Изменить стиль страницы

«Молчи, собака!» — грозно рыкнул Разин, но палач не стал дожидаться перебранки двух братьев и отрубил Степану Разину голову, теперь уже безопасную для всех.

Фролку на лобное место не отправили. По закону его обязаны были выслушать, проверить истину его слов, а уж потом решать — стоило ли его «государево слово и дело» жизни, пусть даже очень простой.

Фролка рассказал слугам Алексея Михайловича о каком-то кладе, якобы очень большом и ценном. О богатствах Степана Разина знали многие, но… никто, даже брат его, не знал о том, где спрятаны сокровища атамана. Несколько раз искали клад по наводке Фролки, но неудачно. Брат Степана Разина нервничал, искренне удивлялся: куда подевался клад? И мечтал о жизни. Царь сжалился над ним, заменил смертный приговор пожизненным заключением, еще целых пять лет Фролка просто жил.

Последние годы Алексея Михайловича

В самый критический момент жизни царя, когда, с одной стороны, осложнились внешнеполитические дела Русского государства, с другой стороны, расширялось восстание Степана Разина на юге, когда экономическое состояние державы было плачевным и никто из монархов Европы даже не обещал помочь русскому царю, стряслась у него беда великая — семейная. 2 марта после родов умерла царица Мария Ильинична. Алексей Михайлович не успел оплакать любимую супругу, как через два дня умерла новорожденная дочь. А еще через три месяца скончался царевич Симеон. А еще через несколько месяцев — царевич Алексей. Судьба нещадно била русского царя, Тишайшего. Многие люди после таких ударов менялись до неузнаваемости. Алексей Михайлович остался самим собой.

В это время он сблизился с Артамоном Сергеевичем Матвеевым, человеком эрудированным, любившим книгу, понимавшим искусство. Артамон Матвеев был начальником Посольского приказа и сумел сделать это административное учреждение своего рода научным центром. Здесь переводились иностранные и писались русские книги. Женатый на шотландке, Артамон Сергеевич первым на Руси осознал превосходство многих иностранных обычаев над доморощенными и, главное, понял великую пользу просвещения и образования на Руси, заметно отставшей в этом отношении от европейских государств.

Подобные же мысли приходили не раз в голову и самому царю. На почве просвещения, понимания его необходимости на Руси произошло столь тесное сближение этого прогрессивных взглядов боярина и русского царя, уже готового к культурному переустройству державы.

Перемены во дворце и в Москве начались с женитьбы Алексея Михайловича на Наталье Кирилловне Нарышкиной. Об этой свадьбе, о самих Нарышкиных сочинено много красивых легенд, передаваемых историками разных поколений. Одну из них цитирует по «Историческому, политическому и статистическому журналу», вышедшему в 1827 году, М. И. Пыляев в своем труде «Старая Москва». Согласно этой легенде Артамон Сергеевич Матвеев проезжал однажды мимо селения Киркино, что в двадцати пяти верстах от города Михайлова, и увидел одиннадцатилетнюю девицу, безутешно рыдавшую у своего дома. Боярин спросил о причине ее горя у соседей. Оказалось, юная девица оплакивала свою девку, «самовольно удавившуюся». Артамон Сергеевич взял плачущую к себе на воспитание и, как впоследствии оказалось, сделал огромнейшую услугу не только доброй девице, но и Алексею Михайловичу, и всему Русскому государству. В селе Киркино еще в XIX веке люди гордо говорили: «Если бы не удавилась девка в Киркине, не быть бы на свете Петру».

По другим данным, признаваемым всеми учеными, Матвеев взял в жены шотландку Гамильтон из Немецкой слободы, при крещении принявшей имя Авдотьи Григорьевны. Он служил «в иноземных полках», стал рейтарским полковником, а по жене «находился в родстве с родом Нарышкиных: это были старинные рязанские дворяне, происходившие от одного крымского выходца в XV столетии. В XVII веке Нарышкины были наделены поместьями в Тарусе»[236].

Таруса, Рязань, Михайлов расположены не так далеко друг от друга, и вполне возможно, что Матвеев оказался в Киркине не случайно, а приехал специально либо проведать родственников жены (Федор Полуэктович Нарышкин «был женат на племяннице жены Матвеева», а у брата Федора, Кирилла Полуэктовича, была дочка Наталья, которая «с одиннадцати-двенадцати лет воспитывалась в доме Матвеева»).

В 1669 году Алексей Михайлович, сорокалетний, еще весьма видный мужчина, к тому же царь, решил жениться во второй раз. Назначили смотрины. Жениху приглянулась Наталья Кирилловна Нарышкина. Но смотрины еще продолжались, и борьба родственников претенденток накалилась до предела. Кроме того, Матвеева в Москве боялись и ненавидели многие бояре. Нарышкину ненавидели дочери Алексея Михайловича — почти ровесницы будущей мачехи. Тетки русского царя — «богомольные хранительницы старых порядков» — не раз высказывали отрицательные суждения в адрес Матвеева еще задолго до решения племянника жениться. Старым девам очень не нравились взгляды Артамона Сергеевича, его симпатии ко всему иностранному, променявшего русскую красавицу на какую-то Гамильтон. Когда же Алексей Михайлович остановил свой выбор на Нарышкиной, известной своим доброжелательным отношением к зарубежным веяниям, тетки царя просто обезумели от страха.

Но Тишайший проявил в те трудные месяцы завидное хладнокровие и упорство. Почти два года он присматривался к Наталье Кирилловне, наблюдал за суетой в Кремле, выслушивал родных, и 22 января 1671 года женился на ней.

Боярин Матвеев — теперь уже не только единомышленник, но и родственник царя — стал ему еще и близким другом. В тех случаях, когда Артамон Сергеевич покидал по делам Кремль, царь писал ему добрые письма: «Приезжай скорее, дети мои и я без тебя осиротели. За детьми присмотреть некому…»[237]

30 мая 1672 года Наталья Кирилловна родила сына Петра. Алексей Михайлович был очень рад, это было всем заметно по тому, как усилилось влияние супруги на царя.

Царица смело крушила старые обычаи, ездила по городу в открытой карете, внесла перемены в кремлевский быт. Рядом с ней менялся и сам Алексей Михайлович: около двадцати иностранных газет и журналов начало поступать в Москву, если раньше любимым «развлечением» души его были церковные торжества, крестные ходы, то теперь он при дворе завел театр — дело неслыханное для Руси. В селе Преображенском была сооружена «комедийная хоромина», а потом и в Кремле «комедийная палата». Это была сцена в виде полукружия, с декорациями, занавесом, оркестром, состоявшим из органа, труб, флейт, скрипки, барабанов и литавр. Царское место, обитое красным сукном, находилось на возвышении, за ним была галерея с решеткой для царского семейства и места в виде полукружия для бояр, а боковые места предназначались для прочих зрителей. Директор театра, по царскому приказанию, набирал детей из Новомещанской слободы, заселенной преимущественно малороссами, и обучал их в особой театральной школе, устроенной в Немецкой слободе»[238]. Театральные представления очень нравились царю, царице и боярину Матвееву. Репертуар был самый разнообразный. Уже в 1675 году во время масленицы на театре даже давали балет. Главным действующим лицом спектакля был Орфей. Балет. Масленица. Орфей.

Россия, сдерживаемая до сих пор всем ходом внутренних и внешних событий, прорывалась из средневековой Московской Руси в Российскую империю нового времени. Что нужно ей было для резкого, стремительного ускорения? Раскованность, свойственная гениям балета. Удаль уверенного в себе человека, которая на Руси очень хорошо видна в глазах подгулявших на масленице людей. И идея, не Орфеева, конечно, а своя — но столь же мощная.

Думал ли об этом царь на просмотре спектакля, от которого у яростных сторонников русской старины сводило от злобы скулы, сказать трудно. Но предприятие его — открытие театра в Москве, в Кремле, неподалеку от Успенского собора — явление из ряда вон выходящее даже с точки зрения многих сторонников преобразований, которые горой стояли за всевозможные промышленные перевороты и революции.

вернуться

236

Костомаров Н. И. Указ. соч. Т. II. С. 122.

вернуться

237

Костомаров Н. И Указ. соч. Т. II. С. 123.

вернуться

238

Там же.