Иван IV Васильевич отправился со свитой бояр в Новоспасский монастырь навестить митрополита Макария, получившего ранение в тот момент, когда его пытались спустить по тайному ходу из охваченного пламенем Кремля к Москве-реке. Во время встречи с первосвятителем царю доложили, что пожар возник не самопроизвольно, но по вине «некоторых злодеев». Юный самодержец лишь удивился и повелел расследовать это дело. Неизвестно, то ли не догадывался он по молодости лет, куда приведет расследование, то ли все точно просчитал Иван и решил нанести удар по тем, кто его именем фактически управлял страной, но через два дня в Кремле, на площади бояре собрали огромную толпу и с этакими невинными лицами спросили: «Кто поджег столицу?» Из толпы несколько голосов громко крикнуло: «Глинские! Глинские!»
То был очередной заговор. Противники Глинских в Боярской думе пустили слух по городу о том, что княгиня Анна Глинская, мать фаворитов царя, извлекала из трупов сердца, «клала их в воду и кропила ей улицы». От того и пошел по Москве огонь.
Толпа на кремлевской площади по-волчьи взвыла: «Глинские!», и вой этот привел в ужас стоявшего в окружении бояр Юрия Глинского, сына Анны, которая в это время находилась со вторым сыном в Ржеве. Юрий ринулся в Успенский собор, надеясь там найти спасение. Но люди ворвались в храм и убили несчастного. В Москве такого еще не бывало, во всей стране Рюриковичей до сих пор такого кощунства еще не бывало, чтобы в храмах убивать людей.
Одного Глинского толпе не хватило. Имение знатных бояр было разграблено, дети и слуги убиты. Но и этим не насытилась толпа. Люди, черные от дыма, от съедавшей их души злости, бродили по городу, собирались в кучки, жаждали крови. Такую толпу угомонить может лишь кровь.
В эти опасные дни царь пребывал на Воробьевых горах во дворце. Он не знал, что делать, как успокоить народ. К нему из Новгорода явился иерей Сильвестр, приятель митрополита, и свершилось чудо: со Священным писанием в руках иерей грозным голосом возвестил трепетавшему от страха юноше, что Москва сгорела от огня Небесного, что Бог наказал людей. Далее священнослужитель изложил по Священному писанию законы, данные Богом всем царям… В той критической ситуации явление Сильвестра русскому самодержцу было воистину чудодейственным, очень своевременным. Но надо заметить, что иного продолжения событий просто быть не могло: в жизни представителей верховной власти очень много логичного, даже несмотря на то, что личностные качества могут вносить в нормальное течение событий хаос на какое-то время.
Иван IV Васильевич не принять «чудо» Сильвестра просто не мог! И все же, как это ни противоречиво будет звучать, величие Грозного состоит именно в том, что в те летние дни 1547 года он понял, кто и зачем ему нужен в данный ответственный момент. Он это понял. И Сильвестр остался во дворце, сблизившись с любимцем царя Алексеем Федоровичем Адашевым, человеком, по мнению Андрея Курбского и Н. М. Карамзина, чистой души, бескорыстным, щедрым на добро, искренне преданным. Только такие люди нужны были царю в тот период — период великих свершений и великих завоеваний.
Царь находился еще в состоянии душевного потрясения от всего случившегося, еще не осознавал перемены, произошедшей с ним, как вдруг из Москвы в Воробье во явилась мятежная толпа. Может быть, она пришла к царю по собственной инициативе, но скорее всего был организован, спровоцирован данный поход теми, кто выкрикнул первым фамилии виновных в пожаре. «Глинских! Княгиню Анну! Михаила!» — снова выла по-волчьи толпа… Что могло случиться, если бы царь дал слабинку — пошел бы, например, с ними на переговоры, — догадаться нетрудно. Вероятнее всего организаторы послепожарного заговора рассчитывали именно на эту слабинку, на получение возможности крутить царем, вертеть им как захочется.
«Глинских! Глинских!» — требовали люди, и царь приказал открыть огонь по бунтовщикам. Ситуация тут же изменилась. Крик еще стоял над Воробьевом, но то кричали раненые люди; они просили пощады, а не княгиню и князя Глинских. Для острастки пришлось казнить несколько человек, но царь быстро успокоился, и, как ни странно, с этого момента началось самое плодотворное десятилетие его правления.
Царь — вот когда Иван IV стал действительно царем на Москве — повелел прибыть в столицу представителям каждого сословия, собрал их на площади у лобного места и после молебна вышел в сопровождении дружины к соотечественникам в окружении бояр, священнослужителей и в полной тишине сказал, сначала обращаясь к митрополиту, а затем к народу, свою знаменитую речь, зафиксированную в Степенной книге и в летописях. Знаменита эта речь тем, что обращена она была к народу. Не просто к нищим или простолюдинам, к воинам или ремесленникам, а именно ко всему народу огромной державы.
Во всеуслышание, никого не боясь, Иван IV Васильевич обвинил во многих бедах народа московских бояр, использовавших его малолетство в своих корыстных целях. «Сколько слез, сколько крови от вас пролилося? Я чист от сея крови! — заявил царь и вдруг добавил леденящее душу: — А вы ждите суда небесного!..» Принародно один из последних Рюриковичей обвинил Рюриковичей в бедах страны, открестившись от Рюриковичей в пользу народа. Для князей и бояр его слова прозвучали приговором. До опричнины, подточившей моральный дух, физические и материальные силы Рюриковичей, было еще далеко, но первые грозные нотки, предвещающие бурю, уже прозвучали.
Не останавливаясь, великолепный оратор и неплохой актер Иван IV Васильевич поклонился во все стороны и обратился непосредственно к народу: «…нельзя исправить минувшего зла; могу только впредь спасать вас от притеснений и грабительств. Забудьте, чего уж нет и не будет! Оставьте ненависть, вражду; соединимся все любовию христианскою. Отныне я судия вам и защитник».
Очень жаль, что, исследуя все перипетии опричнины, так далеко зашедшей, историки не слишком много внимания уделяют этой пламенной речи: она могла подсказать ответ на вопрос, почему опричнина, подтачивавшая опорный стержень страны Рюриковичей, то есть ликвидировавшая самих Рюриковичей и ослабившая тем самым государственный иммунитет, если можно так выразиться, Московского государства, так долго просуществовала.
Чтобы все поставить на свои места, Иван IV в тот же день резко возвысил Алексея Адашева, доверив ему (опять же принародно) принимать челобитные от народа. «Ты не знатен и не богат, но добродетелен. Ставлю тебя на место высокое не по твоему желанию, но в помощь душе моей, которая стремится к таким людям, да утолите ее скорбь о несчастных, коих судьба мне вверила Богом! Не бойся ни сильных, ни славных, когда они, похитив честь, беззаконствуют. Да не обманут тебя и ложные слезы бедного, когда он в зависти клевещет на богатого! Все рачительно испытывай и доноси мне истину, страшася единственно суда Божия!»[164]. Вот до чего перевернула душу самодержца высказанная Сильвестром мысль о неотвратимости Божьего суда. Впрочем, до опричнины было еще далеко, еще только начиналась эпоха побед Ивана IV Грозного, для которых тот спектакль тоже сыграл выдающуюся роль: зрители, оросив слезами умиления и радости площадь на лобном месте, разъехались по своим городам, рассказали там об увиденном и пережитом, и народ наконец-то понял, что на Руси появился настоящий царь-батюшка, справедливый и добрый, готовый постоять за правду, за своих сограждан.
В том же 1547 году[165] на территорию Казанского ханства Иван IV отправил войско С. М. Пункова-Микулинского. Оно продвигалось на восток через Владимир и Нижний Новгород. Этот поход из-за плохой организации снабжения прошел неудачно. Полководец вынужден был повернуть назад.
После описанных весенне-летних событий в Москве, после знаменательной речи царя на лобной площади изменилось отношение к военному делу как во дворце, так и в народе. В 1550 году Москва снарядила второй поход на Казань, который возглавил сам Иван IV. Русские окружили мощную крепость, но взять все же не смогли. Ивану IV пришлось снять осаду и уйти в Москву. Но, уходя, он повелел построить в двадцати пяти километрах от столицы ханства, на левом берегу Волги, крепость Свияжск. Это был великолепный стратегический ход в войне с Казанским ханством. Когда-то отец Ивана IV великий князь Василий III Иванович основал неподалеку от Казани город Васильсурск, ставший, если так можно сказать, экономической базой в борьбе с беспокойным восточным соседом. Сын пошел дальше отца. Крепость Свияжск стала военной опорой русских в Поволжье, сковала действия казанцев, поугомонила черемисов, мордву, чувашей, которые противодействовали русским, мешали им в борьбе с Казанским ханством.