«По вопросу об отношении к жидовствующим церкви и государства заволжские старцы с прп. Нилом Сорским во главе выступили противниками большинства нашего духовенства, имевшего в своей главе прп. Иосифа Волоколамского. Последнее требовало смертной казни еретиков главнейших и не хотело принимать покаяния еретиков, оставленных в живых, приносившегося им после осуждения; напротив, заволжские старцы с Нилом были против смертной казни еретиков и стояли за то, чтобы принимать их покаяние, изъявленное когда бы то ни было. С величайшей и самой страстной враждой относились представители большинства к мнению своих противников; но и эти относились с такой же враждой к мнению большинства», — писал историк церкви Е. Е. Голубинский, которого при всем желании невозможно причислить к либералам какой бы то ни было окраски.
Между тем ниспровергатели мифов и критики историографических схем стремятся во что бы то ни стало нивелировать различия между Нилом Сорским и Иосифом Волоцким не только в вопросе о монастырских имениях, но и пытаются создать впечатление их солидарного отношения к движению жидовствующих. В частности, Я. С. Лурье отмечал, что сочинения Нила содержат дополнительные данные о его враждебности еретическим движениям. Автор цитирует «Предание» Нила Сорского: «Лжеименитых же учителей еретическая учениа и предания вся проклинаю аз и сущий со мною, и еретики вси чюжи нам да будут».
А что иное мог заявить православный подвижник и почему он должен симпатизировать еретикам? Расхождение между Нилом и Иосифом в другом — действительно ли обвиняемые в ереси таковыми являются, и если жидовствующие на самом деле отступники от веры, то как с ними следует поступать — желать их наказания или возращения в лоно церкви и отступления от заблуждений. Был у Нила и другой резон декларировать антиеретические воззрения, о чем речь пойдет ниже.
Я. С. Лурье обращает внимание на то, что Иосиф интересовался трудами исихастов, а Нил — антиеретической литературой, переписывал главы «Просветителя» и даже был соавтором Иосифа. Но говорит ли это о схожести их взглядов. В чем основатель Сорской пустыни и основатель Волоцкого монастыря сходны — в книжности, жажде знаний. Однако если источники информации совпадают, это не означает, что совпадает оценка этой информации. Не все читатели Нового Завета христиане, и не все взявшие в руки «Майн кампф» готовы разделить взгляды автора.
Что касается «Просветителя», то появление столь обширного, первого в своем роде на Руси богословского трактата не могло пройти мимо внимания преподобного Нила. Произведение Иосифа Санина лишь в небольшой части посвящена собственно деяниям жидовствующих, по сути дела оно представляет собой компиляцию различных трудов отцов церкви, безусловно, интересных и Нилу Сорскому. Что касается гипотетического соавторства Нила, то сошлемся на авторитет Г. М. Прохорова, утверждающего: «Оснований считать, что Нил Сорский — автор этого перевода, а не только его переписчик, нет».
Ветхозаветные симпатии представителей московского кружка не могли не вызвать у нестяжателей потребность в полемике. Своеобразным ее проявлением стал первый храм Ниловой пустыни, освященный во имя Сретения Господня, вероятно, по инициативе самого преподобного Нила. Безусловно, Сретение — не единственный праздник, богословие которого раскрывает догмат о Боговоплощении, но этот праздник с особым смыслом уверения в истинности Боговоплощения, подобно «Уверению Фомы» в чуде Воскресения Христова.
Нил и заволжцы недвусмысленно связывали категорию духовного спасения с наличием у каждого лица свободной, направленной к добру воли, определяемой личным опытом, знаниями и нравственностью каждого отдельного человека. Человек способен заблуждаться, отвергаться от Господа, но это не лишает его способности к покаянию и возможности встать на путь исправления. Паисий Ярославов, Нил Сорский и их сподвижники не могли сочувствовать еретикам, однако последние имели возможность спасти свою душу, но только на путях внутренней духовной работы, «синергии» — взаимодействия Божественной благодати и свободной воли человека. Как замечает И. К. Смолич, мировоззрение Нила проникнуто «духом внутренней свободы, обретаемой в процессе нравственного совершенствования человека».
Расправа над еретиками, в глазах заволжцев, в свою очередь выглядела ересью, ведь в этом случае суд мирской брал на себя функцию Суда Божьего, лишая возможности грешника через раскаяние прийти к осознанию греха и очищению от скверны, подменяя внутреннюю работу государственным насилием. Административное наказание еретика ставило под сомнение действенность Божественной Благодати. Отсюда и противоположное отношение двух партий к разномыслию и интеллектуальной деятельности вообще.
Нестяжатели почитают Священное Писание, но, исходя из него, все прочие «писания многа» считают возможным разбирать критически, что-то считать более важным, что-то менее, что-то принимать, что-то не считать душеполезным. «И больше всего пытливо читаю я божественные Писания: прежде всего заповеди Господни и толкования их, и апостольские предания, затем жития и учения святых отцов, — и им я внимаю, — пишет в письме прп. Нил. — И что согласуется с моим представлением о благоугождении Богу и о пользе для души, переписываю себе и тем поучаюсь…»
В то же время один из учеников Иосифа утверждал, что «всем страстем мати — мнение. Мнение — второе падение». Любое размышление для иосифлянина — душевный соблазн, любой размышляющий — потенциальный грешник. «Ныне и в домех, и на путех, и на тръжищах иноци и миръстиии вси сомнятся, вси о вере пытают…», — возмущается Иосиф в письме суздальскому епископу Нифонту.
Само по себе «рассуждение» является для Иосифа преступлением, не признаком, но сутью ереси. Забвение Священного Писания и святоотеческих трудов, пугающая популярность «отступников» — лишь отягощающие вину обстоятельства. «Люди у нас просты, — вторит волоцкому игумену епископ Геннадий, — не умеют по книгам говорить, так лучше уж о вере никаких речей не плодить, только для того собор учинить, чтобы еретиков казнить, жечь и вешать». Иосифляне хотя и готовились к богословской дискуссии, однако самыми вескими аргументами считали виселицу и костер.
Торжество этого подхода застопорило развитие народного просвещения и научных знаний и во многом предопределило наше техническое отставание. Фактическое отсутствие в Московской Руси системы церковного образования привело к тому, что с середины XVII века и до конца XVIII столетия в Русской церкви доминировали выпускники Киево-Могилянской академии, проникнутой духом униатства и католицизма.
«Понеже невежа и поселянин есть…»
Гибель противников вызывала у любостяжателей нескрываемую радость. Р. Г. Скрынников замечал, что Иосиф Санин с видимым удовольствием описывал смерть еретика Алексея, муки в заточении еретика Захара. Заволжцы не были склонны требовать жестокого наказания вероотступников. В свое время афонские исихасты подозревались в ереси своими противниками. В Константинополе за короткое время (1341–1355) состоялось семь церковных соборов, где учение Григория Паламы то предавалось анафеме, то провозглашалось истинно православным, пока наконец не стало официальным.
Нил, проведя много лет на православном Востоке, разумеется, знал об ожесточенной борьбе и взаимных нападках сторон, и это обстоятельство заставляло его внимательно относиться к обвинениям в ереси, тем паче подобное обвинение с большой долей вероятности могло быть предъявлено и самим заволжцам.
Среди списка востребованной архиепископом Геннадием литературы в рамках предпринятой им интеллектуальной мобилизации значится «Беседа» пресвитера Козьмы, посвященная разоблачению ереси богомилов. Ю. К. Бегунов обращал внимание на то, что творение болгарского богослова Х века Козмы Пресвитера было необходимо новгородскому владыке и Иосифу Волоцкому «для опровержения некоторых, вполне конкретных взглядов новгородских еретиков».