Замечу, что в общем-то почти все почитаемое нами за аутентично японское, занесено сюда в основном из Китая — и карате, и дзюдо, и буддизм, и разнообразные его дзэн-ответвления. И борьба сумо вроде бы занесена из Монголии через тот же Китай. И прочие порождения культуры, которые неизбежно, если немножко покопаться в истории, оказываются вариантами китайского изобразительного искусства и поэтических форм вместе с самой письменностью. Но конечно, не без собственного оригинального вклада и иногда даже радикальнейшего усовершенствования. Как, например, вослед китайскому вееру-опахалу японцы изобрели оригинальный складывающийся веер. Изобретение, заметим, существенное и может быть расценено даже как самостоятельный, отдельно регистрируемый патент. Однако японцы особенно и не борются за приоритеты в области открытий и изобретений и не страдают комплексом заимствования. Не как в наши славные густые советские времена шутили мои школьные друзья: теория относительности Эйнштейна, открытая великим русским ученым Однокамушкиным.

Или вот очаровательная история на ту же тему, рассказанная мне милым моим знакомым грузином. Был он принимаем в доме одного зажиточного немца. Встает рано утром с тяжелой от перепоя и недосыпу головой, морщась спускается вниз. А хозяин уже стоит чистенький, вымытый, выбритый, в белой рубашечке, благоухающий, заливаемый через прозрачное огромное окно ясным утренним солнцем. В руках у него скрипочка. Подложив под нее на плечико белую салфеточку, склонившись к ней нежной пухлой щекой, он извлекает из нее недосягаемые по пронзительности звуки. На пюпитре перед ним от легкого ветерка, врывающегося через приоткрытую дверь веранды, словно дышат, невысоко вздымаясь ноты великой баховской «Чаконы». Неблагородная и неблагодарная зависть овладела в общем-то добродушным и милым по своей природе грузином. Вот, он всю жизнь до страсти мечтал выучиться играть на каком-нибудь инструменте! Он даже и не позволял себе думать о таком аристократичном, как скрипка, — уж на каком-нибудь! Нет, не получилось. Не получилось! Не получилось! Не получилось! Вот, с перепоя трещит голова и все члены ноют. Жизнь кажется никчемной и неудавшейся. И захотелось ему каким-либо изощренным способом уесть зажравшегося буржуина. Едут они тем же днем, чуть попозднее, в машине этого самого немца, и мой знакомый коварно нежным голосом начинает:

А вы знаете, армяне говорят, что Бах не немец, а армянин. —

Никакой реакции.

Грузин полагает, что его английский или немецкий (на каком уж они там изъяснялись?) недостаточно хорош и не до конца понятен, и он с нажимом уже и расстановкой повторяет:

А вы знаете, армяне-то говорят, что Бах вовсе и не немец, а чистый армянин! —

Опять никакой реакции.

Уже несколько раздраженно и настойчиво, даже чуть-чуть мерзковатым голосом он почти кричит:

Вы не понимаете! Вы не понимаете! Армяне говорят, что ваш Бах — вовсе не ваш Бах! Он не немец! Он армянин! —

Это их проблемы! — отвечает невозмутимый немец. Наверное, также и японцы. Они вполне довольствуются всем их окружающим, независимо от страны и времени порождения, внося свои, необходимые и достаточные изменения.

Таким вот примером может служить и ставшее только сейчас известным, открытым публичности, ответвление школы боевых искусств, специальная школа карате, обитающая ныне на Окинаве. Долгое время о ней никто даже и не слыхал. Ее адепты и ученики скрывались за завесой полнейшей неизвестности. Но сейчас она вышла наружу, была обследована специальными чиновниками специального антикриминального ведомства на предмет ее безопасности для государственного устройства, благополучия и нравственного состояния граждан. Некоторые, бывшие на этот счет серьезные сомнения и просто предубеждения с трудом, но разрешились. Особенность ее же состоит в том, что бойцы этой школы побеждают противника только дыханием, одним дыханием, единственно дыханием, но мощным и неотвратимым. Да, не нелепыми кошачеподобными манипуляциями рук и ног, не дикими неэстетичными выкриками, свойственными другим школам и так полюбившимся многочисленным зрителям кичевых фильмов с Брюсом Ли или Чаном. Нет, эти убирают врага в полнейшей тишине и неподвижности, абсолютно незаметно как для окружающих, так и для самого побежденного, неожиданно оказывающегося лежащим на земле в предсмертной коме. То есть все дело в длительном и осмысленном накоплении и концентрации дыхания, знаменитой индуистской праны. Конечно, истоки этого умения кроются в известных подвижнических и йогистских практиках древней Индии и их тибетских модификациях. Издревле и доныне в высокогорных, укрытых от посторонних глаз тибетских монастырях, где духовно-продвинутые ламы специализируются в левитации, давно уже существуют методы и технологии накопления праны и способности единоразово импульсом выбрасывать ее наружу в нужном направлении, получая реактивный эффект левитации или, скажем, прямой — поражение какого-либо дикого обезумевшего зверя. Начинающие же начинают с самого простого — они садятся и застывают в позе лотоса, затыкая все отверстия человеческого организма, и погружаются в непроницаемое молчание. Левой пяткой они затыкают задний проход, левой рукой — левое ухо и левую ноздрю, правую ноздрю и правое ухо, соответственно, правой рукой. Так проходят годы. Последующие этапы включают в себя обучение и постепенное овладение способностью запирать поры всей поверхности кожи и другие микроскопические каналы оттока энергии, даже такие наимельчайшие, вроде внутренних капилляров волос. И это, естественно, при беспрерывно неимоверном сосредоточении внимания на центральном месте обитания праны — точке чуть ниже центра живота. На это тоже уходят годы. Ясно, что сразу же припоминаются и византийские исихасты, неложно и в пандан общей мировой эзотерической практике определившие обитание высшего света именно в той же области и проводившие всю жизнь в созерцании его и отрешенности.

После многогодичной тренировки преуспевшие обитатели тибетских монастырей обладают удивительной возможностью плавать над расселинами и ущельями диких гор, над высоко вознесенными ледяными шапками вершин и над своей бывшей малой родиной — монастырем, где протекла их сокрытая от людских взоров, сокровенная и сосредоточенная подвижническая жизнь. Они появляются неожиданно в самых неожидаемых местах и в самое непредполагаемое время. От беспрерывного напряжения вся вегетативная сосудистая система выдавливается прямо на поверхность их кожи, придавая ей вид магического мраморного узора. Именно по ней и определяются постигшие и посвященные, так и называемые — мраморнокожие.

Что-либо более достоверное о них неизвестно. Практически никому, даже самым дотошным исследователям не удалось проникнуть дальше вышеизложенного, поскольку адептам этого учения, достигшим подобного невероятного умения не представляет трудности предугадать намерения и слабые хитрости обычных обитателей удаленных равнин. Члены же описываемой нами школы карате своей способностью концентрировать прану и мгновенным усилием выпускать ее как пучок в сторону противника, могут побеждать все и всех в мире, в любой его точке, даже не двинувшись с места. Ну, может быть, немного пошевельнувшись, покачнувшись в момент выпускания энергии от ее реактивной отдачи. Всем этим они в какой-то мере напоминают проектируемую и столь страстно желаемую американскими стратегами, но вряд ли достижимую в ближайшем обозримом времени систему противоракетной обороны.

Единственным же истинным и неимитируемым порождением японского духа было его мощное и величественное самурайство, ныне почти полностью искорененное, ушедшее как в песок, нигде просто больше не обнаруживаемое, разве только и проявляющееся вот в таких вспышках спортивного патриотизма. Примером нынешней молодежи служит отнюдь не легендарный Мисима (он и во времена своей романтической проповеди и чернороскошного самоубийства не очень-то влиял на умы молодежи), а все те же Леннон, Мадонна, Шарон Стоун, Тайсон, Гейтс и им подобные. Не буду перечислять весь набор — он вполне нам известен и по нашей собственной нехитрой жизни. Так что, как это ни странно и ни печально, по своей глубинной сути Япония постигается достаточно быстро, оставляя иллюзию и надежду на нечто непостижимое в глубинах и пространствах великого Китая. Для некоторого более внятного и наглядного, что ли, объяснения этой мысли я опять позволю себе привести свое небольшое стихотвореньице: