Ты хочешь, чтобы я сообщила тебе подробности о Суль­це. Я очень удивлена, что ты его не нашел на карте Лапи (французский географ), он там должен быть, посмотри хорошенько. Это очень ми­лый город, дома здесь большие и хорошо построенные, ули­цы широкие и хорошо вымощенные, очень прямые, очаро­вательные места для гулянья. Что касается общества, то я совсем шокирована тем, что ты так непочтительно гово­ришь о достопочтенных жителях этого города. Общество, правда, невелико, но есть достаточная возможность выбора, а ты знаешь, что не количество, а качество является ме­рилом вещей; что касается развлечений, то они тоже у нас есть: бывает много балов, концертов, вот как!

Передай, пожалуйста, прилагаемое письмо Доля, я не знаю, как ей его переправить, полагаю, что она при детях Натали. Напиши мне о моих бывших горничных, у вас ли еще Авдотья? Я многое отдала бы, чтобы ее опять иметь, по­тому что та, что здесь у меня, настоящая дура, решительно ничего не умеющая делать.

Поцелуй от меня все семейство, муж благодарит тебя за память и просит передать привет, а я целую тебя от всего сердца.

Твоя любящая сестра К. де Геккерн.

Барон (Луи Геккерн) просит передать тебе наилучшие пожелания».

Это письмо сразу вводит нас в сложившиеся с самого на­чала отношения семьи Гончаровых с Екатериной Николаев­ной. В течение тех нескольких лет, что она прожила в Суль­це, с ней вели более или менее регулярную переписку только старший брат и мать. Дмитрий Николаевич, как мы уже говорили, был дружен с Екатериной с детства, очень привя­зан к ней и, видимо, не хотел порывать с сестрой. Кроме то­го, его к тому вынуждали, как мы увидим далее, и денежные их дела и расчеты. Но писал он ей редко, неохотно, так как денег у него не было, а постоянно оправдываться ему было неприятно.

Что касается матери, то любя и жалея дочь, она стреми­лась поддержать ее в новой жизни, и письма Натальи Ива­новны к дочери, судя по ее переписке с Дмитрием Николае­вичем, несомненно, были в стиле того «декорума», что со­блюдали Дантесы, и не касались никаких интимных и ще­котливых вопросов. Надо полагать, они были любезными, но вряд ли «задушевными», как говорит Щеголев.

За все 6 лет ни разу не написал сестре Сергей Николае­вич, любимый брат Натальи Николаевны, к которому очень тепло относился Пушкин. У нас нет сведений, писал ли сест­ре Иван Николаевич. Что касается Загряжской, то она глу­боко и нежно любила Наталью Николаевну, была ей другом, несомненно, разделяла ее отношение к Дантесам и не отве­тила ни на одно письмо племянницы из-за границы.

В приведенном выше письме совершенно не упоминает­ся о сестрах, и это не случайно. Оно является ответом на письмо Дмитрия Николаевича от 14 сентября 1837 года, в котором он пишет о Наталье Николаевне: «Ты спрашива­ешь меня, почему она не пишет тебе; по правде сказать, не знаю, но не предполагаю иной причины, кроме боязни уро­нить свое достоинство или, лучше сказать, свое доброе имя перепиской с тобою, и я думаю, что она напишет тебе не скоро».

Обратим внимание на мотивы, по которым не пишут Екатерине Дантес ни Загряжская, ни Наталья Николаевна. В первом случае сама Екатерина Николаевна говорит (с иронией и вместе с тем с горечью), что, по-видимому, те­тушка боится «скомпрометировать свое доброе имя» пере­пиской с нею. Тот же довод, но в несколько иных выражени­ях (боится уронить свое достоинство, свое доброе имя) при­водит и Дмитрий Николаевич в отношении молчания Ната­льи Николаевны. Можно себе представить, как это было тя­жело читать самолюбивой и гордой Екатерине Николаевне. Она, конечно, понимает истинную причину их молчания — она жена убийцы Пушкина, мужа сестры, но делает вид, что не знает, почему ей не пишут.

У нас нет сведений о том, писала ли Наталья Николаевна сестре. По свидетельству А. П. Араповой, в доме Натальи Николаевны не было ни одного портрета Екатерины, имя ее никогда не упоминалось в разговоре. Возможно, писала Александра Николаевна, но, как мы увидим из писем, так редко, что годами Екатерина Николаевна не имела сведе­ний о сестрах. Очевидно, ничего не сообщали о них и Ната­лья Ивановна, и Дмитрий Николаевич, так как Екатерина Николаевна постоянно жалуется, что ничего о них не знает.

Описывая Сульц, она старается всячески приукрасить этот маленький городок, который Дмитрий Николаевич да­же не может отыскать на карте! И тот факт, что она не на­шла там себе приличной горничной, также говорит о том, что в те времена Сульц был глухой провинцией.

Письмо от 30 ноября 1837 года очень интересно еще и тем, что оно подтверждает дату рождения старшей дочери Дантесов Матильды — 19 октября 1837 года, указанную в метрической книге Сульца. В пушкиноведческой литерату­ре встречались предположения, что дата эта не соответству­ет действительности, что Екатерина Николаевна была бере­менна до брака и родила раньше положенного срока. Это письмо и приводимое далее от 1 октября 1838 года опровер­гают эту гипотезу.

«Сульц, 4 марта 1838 г.

Вот уже очень давно я жду от тебя письма, дорогой Дмит­рий, но, видно, напрасно, и я решила написать еще раз до того, как получу от тебя ответ на два моих письма, тем бо­лее, что сегодня я напишу всего несколько слов, чтобы пого­ворить о делах. Я вижу, как ты делаешь гримасу, но, однако, не могу поступить иначе и потому приступаю к этому пред­мету: это касается денег. Вот уже скоро год, как я уехала из Петербурга, и однако Штиглиц получил до сих пор только 1500 или 1800 рублей, я не помню точно сейчас. Я умоляю тебя, дорогой Дмитрий, будь так добр переслать ему полно­стью сумму содержания, что ты мне назначил.

Не могу тебе сказать, как мне тяжело беспрестанно обра­щаться к тебе с просьбой быть аккуратным, но дело в том, я тебе признаюсь откровенно, что, получая от Барона регу­лярно каждый месяц мое содержание, так мучительно со­знавать, что это он мне их дает, и хотя дела Барона в хоро­шем состоянии, тем не менее ты должен понимать, что по­сле того, как он оставил такое место, как в Петербурге, до­ходы должны были значительно уменьшиться, а 9000 боль­ше или меньше — большая разница. Обо всем этом Барон не говорит мне ни слова, он чрезвычайно деликатен в отноше­нии меня, и когда я ему об этом говорю, он даже не дает мне закончить фразу. Но ты понимаешь, дорогой друг, что быва­ет такого рода деликатность, которая заставляет меня испы­тывать чувство отвращения из-за того, что я за все должна и ничего не вношу со своей стороны. Ради Бога, дорогой друг, не сердись на меня за это, я тебе пишу с полным доверием, я хорошо знаю, что в твоем добром желании нет недостатка и только плохое состояние дел является причиной неаккурат­ности, вот почему мне тем более тяжело тебе надоедать. Ты мне также обещал, дорогой Дмитрий, 700 рублей, что мне должен Ваня, прошу тебя не забыть об этом и переслать их Штиглицу, я буду тебе за это очень признательна.

В последнем письме я тебе писала насчет собак для мужа; не покупай датских, он их достанет здесь. Все, что он про­сит, это прислать ему пару больших и красивых борзых, из тех, что выводят в России, он тебе будет очень благодарен. Он ни за что не хотел, чтобы я давала тебе это поручение из опасения причинить тебе большое беспокойство, но я уве­ряла его, что ты слишком ко мне привязан, чтобы отказать мне сделать это для него, не правда ли, мой славный друг, в этом я не ошиблась?

Прощай, дорогой и добрый друг, целую тебя нежно, а также твою жену, сестер и братьев, и не могу удержаться, чтобы не закончить письмо, побранив вас всех, говоря, что вы настоящая куча лентяев.

К. д 'Антес де Геккерн».

Просьбы о деньгах—лейтмотив многих писем Екатерины Николаевны. Письма Дантеса и Геккерна позволяют сделать вывод, что именно они побуждали ее к этому. Однако она ста­рается скрыть это от брата и даже пытается оправдать Гек­керна, хотя его «деликатность» и внушает ей отвращение...

И Дантес, и Геккерн прекрасно знали, что Гончаровы почти разорены, что Дмитрий Николаевич делает титани­ческие усилия, стараясь спасти остатки состояния. В то же время оба, и Дантес, и Геккерн, будучи людьми состоятель­ными, беспрестанно требовали «причитающихся» им денег.