрелец Васька Тума получил письмо Софьино от нищенки, привез его товарищам. Нищую вскоре нашли. Васька Тума признал ее. Только она не признала его, не созналась ни в чем. Я нищая, хожу по миру, прошу милостыню, просила и у Софьи. Никаких писем ее никогда никому не передавала. Я нищая. Мне хватает милостыни для полного счастья.

Никто в этот лепет нищенки не верил. Ее пытали. Она, тихонько шевеля губами, читала молитву. Глаза ее были добры и спокойны. Она умерла тихо. От боли. Люди Ромодановского очень старались. Сам царь иной раз — на что уж занятой человек был! — присутствовал на пытках. На допросы и пытки брали слуг царевны, а также сестру ее Марфу. Ничего нового они не сказали.

Следствие зашло в тупик. Пора было кончать со стрельцами. В последний день сентября перед воротами Белого города плотники установили виселицы. Патриарх попытался приостановить расправу. Петр I обошелся с ним сурово. Монарху не нужны были патриархи, царь разговаривал с владыкой, как с мальчишкой. Остановить Петра не смог бы никто. Если верить некоторым данным, сын Тишайшего собственноручно отрубил головы пятерым стрельцам перед тем, как длинная вереница телег потянулась из Преображенского к виселицам, аккуратно расставленным перед воротами Белого города.

На каждой телеге со свечами в руках сидели, угрюмо озираясь, по два приговоренных. За телегами шли их жены и дети. И стоял бабий вой над Москвой. В первый день повесили 201 стрельца.

Затем был устроен перерыв на одиннадцать дней. Царь, видимо, решил, что казнь двухсот одного человека научит неразговорчивых стрельцов, и они расскажут ему об участии Софьи в заговоре. Пытки продолжились.

Впрочем, дело было не столько в Софье, сколько в преобразованиях, которые собирался вернувшийся из Европы царь начать в России и которые он начал в селе Преображенском обрезанием боярских бород. Петр пошел напролом. Остановить его было невозможно. Он решительно крушил все старое, беспощадно расправлялся с теми, кто мешал ему. Софья и стрельцы, как и бороды боярские, тянули Россию назад, связывали его. Они подвернулись под руку не вовремя и уже за это были достойны сурового наказания.

С 11 по 21 октября в Москве ежедневно казнили изменников, колесовали, вешали, рубили головы. На Красной площади, в Преображенском, у ворот Белого города, неподалеку от Новодевичьего монастыря. Перед окнами кельи, где проживала Софья, повесили сто девяносто пять человек. В феврале казнили сто семьдесят семь человек. (К делу стрельцов царь возвращался еще не раз, вплоть до 1707 года, когда казнили наконец-то Маслова, читавшего «письмо Софьи» соратникам.)

Избежавших казни воинов разбросали по тюрьмам, были и те, кому «повезло» больше: сослали в приграничные города на каторжные работы. Некоторые добросердечные люди обвиняют Петра в неоправданной жестокости. А Петр руководствовался в этих расследованиях не только соображениями государственной необходимости, но и личными впечатлениями детства, да и настоящее касалось его лично. «Стрелец Жукова полка Кривой, содержащийся в Вологодской тюрьме, со зверским бешенством кричал перед другими колодниками и посторонними людьми: «Ныне нашу братию, стрельцов, прирубили, а остальных посылают в Сибирь: только нашей братии во всех странах и в Сибири осталось много. И в Москве у нас зубы есть, будет в наших руках и тот, кто нас пластал и вешал. Самому ему торчать на коле»[273].

На коле торчать охочих мало. Петр I знал о настроениях стрельцов, иллюзий на их счет у него не было, и в бедах этих защитников боярского века, «бунташного века» повинны в большей степени они сами да царевна Софья, чем ее великий брат. Это она раздразнила стрельцов своими советами подавать челобитные в Кремль и требовать от Боярской думы, от правительства принятия государственных решений в свою пользу. Вся политика несостоявшейся самодержицы опиралась на силу стрелецких полков, она развратила воинов подачками, они начали выбирать, чьим приказам подчиняться, а чьим — нет. Такое войско не нужно ни в одном государстве.