А еще осмѣливаются говорить про Тарасконъ! Вотъ это такъ ужь подлинно тарасконада, да такая, какой тамъ, въ Тарасконѣ, и въ голову никому не приходило выдумать!
Тартаренъ пришелъ опять въ хорошее настроеніе и быстро направился по большой флюеленской дорогѣ, на которой расположенъ отель Тельсплатта съ зелеными ставнями на длинномъ фасадѣ. Въ ожиданіи звонка въ обѣду, пансіонеры отеля бродили взадъ и впередъ передъ каскадомъ, обложеннымъ туфными камнями, по дорогѣ, обрытой канавами, и между лужами красноватой воды. Тартаренъ спросилъ о проводникѣ. Ему отвѣтили, что онъ кушаетъ.
— Ведите меня къ нему… — и это было сказано такимъ недопускающимъ возраженій тономъ, что, несмотря на явное нежеланіе обезпокоить столь важную особу, служанка повела альпиниста черезъ весь отель къ необыкновенному проводнику, кушавшему въ отдѣльной комнатѣ, выходящей окнами во дворъ.
— Милостивый государь, — заговорилъ Тартаресъ, — прошу извинить меня, если…
Онъ остановился озадаченный; въ то же время, длинный и худой знаменитый проводникъ уронилъ на столъ ложку съ супомъ.
— Пэ! Monsieur Тартаренъ!
— Тэ! Бонпаръ!
Это былъ дѣйствительно Бонпаръ, содержавшій когда-то буфетъ въ тарасконскомъ клубѣ, славный малый, на бѣду одаренный такою болѣзненною фантазіей, что не могъ сказать ни одного слова правды, за что его прозвали въ Тарасконѣ лгуномъ. Можете себѣ представить, чего должно было стоить, чтобы прослыть лгуномъ въ Тарасконѣ! И это-то необыкновенный проводникъ, облазившій всѣ Альпы, Гималаи и даже горы на лунѣ!
— Да… ну, я понимаю… — сказалъ нѣсколько разочарованный Тартаренъ, но, все-таки, довольный встрѣчей съ землякомъ и возможностью услышать родной говоръ.
— Вотъ и чудесно, monsieur Тартаренъ, вы обѣдаете со мной, да?
Тартаренъ тотчасъ же согласился, предвкушая сладостъ бесѣды по душѣ за маленькимъ столикомъ съ двумя приборами, безъ поселяющихъ раздоры и вражду соусниковъ; онъ былъ радъ, что можетъ чокаться, говорить и ѣсть въ одно время, и ѣсть, притомъ, превосходныя вещи, хорошо приготовленныя, такъ какъ трактирщики отлично угощаютъ проводниковъ и курьеровъ, кормятъ ихъ отдѣльно, подаютъ лучшія вина и отборныя блюда.
Тарасконскія рѣчи такъ и забили ключомъ.
— Такъ это я вашъ голосъ слышалъ сегодня ночью тамъ, на платформѣ Риги-Кульмъ?
— Э, конечно… Я барышнямъ показывалъ восходъ… А, вѣдь правда, необычайно поразителенъ восходъ солнца на Альпахъ?
— Восхитителенъ! — сказалъ Тартаренъ, сначала не особенно убѣжденнымъ тономъ, чтобы только не противорѣчить собесѣднику; но черезъ минуту онъ уже увлекся… И надо было только руками разводить, слушая, какъ два тарасконца на перерывъ восторгаются необыкновенными красотами природы, открывающимися съ Риги. Точь-въ-точь Жоанъ пополамъ съ Бедекеромъ.
По мѣрѣ того, какъ обѣдъ подвигался къ концу, разговоръ становился все задушевнѣе и откровеннѣе, доходилъ до нѣжныхъ изліяній, увлажавшихъ слезою блестящіе и живые провансальскіе глаза, не терявшіе даже въ минуты быстро приходящаго волненія своего нѣсколько шутливаго и насмѣшливаго выраженія. И чего-чего только не видалъ этотъ бѣдняга Бонпаръ съ тѣхъ поръ, какъ покинулъ клубъ! Его ненасытная фантазія, не давая ему покоя, уносила его на край свѣта и мчала безъ удержу. И онъ разсказывалъ о своихъ приключеніяхъ, повѣствовалъ объ удивительныхъ случаяхъ, сулившихъ ему богатство и вдругъ лопавшихся — вотъ такъ, прямо тутъ въ рукахъ, какъ, напримѣръ, дѣло съ его послѣднимъ изобрѣтеніемъ, дававшимъ возможность значительно сократить военный бюджетъ по статьѣ солдатской обуви.
— И знаете какъ?… Очень просто: я предлагалъ подковывать солдатъ…
— Да что вы! — ужаснулся Тартаренъ.
Бонпаръ продолжалъ совершенно спокойно, съ безумнымъ видомъ человѣка, одержимаго сухимъ бредомъ:
— Чудесная идея, не правда ли? И что же?! Въ министерствѣ меня не удостоили даже отвѣтомъ… Ахъ, дорогой мой господинъ Тартаренъ, много я выстрадалъ, много вынесъ нужды, прежде чѣмъ поступилъ на службу компаніи…
— Какой компаніи?
Бонпаръ понизилъ голосъ:
— Тш! Потомъ… не здѣсь… — и тотчасъ же заговорилъ опять громко:- Ну, а какъ вы тамъ въ Тарасконѣ? Что хорошенькаго подѣлывается у васъ? Вы мнѣ не сказали, однако, какими судьбами попали въ наши горы.
Очередь сердечныхъ изліяній была за Тартареномъ. Безъ гнѣва, но съ оттѣнкомъ тихой старческой грусти, охватывающей съ годами утомленныхъ жизнью великихъ художниковъ, необыкновенныхъ красавицъ, всѣхъ побѣдитедей народовъ и сердецъ, онъ разсказалъ про измѣну соотечественниковъ, про заговоръ отнять у него президентство и про свое рѣшеніе совершить геройскій подвигъ, водрузить тарасконское знамя выше, чѣмъ кто-либо его водружалъ до сихъ поръ, — доказать, наконецъ, альпинистамъ Тараскона, что онъ достоинъ… всегда достоинъ… Его голосъ оборвался отъ волненія. Онъ пересилилъ себя и продолжалъ:
— Вы меня знаете, Тонзагъ…
Невозможно передать словами, сколько искренняго чувства, сколько сближающей ласки слышалось въ голосѣ, какимъ онъ произнесъ это трубадурское имя, — точно руку пожалъ мысленно или на грудь къ себѣ привлекъ.
— Вы меня знаете, надѣюсь! Вы помните, уклонялся ли я, когда надо было идти на львовъ, да и во время войны, когда мы вмѣстѣ организовали защиту клуба?…
Бонпаръ поддакивалъ энергическими кивками головы. Еще бы, точно вчера было!
— Такъ вотъ, мой другъ, чего не могли сдѣлать ни львы пустыни, ни пушки Круппа, то удалось сдѣлать Альпамъ… Я боюсь…
— О, не говорите этого, Тартаренъ!
— Почему? — кротко возразилъ герой. — Я говорю это потому, что это правда…
И спокойно, безъ аффектаціи, осъ признался въ томъ впечатлѣніи, которое произвелъ на него рисунокъ Доре, изображающій катастрофу въ горахъ. Онъ признался, что его страшатъ такія катастрофы; и вотъ почему, услыхавши про необыкновеннаго проводника, способнаго предохранить его отъ несчастныхъ случайностей, онъ и поспѣшилъ ему довѣриться. И затѣмъ самымъ спокойнымъ тономъ онъ прибавилъ:
— Вы, вѣдь, никогда не были проводникомъ, Гонзагъ?
— О, нѣтъ, бывалъ… — отвѣтилъ Бонпаръ, улыбаясь. — Только, конечно, не все, что я разсказывалъ…
— Само собою разумѣется, — одобрительно согласился Тартаренъ.
Бонпаръ тихо проговорилъ:
— Выйдемъ на дорогу; тамъ можно говорить свободнѣе.
Наступала ночь. Они вышли изъ отеля и направились къ тоннелю въ сторонѣ озера.
— Остановимся тутъ… — необыкновенно громко прозвучалъ подъ сводомъ голосъ Бонпара.
Они присѣли на парапетъ и засмотрѣлись на чудный видъ озера, къ которому крутыми уступами сбѣгали ели и буки. А дальше виднѣлись горы съ тонущими въ сумракѣ вершинами; за ними — другія, голубоватыя, сливались съ облаками; между ними едва виднѣлась бѣлая полоса ледника, залегающаго въ разщелинѣ. Вдругъ онъ засверкалъ разноцвѣтными яркими лучами: это освѣщали гору бенгальскими огнями. Изъ Флюелена взлетали ракеты и разсыпались цѣлыми снопами разноцвѣтныхъ звѣздъ. По озеру скользили гирлянды венеціанскихъ фонарей на лодкахъ; оттуда неслись звуки музыки и веселые голоса. Настоящая декорація фееріи, вырѣзавшаяся на темной рамѣ тесанаго гранита туннеля.
— Удивительная, однако, страна эта Швейцарія! — воскликнулъ Тартаренъ.
Бонпаръ засмѣялся.
— О, да… Швейцарія… Только дѣло-то въ томъ, что въ дѣйствительности нѣтъ совсѣмъ никакой Швейцаріи!
V
— Швейцарія въ настоящее время, господинъ Тартаренъ, ничто иное, какъ очень большой курзалъ, открытый съ іюня по сентябрь; это — казино съ панорамами, куда люди пріѣзжаютъ развлекаться со всѣхъ странъ свѣта; это — гулянье, которое содержитъ компанія, владѣющая сотнями милліоновъ, милліардовъ и имѣющая свои правленія въ Женевѣ и въ Лондонѣ. Вы можете себѣ представить, какіе вороха денегъ истрачены на то, чтобы заарендовать, принарядитъ и изукрасить цѣлый край, всѣ эти озера, лѣса, горы и водопады, чтобы содержать полки служащихъ, фигурантовъ и статистовъ, чтобы на высочайшихъ горахъ выстроить баснословные отели съ газомъ, телеграфами, телефонами!