«Если я не закрою пробоины коллектора, то пламя вызовет взрыв бензина», — мгновенно сообразил юнга. Он бросил торопливый взгляд вокруг и ничего не нашел. Секунды решали судьбу катера, жизнь всего экипажа. Не мешкая, он схватил ватную куртку и накинул ее на коллектор. Но выхлопное пламя, с силой вырываясь из отверстий, отбросило ее в сторону. Юнга снова схватил куртку и, не раздумывая, прижал ее к огненному коллектору своей грудью.

Острая боль обожгла тело, сжалось сердце. Но Саша еще сильнее прижался к коллектору, обхватив руками раскаленный металл. Он ни о чем не думал, а знал лишь одно: катер ведет бой, моторы должны работать.

Юнга медленно терял сознание, но руки его и тело все крепче и крепче прижимались к коллектору, не давая распространяться пламени.

Когда Абдулла заделал пробоины в цистерне и спустился в машинное отделение, он увидел Сашу Савина без сознания сползающим на палубу. Ахметов остановил левый мотор, бережно подхватил Сашу на руки и вынес наверх. На секунду юнга пришел в сознание и тихо спросил:

— Живы?.. Катер…

Ахметов сказал:

— Отбились. Идем в базу — все в порядке. Саша! Друг! Ты настоящий гвардеец! — и старшина обнял юного друга.

У Александра Савина радостно блеснули глаза.

— Хорошо… Спасибо… — сам не понимая этих слов, тихо выговорил он.

Золотой шафран

С горного перевала виднелось море. Отсюда, издалека, оно казалось ровным и гладким, как синий бархат.

Иван Правдин — кок первой роты батальона морской пехоты, оборонявшего перевал, — облокотившись на козырек походной кухни, задумчиво смотрел вдаль. Кок — специальность на флоте уважаемая. Любители плотно поесть особенно почтительны с коками. Но заглазно, а иногда открыто, над коками любят подшучивать. Если на корабле Правдин этого как-то не замечал, то здесь, в морской пехоте, он стал объектом постоянных шуток и каламбуров. «Наш тыл», — называли его моряки.

Но прозвище «тыловик» не очень обижало Ивана: он знал, что товарищи шутят, что без него они не смогут и дня прожить, и усердно кормил моряков сытными флотскими борщами, вкусными макаронами «по-флотски».

До призыва во флот Правдин работал в одном из ресторанов Сочи. На этом основании моряки считали Прав-дина природным коком и хвастались им перед другими ротами. Иван помалкивал. Молчаливый, грузный, с огромными руками, он производил впечатление нелюдимого, мрачного человека. На бритой круглой голове его, как на шаре, лежала бескозырка, обладавшая удивительным свойством не падать с затылка. Разговаривал кок мало, искусством матросского «словотворчества» не владел, а на шутки моряков отвечал только взглядом. Стоило кому-либо бросить реплику в адрес кока или его кулинарии, как он поворачивал свое большое тело к говорящему и смотрел на него долгим, внимательным, изучающим взглядом. За эту особенность моряки прозвали кока «флюгером презрения». Словом, каких только прозвищ не давали моряки своему коку!

Однако вся рота, зная его бесстрашие и доблесть, не раз проверенные в боях, уважала Правдина, и каждый моряк считал за большую честь получить из рук кока… яблоко. Почти с первых дней войны в роте привыкли к тому, что после боя кок обязательно угощал кого-нибудь яблоком. Ни за что не начнет раздачу пищи прежде чем не угостит одного-двух моряков яблоками. Матросы со временем заметили, что яблоко всегда получал самый храбрый, особенно отличившийся в бою. Кто-то в шутку предложил назвать правдинские яблоки орденом «Золотого шафрана». Посмеялись моряки, но выдумка эта всем понравилась, а потом стала и традицией. Оказалось, что не так-то просто получить от кока орден «Золотого шафрана».

Церемония вручения ордена «Золотого шафрана» была несложной. После боя моряки окружали камбуз и замолкали. Правдин медленно оглядывал всех и доставал из кармана заветный ключик от камбузного рундучка. Моряки с интересом и серьезно ждали: кого сегодня отметит кок?

Правдин открывал рундучок и бережно вытаскивал одно яблоко, редко — два и уж в исключительных случаях— три. Неторопливо взбирался на подножку камбуза и называл фамилию. Счастливчик подходил строевым шагом и получал яблоко. Моряки кричали «ура», если обстановка позволяла, или одобрительно улыбались и только после этого, с шутками и прибаутками, подставляли котелки под огромный черпак.

Но одного человека из всей роты, кажется, не любил молчаливый кок — это Петра Бобрикова — маленького, ершистого, злого и храброго на язык, но не отличавшегося храбростью в бою матроса. Не любили его и другие моряки. Желчный, занозистый, он особенно донимал кока, и Правдин отвечал ему презрительным взглядом. Как-то, не выдержав очередного кривляния Бобрикова, кок укоризненно сказал: «Эх ты, жареная пуговица!» Моряки, не предполагавшие в Правдине подобной словесной прыти, покатились со смеху. Прозвище же Бобрикову приняли с удовлетворением. «Жареная пуговица» очень обиделся и с того времени неутомимо при всяком удобном и неудобном случае изощрялся в колкостях в адрес кока.

Так они и жили, как говорят моряки, «в контрах».

…Бой длился долго. Фашисты атакуют моряков все новыми и новыми силами, стремясь во что бы то ни стало сбить морскую пехоту с перевала, важного пункта на подступах к прибрежной железнодорожной станции.

Укрывшись с камбузом среди огромных камней под тощими деревьями, Правдин сделал закладку в котлы и задумался, глядя вдаль на море. Его не отвлекал близкий шум боя, вой мин и шипение пролетающих над головой снарядов. Фашистские самолеты бомбили перевал. Несколько бомб упало вблизи, и воздушная волна опрокинула камбуз. Борщ и каша расползлись. Поставив камбуз «на ноги», Правдин начал готовить пищу заново.

Сварив гречневую кашу, он, не ожидая затишья, наполнил большой термос, взвалил его на спину, взял в руки автомат и отправился в окопы.

Последние метры до траншей, занятых ротой, Правдину пришлось ползти: вокруг густо ложились снаряды и мины. Внезапно огонь противника прекратился, и Прав-дин увидел, как по склону горы поползли зеленые шинели и черные каски. Фашисты поднялись в атаку.

Кок спрыгнул в ближайшую ячейку, где сидел Бобриков. Тот, высунувшись над бруствером, стрелял по фашистам спокойно и методично.

Правдин навалился грудью на бруствер, тщательно прицелился и застрочил из автомата короткими очередями.

Пулеметно-автоматным огнем и гранатами атака была отбита. Правдин сел на дно окопа и молча наполнил котелок Бобрикова кашей.

Бобриков торжествовал. Он вызывающе посматривал на кока и, уписывая кашу, хвастался: «Дали гадам по шеям, а? Здорово я их шуганул. Полроты, пожалуй, уложил, а?».

— Болтун! Совести в тебе нет, — протянул гневно Правдин.

— Совести! — воскликнул Бобриков, шлепнув рука ми по ляжкам. — Ух, уморил. Совесть я съел вместе с твоей кашей как приправу, а то от твоей еды с голоду подохнуть можно.

Кок побагровел, а Бобриков закатился торжествующим смехом. Правдин, даже не взглянув на «жареную пуговицу», пополз дальше по ходу сообщения.

Накормив нескольких моряков, Правдин хотел было возвратиться к камбузу за новой порцией каши, но шквальный артиллерийский и минометный огонь заставил его укрыться в яме. В небе появились самолеты, началась очередная бомбежка. Правдин стал забрасывать гранатами ползущих по склону фашистов. Среди шума боя отчетливо прозвучали призывные слова: «Вперед, моряки! За мной!» — и над окопами поднялся и стал нарастать протяжный крик: «А-а-а-а!». Моряки пошли в рукопашную. Кок перевалился через бруствер и покатился вниз. Лишь на мгновение он увидел Бобрикова, который нерешителыю выглянул из окопа и, встретившись с горящим взглядом Правдина, вызывающе улыбнулся. Кок вскипел и яростно бросился навстречу врагу. И хотя перед броском он ясно видел немцев, но первый из них оказался перед ним неожиданно, словно вырос из-под земли. Правдин ударил его в грудь. Кто-то навалился на него, он рванулся, бросил па землю человека, побежал дальше, ударил, опять ударил и снова заскользил вниз…