Осенью 1834 года Александра и Екатерина Гончаровы переехали в Петербург и поселились в квартире Пушкиных. Наталья Николаевна надеялась устроить судьбу сестер, вы­дать их замуж, и вскоре после их приезда начала вывозить их в свет. В семье Пушкиных они нашли заботу и родствен­ное отношение, которых так не хватало им дома. Наталья Николаевна горячо любила сестер, тепло относился к ним и Пушкин.

8 декабря 1834 года Екатерина Николаевна пишет брату Дмитрию: «...Признаюсь тебе, что Петербург начинает мне ужасно нравиться, я так счастлива, так спокойна, никогда я и не мечтала о таком счастье, поэтому я, право, не знаю, как я смогу когда-нибудь отблагодарить Ташу и ее мужа за все, что они делают для нас, один Бог может их вознаградить за хорошее отношение к нам».

А в письме Александры Николаевны от 28 ноября того же года мы читаем: «...Я простудилась на другой день после отправки этого злополучного письма и схватила лихорадку, которая заставила меня пережить очень неприятные мину­ты, так как я была уверена, что все это кончится горячкой. Но, слава Богу, все обошлось, мне только пришлось проле­жать 4 или 5 дней в постели и пропустить один бал и два спектакля, а это тоже не безделица. У меня были такие хоро­шие сиделки, что мне просто было невозможно умереть. В самом деле, как вспомнишь о том, как за нами ходили дома, постоянные нравоучительные наставления, которые нам читали, когда нам случалось захворать, и как сама болезнь считалась Божьим наказанием, я не могу не быть благодар­ной за то, как за мной ухаживали сестры, и за заботы Пушки­на. Мне, право, было совестно, я даже плакала от счастья, видя такое участие ко мне; я тем более оценила его, что не привыкла к этому дома».

Найденные нами письма свидетельствуют о том, что и Александра Николаевна так же тепло, по-родственному от­носилась к зятю. Так, например, неоднократно по поруче­нию Пушкина передает она брату различные его просьбы.

«Пушкин просит тебя прислать ему писчей бумаги раз­ных сортов (у Гончаровых была большая бумажная фабрика): почтовой с золотым обрезом и разные и потом голландской белой, синей и всякой, так как его запасы со­всем кончились. Он просит поскорее прислать. Не задержи с отправкой, потому что, мне кажется, он скоро уедет в де­ревню» (конец июля 1836 г.)

«Что касается денег за бумагу, то Пушкин просит пере­дать, что у него их совершенно нет и что даже когда они у него будут, он ничего не может тебе уплатить вперед в на­стоящее время» (октябрь 1835 г.).

«Посылаю вам условия, заключенные вашим превосхо­дительством, чтобы напомнить об обещании нам данном на­счет лошадей... Надеемся на твое честное слово. Еще два мужских седла, одно для Пушкина, а другое похуже — для Трофима... Пушкин Христа ради просит, нет ли для него какой-нибудь клячи, он не претендует на что-либо хорошее, лишь бы пристойная была; как приятель он надеется на те­бя» (июнь 1835 г.).

«А теперь у меня есть поручение от Пушкина напом­нить тебе прислать ему то, что ты ему обещал, а что — я не знаю. Я выполнила только его поручение» (конец декабря 1836 г.).

«Пушкин просит передать, что если ты сможешь достать для него денег, ты окажешь ему большую услугу» (22—24 ян­варя 1837 г.).

В пушкиноведческой литературе неоднократно говори­лось о том, что Александра Николаевна якобы мало выезжа­ла в свет, не интересовалась балами и театрами и в семье Пушкиных занималась хозяйством и воспитанием детей. Мы не находим тому подтверждения в опубликованных за последние годы ее письмах.

Александра Николаевна с детства была очень дружна с младшей сестрой, поэтому она была ближе к ней, чем Ека­терина, и в период совместной их жизни в Петербурге. Вполне естественно поэтому, что она принимала более близкое участие в семейных делах Пушкиных, однако не на­столько, чтобы приписывать ей роль хозяйки и воспитате­льницы детей, вела хозяйство и воспитывала детей Наталья Николаевна. Александра Николаевна вовсе не избегала светского общества, наоборот, сестры Гончаровы стреми­лись бывать там и нередко заставляли Наталью Николаевну чаще, чем она хотела бы, ездить с ними на вечера и в театр. «Не слушайся сестер, — писал Пушкин жене в 1834 году, — не таскайся по гуляньям с утра до ночи, не пляши на бале до заутрени».

В первое время после переезда Александры Николаевны в Петербург в ней вновь воскресли надежды выйти замуж — мы будем далее говорить об этом, — но вскоре, видимо, они угасли, и письма ее часто полны печали и разочарования. Это была натура неуравновешенная: приступы черной ме­ланхолии сменялись у нее веселым настроением, тогда она смеялась и шутила, иногда остроумно и зло. Письма рисуют нам ее как девушку культурную, очень интересующуюся му­зыкой, которая играет большую роль в ее жизни. Живя в Полотняном Заводе, она много читала, надо полагать, что и в Петербурге, где к тому были несравненно большие воз­можности, она знакомилась, как и ее сестры, с новинками литературы.

В пушкиноведении нет единого взгляда на отношение Александры Николаевны к Пушкину и Дантесу. Наиболее устойчивым на протяжении ряда лет было утверждение, что она была влюблена в поэта и, более того, была в связи с ним. С совершенно непонятной легкостью Пушкину инкримини­ровалась эта связь, причем не были приняты во внимание ни благородство натуры поэта, ни его безграничная любовь к жене, ни, наконец, нежная, искренняя привязанность друг к другу обеих сестер, продолжавшаяся всю их жизнь.

Откуда же появилась эта клевета? Щеголев в своих ис­следованиях о дуэли и смерти Пушкина приводил материа­лы по этому вопросу, но все они основаны не на докумен­тах, а на рассказах современников, переданных через вто­рых или даже третьих лиц, а именно: 1) рассказ кн. А. В. Тру­бецкого в передаче В. А. Бильбасова; 2) рассказ В. Ф. Вязем­ской в передаче П. И. Бартенева и, наконец, 3) «воспомина­ния» А. П. Араповой. Но все эти лица, «свидетельствующие» о связи Пушкина со свояченицей, рассказывают об этом также со слов других лиц: Вяземская и Трубецкой со слов Идалии Полетики, Арапова (несомненно, прекрасно осве­домленная о рассказах Трубецкого и Вяземской) — со слов... няньки. А Полетика, откуда она взяла эти сведения, на кого ссылается? Ни больше ни меньше как на саму... Александру Николаевну, якобы она ей все рассказала. То есть Александ­ра Николаевна — вот тот первоисточник, от которого будто бы все и пошло!..

Большинство исследователей жизни и деятельности Пушкина и его окружения считают А. Н. Гончарову взбал­мошной, неуравновешенной, но все единодушно признают ее умной женщиной. Она, несомненно, знала о враждебном отношении Полетики к Пушкину. У нас совершенно нет свидетельств о том, что Александра Николаевна была друж­на с Полетикой. Как же эта умная женщина могла делать по­добные «признания» Полетике? Зачем? Зачем ей сознавать­ся в связи с Пушкиным, позорить прежде всего себя, а также и сестру с зятем? Абсурд. Нелепость.

В письме Софьи Карамзиной от 27 января 1837 года впервые затрагивается вопрос об отношении Пушкина к свояченице. «Предсмертная драма Пушкина, — пишет док­тор филологических наук Н. В. Измайлов в предисловии к письмам Карамзиных, — является в письмах Карамзиных как драма личная прежде всего, и даже — по крайней мере сначала — не драма, а весьма обычная в свете история меж­ду мужем и женой и влюбленным в жену молодым челове­ком. Именно с этой стороны внимательно интересуется всем происходящим такая любительница светских сплетен и «отношений»... как Софья Николаевна». Приведем это письмо.

«В воскресенье (24 января 1837 года) у Катрин (Е. Н. Мещерской) было большое собрание без танцев: Пушкины и Геккерны (которые продолжают разыг­рывать свою сентиментальную комедию к удовольствию общества). Пушкин скрежещет зубами и принимает свое все­гдашнее выражение тигра, Натали опускает глаза и красне­ет под жарким и долгим взглядом своего зятя — это начина­ет становиться чем-то большим обыкновенной безнравст­венности. Катрин (Е.Н.Дантес) направляет на них обоих свой ревни­вый лорнет, а чтобы ни одной из них не оставаться без своей роли в драме, Александрина по всем правилам кокет­ничает с Пушкиным, который серьезно в нее влюблен и если ревнует жену из принципа, то свояченицу — по чувству. В общем, все это очень странно и дядюшка Вяземский утверж­дает, что он закрывает свое лицо и отвращает его от дома Пушкиных».