В течение всего лета Наталья Николаевна тщетно умоля­ла брата приехать и помочь ей своими советами, но так и не дождалась его. Отчасти это можно объяснить тем, что Дмитрий Николаевич ожидал родов жены (она родила 30 июня); заблаговременно до этого события он отвез ее в Ка­лугу, потом, очевидно, прожил там с ней какое-то время по­сле родов, пока можно было ей вернуться в Полотняный За­вод. А там уже, ближе к осени, он, наверное, счел излишним ехать, полагая, что сестра в сентябре вернется в город. Дмитрий Николаевич так и не прислал ей деньги, которые был ей должен, и, видимо, вообще почти не писал ей: о рож­дении дочери он сообщил только 18 августа.

Бедная Наталья Николаевна чувствовала себя совершен­но беспомощной, впервые очутившись одна в деревне, ни­чего не понимая в сельском хозяйстве. Как мы видим, Сер­гей Львович приехал в Михайловское задолго до Натальи Николаевны и прожил там до конца августа. В письме от 9 сентября 1841 года из Царского Села Вяземский пишет На­талье Николаевне, что встретил там ее свекра, вернувшего­ся из Михайловского. Высказывавшееся в некоторых иссле­довательских работах предположение, что Сергей Львович жил не в одном доме с невесткой, а в Тригорском у Осиповой или в Голубове у Вревских, письмом от 5 июня опровергается. Полагаем, что если бы даже у него и было такое на­мерение, Наталья Николаевна никогда не допустила бы это­го, во избежание сплетен и пересудов. Но, учитывая мелоч­ный и придирчивый характер свекра, думаем, что жизнь с ним доставила ей немало неприятных минут. Недаром ост­роумный Вяземский в письме к Наталье Николаевне назы­вает его «бо-перчиком» (игра слов: Ьеаи-реrе - свекор).

Вспомним здесь, что отношения Пушкина с отцом всю жизнь были холодными. И хотя Сергей Львович искренне переживал гибель сына, отголоски этих отношений чувству­ются и в последующие годы. Так, Сергей Львович отказался от своей доли наследства после смерти сына не в пользу вдовы с четырьмя детьми, а в пользу Ольги Сергеевны. «Пода­ренное» им в 1831 году Пушкину к свадьбе Кистенево было передано только в пожизненное владение и после смерти поэта вновь вернулось в собственность отца. В 1837 году по распоряжению Николая I была снята всякая задолженность с болдинских поместий старика Пушкина, следовательно, он получал значительные доходы, но, оплачивая карточные и другие долги младшего сына Льва, ничем не помогал Ната­лье Николаевне. И, как мы увидим далее, одолжив ей 2000 рублей, потребовал с нее «обеспечение» уплаты в виде пись­ма в контору Строганова, с тем чтобы эти деньги вычли из ее пенсии...

Осложняли финансовые дела Натальи Николаевны и гости, посетившие в это лето Михайловское. В конце июля проездом с больной женой за границу заехал навестить сес­тер Иван Николаевич. Об этом до сих пор не было извест­но, мы узнаем это впервые из нижеприводимого письма. Иван Николаевич Гончаров, ротмистр лейб-гвардии гусар­ского полка, блестящий красавец, был женат на Марии Ива­новне Мещерской, родители которой, как мы уже упомина­ли, были близкими соседями Натальи Ивановны по Яропольцу. А. В. Мещерский, племянник Марии Ивановны, так го­ворит о своей тетке:

«...Марья Ивановна была смолоду очень красива и соеди­няла блестящие дарования и остроумие с подкупающей доб­ротой и необыкновенной пылкостью и отзывчивостью сер­дца». В декабре 1840 года Иван Николаевич уволился со службы, как сказано в приказе, «по домашним обстоятельствам», по-видимому, в связи с тяжелой болезнью жены. По совету врачей он повез ее за границу лечиться. О приезде Гончаровых  Наталья Николаевна писала Дмитрию.

«30 июля 1841 г. Михайловское

Я получила твое письмо, любезный и добрый брат, за два дня до приезда Вани, и эта причина помешала мне от­ветить на него сразу. Их приезд был для нас неожиданно­стью, а пребывание только в течение двух дней нас крайне опечалило. Мари очень плохо себя чувствовала, очень устала, но три ночи спокойного сна у нас ее немного под­бодрили, и она была в состоянии продолжить путешест­вие. Здоровье Вани, мне кажется, тоже не блестяще, и хо­роший климат, я полагаю, ему так же необходим, как и же­не. А сейчас мы находимся в ожидании Фризенгофов, ко­торые собираются провести недели две с нами. Они будут постоянно жить в Вене; к счастью для нас, наш уголок ле­жит на пути за границу. Это доставляет нам радость, но также и печаль расставания со всеми нашими друзьями. Прощаясь с Ваней, мы имели надежду через некоторое время снова встретиться; совсем иное дело — Фризенгофы, нет шансов, что мы когда-либо увидимся, поэтому послед­нее прощание будет еще печальнее. Мы связаны нежной дружбой с Натой, и Фризенгоф во всех отношениях заслуживает уважения и дружеских чувств, которые мы к нему питаем.

Мне очень стыдно снова возвращаться к деловой теме. Попытаюсь кратко и точно изложить тебе состояние моих дел, чтобы извинить в твоих глазах мою настойчивость. Я никогда не сомневалась в твоем расположении, при всех обстоятельствах моей жизни ты мне давал в том доказате­льства, а неблагодарность никогда не была моим недостат­ком. Прочти же снисходительно то, что дальше последует; повторяю, если я говорю тебе о моих затруднениях, то только для того, чтобы хоть немного извинить мою надо­едливость. Итак, вот каково мое положение. При отъезде, как я уже тебе раньше писала, я заняла 1000 рублей у Вя­земского без процентов, без какого-либо документа. Срок возврата был 1 июля. Я знаю, что он в стесненных обстоятельствах, и мне было очень тяжело не иметь возможно­сти с ним расплатиться. Позднее, плата за новую квартиру, которую мне подыскивают в П., требовала отправки такой же суммы. Мне были необходимы две тысячи рублей, а где их взять? Я могла их ожидать только от тебя, а твое по­следнее письмо лишило меня всякой надежды. При таком положении вещей я была вынуждена обратиться к свекру. Он согласился одолжить мне эту сумму, но при условии, что я верну ему деньги к 1 сентября. Ему нужно было обес­печение, и он настоял на том, чтобы я дала ему письмо к служащему строгановской конторы, который ему выдаст эти деньги из пенсии за третий — сентябрьский — квартал. Эта сумма выражается в 3.600 руб., и я должна была жить на нее до января. Значит, мне остается всего 1.600 рублей, из них мне придется платить за квартиру, на эти же деньги переехать из деревни и существовать — этого недостаточ­но, ты сам прекрасно понимаешь. Я не поколебалась бы ни на минуту остаться на зиму здесь, но когда ты приедешь к нам, ты увидишь, возможно ли это. Мне не на кого надея­ться, кроме тебя. Итак, дорогой и добрейший братец, про­стишь ли ты мне, что я еще раз умоляю тебя прислать мне 2.000 хотя бы к сентябрю, а остальные, которые мне при­читаются или которые ты мне обещал на сентябрь, я буду считать себя счастливой и спокойной, если у меня будет надежда получить их к концу октября. Письмо к Носову, что ты нам обещал, еще не пришло; тысячу раз спасибо от нас обеих.

Что касается лошадей, единственное, что я тебя попро­сила бы теперь, это сообщить мне без промедления, мо­жешь ли ты прислать мне их на зиму, потому что тогда мне надо сделать запас овса и обучить кого-нибудь на форейто­ра. Если же нет, я ограничусь извозчичьими лошадьми, и эти расходы не нужны.

Я полагаю, мать сейчас живет у тебя, но ничего не пере­даю ей, так как в моем письме говорится о делах, которые от нее надо скрыть, как ты того желаешь. Я надеюсь, что твоя жена уже родила, и хотела бы, чтобы мне не оставалось ничего другого, как послать вам от всего сердца свое по­здравление.

Прощай, мой добрый и горячо любимый Дмитрий, неж­но целую все семейство, жену и детей. Шепни ласковое сло­вечко нашей славной Нине, твоя жена не рассердится, если я дам тебе поручение крепко расцеловать в обе щеки наше­го милого друга. Сашинька просит меня передать вам всем тысячу самых лучших пожеланий».

Фризенгофы приехали в Михайловское 1—2 августа и пробыли там более трех недель. В этот период и гости и хо­зяева часто общались с тригорскими соседками. Видимо, от­ношения с ними у Натальи Николаевны наладились, так как в дальнейшем мы уже не встречаем в переписке этих дам не­доброжелательные отзывы о вдове поэта. В одном из писем Евпраксия Николаевна даже говорит, что мадам Пушкина ее очаровала: «это совершенно прелестное создание».