– Ну а теперь, – потирая руки, оживленно произнес он, – хватит разговоров о мертвецах. У нас было несколько недель напряженной работы, а сейчас наступила праздничная пора, так что давайте отдыхать и веселиться. Уотсон, будьте так любезны, наполните наши бокалы. А мне бы хотелось предложить нашему другу новый сорт сигар, что я купил в лавке Брэдли.

Я сделал то, о чем меня просили, а Холмс взял с каминной полки коробку сигар и предложил ее Ван Хельсингу.

– Прошу прощения, Холмс, – сказал тот. – Не хочется быть невежливым к хозяину, но я не курю сигар, а предпочитаю вот эти маленькие сигары с обрезанными концами.

В подтверждение своего заявления Ван Хельсинг вытащил из внутреннего кармана кожаный портсигар.

– Но вы просто должны! – воскликнул Холмс, пододвигая коробку к Ван Хельсингу, который был несколько ошеломлен настойчивостью моего друга. – Должны попробовать одну.

– Хорошо, – неохотно согласился Ван Хельсинг.

Стоило ему открыть коробку, как выражение вежливой сдержанности сменилось у него радостным удивлением. Коробка была пуста, если не считать маленький блестящий предмет, на котором заиграл свет, как только Ван Хельсинг вынул его.

Холмс тихо засмеялся.

– Прошу извинить меня за несколько театральный способ презентовать вам сувенир, который напомнит вам о нашем сотрудничестве, но я просто не смог удержаться. – Внимательно рассматривая предмет, Ван Хельсинг едва ли слышал эти слова. – Это перстень графа Дракулы, – объяснил Холмс. – Все, что осталось после того, как высохла отрубленная кисть. Я подумал, будет правильно, если он достанется вам.

Ван Хельсинг поднес подарок к свету, с удовольствием разглядывая его. Это было простое золотое кольцо с большим сверкающим рубином, по центру которого виднелось какое-то темное пятно, как намек на черное сердце злодея, некогда его носившего.

– Прекрасный сувенир, мой дорогой Холмс, но я не могу его принять. Ведь именно вы довели до конца эту наиопаснейшую игру, и поэтому перстень – ваш трофей.

– Чепуха! – воскликнул мой друг. – Я хочу, чтобы перстень был у вас. Вы много лет подряд добивались уничтожения графа Дракулы. И вот вещественное доказательство того, что с этим самым злобным существом наконец покончено.

Ван Хельсинг собрался было снова возразить, но его остановили поющие голоса. С улицы доносились звуки первого рождественского песнопения. Мы все подошли к окну, чтобы посмотреть на полдюжины припорошенных снегом юнцов, которые, сгрудившись у нашей двери, с большим чувством пели, подняв к нам лица, освещенные светом фонаря, зажатого в руке у самого высокого из детей.

– Время доброй воли для всех людей, – пробормотал Ван Хельсинг себе под нос, кладя перстень в карман.

Мой друг дождался, пока певцы закончат рождественское песнопение, и затем, подняв оконную раму, бросил им несколько серебряных монет с сердечным пожеланием «веселого Рождества».

– Веселого Рождества, – последовал оживленный ответ, и дети отправились дальше по занесенной снегом улице.

Вскоре после этого Ван Хельсинг ушел, сказав, что это наша последняя встреча перед его возвращением домой для встречи Нового года с семьей. Мы проводили его на улицу и помогли нанять двухколесный экипаж. Еще раз поблагодарив нас, он исчез из нашей жизни в снежном вихре.

По возвращении в нашу уютную гостиную на Холмса вновь напало уныние. Пока я сидел у камина и с наслаждением курил, он достал скрипку и принялся извлекать из нее какую-то невразумительную мелодию, без сомнения, собственного сочинения. Поначалу звучание было резким и негармоничным, но постепенно мелодии становились более приятными. Наконец он перешел на рождественские гимны. Я прикрыл глаза, полностью погрузившись в мастерскую игру Холмса и слушая умиротворяющие мелодии, посвященные стародавней истории младенца Иисуса, родившегося в хлеву. Приятно было думать, что в эту пору рождественских праздников мы с Холмсом внесли свою скромную лепту в общее благополучие.

Перед тем как отправиться спать, Холмс зашел в свою спальню и вернулся с двумя пакетами, которые вручил мне.

– Полночь уже миновала. Это для вас, Уотсон, – небольшие рождественские сувениры, – молвил он.

– Ах, благодарю вас, Холмс, – удивленно воскликнул я, разворачивая подарки.

В одном пакете была коробка моего любимого табака, а в другом большая записная книжка в красном кожаном переплете, с моими инициалами, оттиснутыми в золоте, в правом нижнем углу.

– Это для вашей хроники по делу Дракулы, – объяснил Холмс. – История, для которой мир еще не подготовлен, поэтому ваши записи не должны пока разглашаться.

Я кивнул в знак согласия.

– Поскольку сейчас время подарков, примите, пожалуйста, это с наилучшими пожеланиями, – сказал я, доставая из ящика бюро небольшой пакет и вручая его Холмсу.

– Спасибо, Уотсон, – произнес он, развернув подарок и увидев, что это очередная трубка для его коллекции. – Пенковая трубка. Такую я еще не пробовал. Буду предвкушать первую утреннюю затяжку, а сейчас я порядком устал, так что пожелаю вам спокойной ночи.

Взволнованный этой встречей, я совсем не хотел спать, поэтому налил себе бренди и уселся к камину, наблюдая за пролетающими мимо окон снежинками и размышляя над необычайными событиями, которыми завершилось наше недавнее приключение. А потом, в ранние часы рождественского утра 1888 года, я принялся заносить в новую тетрадь с красным кожаным переплетом первые записи ужасающей истории, которую я решил озаглавить «Шерлок Холмс идет по кровавым следам».

Шерлок Холмс и дело о папирусе

Пролог

Судьба с изумительной причудливостью создает череду событий, которые изначально на первый взгляд как будто бы совершенно не связаны между собой, и только потом, по прошествии времени, понимаешь, что они, словно звенья, соединяются в цепь. Мой друг Шерлок Холмс отличался удивительной проницательностью. Он мог не только обнаружить подобную неочевидную связь между событиями, но и предсказать, как они будут развиваться в дальнейшем. Вне всякого сомнения, важная способность для детектива. Однако в деле о папирусе даже ему поначалу не удалось усмотреть связи между странной чередой происшествий, втянувших нас в расследование одного из самых сложных дел, с которыми нам доводилось сталкиваться.

Чтобы рассказать об этом деле во всех подробностях, мне придется обратиться к записям в моем дневнике, которые я сделал примерно за год до убийств и кражи папируса. Первое звено в цепи событий было выковано в начале мая, в год возвращения Холмса из заграницы, после всего того, что случилось в Рейхенбахе. Насколько я помню, все началось во вторник. На дворе стояла мрачная, пасмурная погода, пришедшая на смену солнечному дню, радовавшему нас накануне, и наводившая на мысль о том, что мы обманулись в наших ожиданиях и весны ждать еще долго. Б́ольшую часть дня я провел в своем клубе, где играл в бильярд с Тарстоном. Ушел я оттуда в пять вечера, когда хмурый день уже сменялся не менее угрюмым вечером. Вернувшись домой на Бейкер-стрит, я плеснул в бокал бренди – некую компенсацию себе за то, что проигрался в пух и прах, после чего сел у камина напротив Холмса. Мой друг, машинально листавший газету, вдруг со вздохом швырнул ее на пол и небрежно обратился ко мне:

– Скажите, Уотсон, не хотели бы вы составить мне компанию сегодня вечером? – Несмотря на скучающий тон, которым был задан вопрос, от моего внимания не ускользнула озорная искорка, на мгновение мелькнувшая в глазах Холмса. – Видите ли, мне назначена встреча в Кенсингтоне. Там мне предстоит пообщаться с мертвыми.

– Ну конечно же, друг мой, – с легкостью согласился я и, хлебнув бренди, вытянул ноги у огня.

Бесстрастность, с которой я произнес эти слова, показалось Холмсу забавной.

– Браво, Уотсон, браво! – тихо рассмеялся он. – А ведь мое предложение вас заинтриговало! Сильно заинтриговало, но вы и виду не подали! Вы стали куда сдержаннее.